Тогда-то ребята и извлекли на свет Божий этого самого Брайана Андерсена, умудрившегося заработать колотушек во время чужой драки (сделав это, впрочем, вполне беззлобно). При этом тот все время бормотал нечто вроде «френд, френд», тогда мы думали, что это его имя, и еще «Ингланд». Ну мы не поскупились и нацедили этому Френду Ингланду сто грамм спирта и взяли с собой, ибо был приказ о том, что англичан, буде они добровольно сдадутся в плен, вместо того чтобы отправлять по этапу с конвойной командой, следует передавать в штаб, как потенциальных союзников. Вот так этот самый «френд» в полном изумлении от выжранного спирта и доехал с нами до Орши. И только потом выяснилось, что зовут его не Френд Ингланд, а Брайан Андерсон, а то, что мы первоначально приняли за имя, означало нечто вроде «английский друг».
Но все это было только началом. Войска – как оказавшиеся внутри кольца окружения, так и находящиеся снаружи – будут стремиться к тому, чтобы любой ценой переломить ситуацию и прорвать кольцо. На первых порах это будет делаться с целью разгромить наши ударные группировки и восстановить статус-кво. А потом наступит такое время, когда вражеское командование будет раз за разом приказывать штурмовать кольцо окружения, лишь бы из западни вырвалась хоть какая-то часть их войск. Поэтому после освобождения Орши наш корпус поворачивал фронтом на восток, тесня противника к Смоленску, а танки Ротмистрова разворачивались фронтом в сторону Борисова. Там кровавая драчка была еще впереди, и нам предстояло пережить еще немало веселых минут.
* * *
Тогда же и там же.
Брайан Андерсен, бывший рядовой Йоркширского королевского стрелкового полка.
Когда меня оставили одного, прикованным к пулемету, я решил, что не буду убивать русских. Хватит бессмысленных смертей. Достаточно того, что мои товарищи по полку полегли в бессмысленной бойне за интересы кровавого диктатора гуннов Адольфа, и наших политиканов, которые вдруг решили, что выиграют от смены власти. Поэтому, когда начался бой, я стрелял поверх голов русских солдат – и, как ни странно, время шло, а я тоже оказывался цел и невредим. Потом русские солдаты, тяжело дыша и бряцая снаряжением, спрыгнули в мой окоп; я сел на корточки, прикрыв голову руками, и молился только о том, чтобы меня убили как можно скорее, не доставляя особых мучений. Но меня не стали убивать. Вместо того меня вытащили из окопа и, убедившись, что я англичанин, а не какой-нибудь француз или датчанин, дали хлебнуть настоящего «жидкого огня», от которого в голове у меня зашумело, а ноги стали ватными.
Русские парни, здоровые и крепкие, были одеты в меховые шапки, и белые полушубки, поверх которых были надеты белые же жилеты с карманами, набитыми всякой всячиной – от магазинов к оружию и гранат до личных вещей и запаса консервов. Теперь они уже не казались мне такими исчадиями ада, как об этом нам рассказывали немцы и некоторые наши офицеры. Но где они теперь, те офицеры? Майор Дуэйн Спаркс так и остался в вагоне, который прошила очередями своих пушек русская двухмоторная летающая каракатица («Бостон-ганшип»). Подполковник Теодор Чемберс сгорел заживо, когда рядом с ним разорвалась бомба, наполненная новейшим русским зажигательным гелем. И даже наш лейтенант Роджер Хортон погиб в тот ужасный день, будучи убитым обломком камня, попавшим ему в голову. По крайней мере, после того налета я больше не видел живыми никого из тех офицеров, которые объясняли нам, солдатам-йоркширцам, что мы едем защищать европейскую цивилизацию от диких русских варваров, которые, в отличие от нас, честных англичан, произошли от злых лесных медведей.
Но в тот момент мне было наплевать на медведей; и вообще, Канал мне был по колено. Меня взгромоздили на огромный русский танк – туда, где от его урчащего мотора шло восхитительное тепло – и мы поехали дальше, навстречу моей новой жизни и моей службе королю Георгу. И лишь потом я узнал, что мне (за то, что я стрелял выше голов) дали хлебнуть чистого спирта, даже не разбавив его водой – это был знак большого уважения. Ну нельзя же так – ведь не все люди привычны к таким варварским забавам – пить спирт на морозе; некоторые от этого могут и умереть… Однако я не умер, а даже наоборот, а значит, у меня есть неплохой шанс дожить до конца войны.
* * *
7 декабря 1942 года, Полдень. Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.
Присутствуют:
Президент США Франклин Делано Рузвельт;
Госсекретарь Карделл Халл;
Военный министр полковник запаса Генри Стимсон;
Военно-морской министр майор запаса Франклин Нокс;
Начальник штаба президента адмирал Уильям Дэниэл Лехи.
– Джентльмены, – начал президент Рузвельт очередное заседание военного кабинета, – сначала я хотел бы напомнить вам, что сегодня ровно год с того момента, как Японская империя вероломно атаковала Перл-Харбор и наши войска на Филиппинах. Помолимся же за души погибших тогда героев. Не их вина, что они не сумели сделать по врагу ни единого выстрела[36].
В Овальном кабинете наступила мертвая тишина. Рузвельт и его министры молились, едва слышно шепча губами слова заупокойной молитвы. У президента был особый повод попросить прощения у погибших в тот день, потому что именно его политика привела Америку к этой войне, которая была призвана открыть ей путь к рычагам власти над всем миром. Напав на Перл-Харбор и потопив несколько американских кораблей, Японская империя одержала оглушительную тактическую победу, на полгода парализовав американский флот. Но в то же время вместе с американскими линкорами на якорных стоянках японские торпеды поразили политику американского изоляционизма, которая утонула год назад и всплыть которой было больше не суждено. А вот это была стратегическая победа президента Рузвельта. Правда, воспользовались ею уже совсем другие люди.
Закончив молиться, президент окинул взглядом присутствующих и тихим голосом спросил у своего начальника президентского штаба:
– Мистер Лехи, я хотел бы знать – каковы наши успехи в Панаме? Докладывайте.
Тот встал со своего места.
– Мистер президент, – адмирал старался выглядеть уверенным и невозмутимым, – честно говоря, никаких особенных успехов у нас нет. После того как русскими управляемыми бомбами мы сумели уничтожить японские линкоры, блокировавшие выход из Панамского канала, нашей морской пехоте удалось высадиться на берег и начать продвижение вглубь перешейка. В настоящий момент наши войска с боями вышли к побережью озера Гатун и городку Сабанитас, за развалины которого идут ожесточенные бои. Должен заметить, что продвигаются наши солдаты крайне медленно, а японцы и панамцы оказывают им ожесточенное сопротивление. Да, террористическими бомбардировками территории Панамы нам удалось избежать антиамериканских выступлений в соседних с Панамой Колумбии и Коста-Рике. Но разрушение панамских городов и связанные с этим огромные жертвы среди мирного населения сыграли с нами злую шутку. Теперь панамцы – не только солдаты и взрослые мужчины, но и женщины, старики и даже дети – яростно сражаются в джунглях с нашими солдатами, из-за чего наша армия несет ужасные потери. Чтобы добиться успеха, необходимо, как мне кажется, уничтожить не только японский экспедиционный корпус, но и всех панамцев до последнего человека…
– Мистер Лехи, – поинтересовался президент, – скажите, сколько времени уйдет на то, чтобы полностью очистить от противника всю зону Панамского канала, чтобы после этого наконец приступить к восстановительным работам? Пока вы возитесь вокруг этого клочка джунглей, японцы восстанавливают захваченные на Гавайях наши линкоры и усиливают свои позиции. А у нас на Тихом океане нет ни одного корабля серьезнее легкого крейсера. И никто не знает, куда они нанесут удар в следующий раз: по Аляске, в районе Сиэтла или прямо по Сан-Франциско.
– Мистер президент, – потупив глаза, ответил адмирал Лехи, – по моим оценкам, битва за Панаму продлится приблизительно до марта следующего года, не менее. Как я и говорил, японцы оказывают нам слишком ожесточенное сопротивление при почти полном отсутствии целей для авиации. Война в джунглях – это совершенно особое дело.
– Садитесь, – махнул рукой Рузвельт, – если вы только в марте очистите зону Панамского канала от японцев и их союзников, то сколько же времени займет его восстановление? Молчите?! А мне уже доложили, что в лучшем случае канал войдет в строй уже после войны, а в худшем проще будет все бросить и построить канал заново в Никарагуа, где правит наш верный сукин сын полковник Сомоса. Впрочем, и этот канал тоже может быть готов только после войны…
– В таком случае, – сказал военно-морской министр, – у нас нет другого выбора, кроме как вести сформированную из новых кораблей Тихоокеанскую эскадру вокруг мыса Горн или, будущим летом, русским Северным морским путем. К тому времени у нас будет сформировано соединение из восьми новых линкоров и четырех-пяти больших авианосцев типа «Эссекс».
– Будущим летом? – саркастически переспросил Рузвельт. – А знаете ли вы, адмирал, что до будущего лета японцы перебьют все горшки на нашей тихоокеанской кухне?
– Не перебьют, – уверенно сказал Генри Стимсон, – продолжая вести затяжную изнурительную войну в Китае, японцы захватили огромную территорию на Тихом океане. И солдат у них сейчас едва ли хватит на выполнение оккупационных функций и текущие операции. Вы думаете, почему вместо вторжения в Австралию и Новую Зеландию японский флот блокировал их незначительными силами, а сам всей мощью второй раз обрушился сначала на Гавайи, а потом на Панаму? А все из-за того же. Для вторжения в Новую Зеландию, и тем более Австралию, у японской армии нет солдат. А если бы они нашлись, то для их доставки к месту боев и дальнейшего снабжения всем необходимым не хватит транспортного тоннажа.
– В Панаме, – заявил Франклин Нокс, – японцы высадили целый пехотный корпус. Это не очень-то вяжется с вашим утверждением о том, что они испытывают острую нехватку живой силы.