Перед выпиской, Эберс пригласил пациента к себе в кабинет:
— Мы сделали всё возможное, мистер Хадсон, чтобы поставить вас на ноги, — усадив Глеба в мягкое кресло, доброжелательно начал врач, устраиваясь напротив. — Двигательные функции у вас восстановились, никаких послеоперационных осложнений не наблюдается, практически вы здоровы! За исключением одного — у вас частичная амнезия. Вы слишком долго находились в состоянии клинической смерти, в связи с этим имеются временные нарушения некоторых функций мозга. Это меня тревожит больше всего. Как вы смотрите, мистер Хадсон, на то, чтобы недельки две провести в частной клинике? Там есть хорошие, опытные психиатры, они сделают всё возможное, чтобы восстановить вашу память.
Он секунду помолчал и с грустной пессимистической ноткой добавил: — Хотя, конечно, рассчитывать на стопроцентный результат не приходится…. Но это — шанс! Иначе вам будет трудно вернуться к прежней работе в колледже. Вы ведь сейчас наверняка не припомните даже теорему Пифагора, не говоря уже о дифференциальном исчислении. «Ну, это ты шалишь! У Надежды Петровны и мёртвый теорему Пифагора докажет, — с тёплым чувством подумал о своей школьной учительнице Глеб. — Да и с высшей математикой — без проблем!»
— А чья это клиника? — поднял он глаза на Эберса.
— Профессора Эйремана, — ответил врач, доверительно подавшись вперёд. — Отличное оборудование, грамотный персонал, специализируются как раз в нужной нам области.
— Понимаете, доктор, я уже порядком устал валяться на койке. Хочется спортом позаниматься, встряхнуться как-то, словом привести себя в норму.
— Никаких трудностей в этом не вижу. Условия там прекрасные: свежий воздух, отличный парк, есть спортзал, бассейн и прочее. Да и никто не собирается держать вас в четырёх стенах. Не понравится — соберёте вещи и уедете!
— Хорошо, я согласен, — кивнул Глеб, сообразив, что отказываться от такого предложения особых причин нет.
— Вот и отлично, — сказал Эберс, доставая из кармана и протягивая Глебу визитную карточку. — Вас будут ждать. Здесь адрес и телефон. Если изменятся планы — позвоните. Я думаю лучше всего вам подъехать туда в понедельник — все будут на местах.
— Спасибо, доктор, — поднялся из кресла Глеб.
— Не за что! Это наш долг. Удачи вам, мистер Хадсон! — проводил пациента до двери Эберс.
Довольный собой, хирург подошёл к столу и усевшись на краешек, взялся за телефон:
— Давид, с тебя приглашение на обед!… Да, согласился… с понедельника. Но больше двух недель его не держи — закончится страховка. А поскольку его наверняка уволят из-за профессиональной непригодности, то рискуешь заполучить неплатёжеспособного клиента….
Поболтав еще пару минут о семье и общих знакомых, Эберс положил трубку.
Глеб же спустился на лифте на свой этаж и опять завалился на койку в ожидании Сьюзен. Медсестра обещала освободиться и отвезти его домой.
Связка ключей, бумажник, водительские права, все, что было при нём в момент нападения, заботами Дейва Митчелла уже давно лежало в тумбочке. Одежду сегодня тоже принесли — выстиранную и хорошо проглаженную. Только вот рубашка была новой в нераспечатанной магазинной упаковке. Куда делась старая, с дырками от пуль, никто не пояснял. Но это были мелочи, на которые можно не обращать внимание. Сержант повалялся с полчаса и, изнывая от безделья и не зная, куда себя приткнуть, решил спуститься вниз, пообедать.
Первые десять дней ему привозили пищу на специальной тележке прямо в палату. Когда же он окреп, и смог свободно передвигаться, разрешили ходить в столовую. Столовая ему не понравилась. От советского общепита она далеко не ушла: унылые желто-горчичные стены, потолок, выложенный какой-то несуразной картонной плиткой, местами вспученной от влаги, «Г» — образная линия раздачи с грудой не очень чистых подносов — всё как у нас. Блюд, правда, было в изобилии, но выглядели они мрачно, начиная от потемневшего винегрета и моркови, и кончая мутным пойлом под названием «куриный бульон».
«Привыкли жрать дерьмо всухомятку», — брезгливо окатил он взглядом стоящего перед ним в такой же мятой пижаме больного, деловито ставившего на поднос то, от чего любого русского пронесло бы ещё до окончания обеда. «Борща бы!» — с тоской подумал сержант, долго примериваясь, что взять. Поколебавшись, он поставил на поднос два пластмассовых закрытых стаканчика со сметаной, томатный сок, две булочки и картофель фри с бифштексом. Кассирша-регистраторша пробила его фамилию, номер палаты и назвала сумму в десять долларов сорок четыре цента. Сумма была доллара на четыре больше, чем у отошедшего уже от кассы американца. «Экономит видно парень», — подумал Глеб и, кивнув кассирше, направился к столику.
Булочки оказались непропечёнными и безвкусными, зато сметана — отменная: воткни ложку — будет стоять. Бифштекс был тоже хоть куда — сочный, пальчики оближешь, зато картофель, картофель!! «Только продукты переводят!!!» — злобно хрустел он просвечивающими насквозь ломтиками, отдающими прогорклым маслом.
«Хоть второй раз становись!» — закончив еду, с чувством неутолённого голода поставил Глеб свой поднос на конвейер с грязной посудой. И представил, как от удивления округлились бы глаза у кассирши, сделай он это в действительности. «А если третий раз с подносом встать — точно из-за кассы вывалится!» — развеселился он. Настроение несколько поднялось.
Сержант вошёл в подошедший лифт и, нажав кнопку «Вверх», стал подниматься на свой пятый этаж, носивший, на медицинском жаргоне, название БИТ — блока интенсивной терапии. Здоровенный лифт, видно рассчитанный на перевозку больничных каталок, хоть и выглядел старым, но надо отдать ему должное — работал почти бесшумно. Двери распахивались на каждом этаже, впуская и выпуская людей.
С больничными лифтами Глеб освоился быстро. Главный, по центру здания, имел четыре кабины. Когда две, поочерёдно, шли вверх, другие две в это время опускались вниз. Тут гляди внимательно на световой указатель, а то, как в метро: сядешь в поезд не на той стороне платформы — уедешь в другую сторону. Были ещё и вспомогательные лифты справа и слева в конце длиннющих коридоров, те работали по вызову.
Для Глеба многое выглядело странным. Спешил, спешил человек, подлетел к дверям лифта и замер. И будет стоять и стоять, хотя ему и спуститься то всего на этаж. Ждать приходилось, в общем, недолго, самое большее — пару минут, но это невозмутимое ожидание резало русский глаз. Американцу, если есть лифт, никогда и в голову не придёт топать по лестнице, пусть это и будет в два раза быстрее. Не приучены они. Да и лестница, куда разок из любопытства заглянул сержант, оставляла впечатление отнюдь не из приятных: заплёванная, грязно-окурочная полутьма. Точь-в-точь, как у нас в зачуханных подъездах. Здесь, правда, лампочки не выкручивали, но и менять перегоревшие особо не торопились. Да и мысль — принести из дома перегоревшую лампочку и ввернуть её на работе вместо целой — в американской башке вряд ли когда появится. Русская это мысль! А у них и мысли другие, и сами они другие. Толстые и ленивые. Пусть даже не ленивые, но малоподвижные и толстые, это точно. Глеб уже присмотрелся к ним в больнице. Это только в кино всех американок стройными красотками показывают. А на самом деле стройных — не больше трети. Следят они конечно за собой (по мере возможности, естественно), ну да природу-матушку не обдуришь: жирок всё копится и копится. Оно и понятно: если пешком только до гаража ходить и по ступенькам за всю жизнь не разу не подняться — любой будет семь на восемь, восемь на семь. И никакая диета не поможет. Поневоле приходится разную всячину изобретать: от аэробики, до бега трусцой.
И мысли у них в трёх плоскостях вращаются: о себе, о семье и как заработать побольше. До остального им дела нет. Этих разговоров в коридоре Глеб наслушался от таких же бедолаг, как и он сам, по горло. А по ряду вопросов мог уже и сам справки давать. К примеру, программа социального страхования «Медикэр», когда пациент старше 65 лет оплачивает только первый день пребывания в стационаре — 356 долларов, а потом за него в течение двух месяцев платит государство. Ну а если не вылечился в установленное время, дальше платишь сам — двадцать пять процентов. Но Глебу эта халява не угрожала. До шестидесяти пяти еще дожить надо, чтобы государство за тебя платило, и взносы всю жизнь вносить. А при обычной страховке (если она у тебя есть), всё равно приходится 20 % за лечение выкладывать из своего кармана. А цены больничные будь здоров и не кашляй: анализ крови — 50 долларов, капельница — 120, двухдневное обследование — 1226, гланды вырезать — 2500, операция на сердце — сто двадцать тысяч с хвостиком. Тут крохоборы больничные любую малость посчитают, даже то, сколько раз за тобой сестра судно вынесла. За каждую таблетку бабки выложишь и немалые, здесь даже аспирин идёт по пятнадцать долларов за штуку. Так что болеть особо не рекомендуется. Если что серьёзное, потом годами будешь расплачиваться.
Глеб дождался, когда лифт остановился на пятом и шагнул в коридор. Повернув направо, он миновал сестринский пост, где толстушка Нэнси — палатный регистратор, высунув как обычно кончик языка и прижав телефонную трубку, старательно записывала данные анализов из лаборатории, а старшая медсестра Гретти Баум, яростно шуршала бумагами, проверяя назначения для больных. Она свирепо взглянула на него, но Глеб, игнорируя её косой взгляд, специально направился в дальний конец коридора, чтобы рассказать парочку анекдотов маячащим там больным. Грымза-Гретти терпеть не могла, когда мужики, в пределах подвластной её территории, ржали как кони, неизвестно над чем.
Г л а в а 11
Глеб распрощался с лечащим ординатором и спустился вниз в вестибюль. Народу здесь как всегда было много — больные, родственники, посетители. Изредка мелькали халаты персонала — в правом крыле находилось отделение скорой помощи. У дверей стоял вооружённый охранник, цепким взглядом через витринное стекло встречавший посетителей, едва они начинали подниматься по мраморным ступеням.