Они обе останавливаются напротив массивных дверей и оглядывают нас странными взглядами.
– Все нормально, – говорит Дилан.
– Со мной все в порядке, – говорю я, одновременно вместе с Диланом.
С неохотой они оба заходят внутрь, оставив меня и Дилана одних у подножия лестницы в тени деревьев.
– Если ты почувствуешь, что-то тебе становится слишком тяжело, просто скажи, и мы уйдем, – говорит он, теребя часы на своем запястье. Выглядит он таким же беспокойным, каким я себя чувствую.
– Хорошо, – я провожу взглядом по двери, а потом снова смотрю на него, и понимаю, что как только войду внутрь, все изменится. Эта глава в моей жизни будет закрыта, и какие бы чувства я не испытывал, но, в конце концов, прощаюсь навсегда, как сделал это Дилан, покинув дом в восемнадцать лет. – Но все же, у меня вопрос... как умер отец?... – Понятия не имею, зачем мне это надо, но все же чувствую, что должен узнать, прежде чем войду туда, прежде чем я попрощаюсь и переверну эту страницу своей жизни. – Ты знаешь, что именно случилось, из-за чего он попал в больницу?
Дилану кажется не по себе, он настороженно ослабляет галстук.
– Да, но ты уверен, что хочешь знать?
Мне требуется время на ответ, но такое чувство, что я должен знать.
– Да, полагаю, что хочу, чтобы поставить точку.
Он вздыхает, затем пропускает руку через волосы, не сводя взгляда со стоянки.
– Я не знаю всех подробностей, но это случилось из-за драки.
Сквозь меня прокатываются волна потрясения, резко отзываясь в груди.
– Что?
Дилан вздыхает и снова смотрит на меня.
– Отец все-таки ввязался в драку с тем, кто смог оказать ему сопротивление. – Он качает головой, а затем смотрит на массивные дубы, растущие во дворе перед церковью. – Отчасти это трагично, когда задумаешься об этом. Столько бесполезной и ненужной ярости, кипящей в нем долгие годы, а в результате, приведшая к смерти. Такая бессмысленная трата жизни.
– Я прекрасно знаю какого это, – говорю я тихо. – Разве быть счастливым не гораздо лучше?
Кивнув головой в качестве подтверждения, Дилан смотрит на меня и нервозность в его глазах исчезает, оставляя место лишь для сожалений. Не обо мне, а о нашем отце.
– Ты прав. Жаль, что он никогда не мог этого понять.
Тишина обволакивает нас, и, хотя нам не по душе, что пришло время войти внутрь, но мы одновременно направляемся к дверям и входим в церковь. Внутри так же пусто, как и на парковке, на скамейке сидят несколько человек, лица, которых мне незнакомы, за исключением одного. И я знал, что она будет там и боялся встречи с ней.
С моей матерью.
Она сидит впереди, одетая в черное, со шляпкой на голове и опущенной на лицо вуалью. Когда мы входим, петли церковной двери извещают собравшихся о нашем присутствии, и она поворачивает голову. Мы обмениваемся взглядами, и ее выражение глаз я не могу прочитать и не хочу знать, что оно означает. Когда она начинает подниматься со своего места, я перестаю на нее смотреть и сажусь рядом с Келли, где мне и место. Для меня становится сюрпризом, что мать понимает намек и садится обратно, глядя на впереди стоящий гроб. Он выглядит одиноким: без цветов, без большой фотографии с изображением каким он был человеком.
Келли в течение всей церемонии не отпускает мою руку. Мы мало говорим, да и говорить не о чем. К тому же, она здесь со мной, а это единственное, что действительно важно – она любит меня настолько, чтобы быть здесь ради меня.
На протяжении всей церемонии в опустевшей церкви ощущается отсутствие слез утраты. Ему не посвящается трогательно-прощальных речей. Никому нечего сказать.
Одна лишь тишина.
Пустота.
Разве, таковой была его жизнь?
В этот момент мне становится жаль отца. Какая пустая трата жизни: испытывать столь огромный гнев, не оставляя места для любви. Я рад, что не похож на него. Благодарен за предоставленную возможность пережить всю ту боль и ненависть, которую он причинил мне. Благодарен за способность любить. Благодарен за Келли, моего брата, Лиз, Люка, Вайолет, Сета, Грейсона и даже моего тренера. Потому что в итоге я понял, что я – не мой отец.
А всего лишь я.
И этого достаточно.
Как бы мне хотелось сказать это в конце похорон, когда мы отвезли его тело на кладбище к месту его последнего пристанища. Найти в своем сердце несколько слов, которые что-то бы значили.
Но я не смог.
Все что я смог сказать – прощай.
И оставить прошлое.
Глава 26
№168 Постарайся не слишком смущаться, оказавшись в очень неловком положении.
Келли
После похорон, Кайдену, кажется, становится гораздо лучше. Я не спрашиваю его о причинах, потому что на самом деле они не важны. Все, что имеет значение – это тьма, неотступно преследующая его, кажется, рассеялась. Не поймите меня неправильно, это не означает, что он постоянно счастлив, да и кто на самом деле таковым бывает.
Рождество мы проводим у моих родителей. Мы пробыли здесь уже несколько дней и планируем остаться до Нового Года. И хотя я предлагала Кайдену отправиться в Вирджинию, не только потому, что знала о желании его брата, чтобы он приехал, но ведь и понимала, что моя мать будет вести себя как ненормальная, и тем не менее он все равно предложил поехать ко мне домой. К тому же, нельзя было отрицать: меня волновало повторное столкновение с Калебом, но мама успокоила меня, сообщив, что он находится в тюрьме и ожидает суда. Да и Кайден посчитал справедливым наш приезд сюда, поскольку я уже провела время с его братом и сестрой. И хотя мне было не по себе, что наша встреча состоялась на похоронах, но он заверил, что очень хочет навестить мою семью.
Бедный парень не знал, что его ждало.
– Я люблю Рождество, – напевает мама, вальсируя по комнате и собирая кусочки оберточной бумаги, складывая их в большой мешок для мусора. Она, одета в зеленый свитер, бежевые брюки и носки с рождественскими елками на них, пританцовывает под рождественскую музыку, звучащую из старинного проигрывателя в углу комнаты. – Это лучшее время года.
– Ты так говоришь и о Хэллоуине, и о Дне Благодарения, – говорю я, бросая взгляд на Кайдена, который прижимая кулаком рот сдерживает смех взирая на безумие моей матери. Как же неловко, но я изо всех сил стараюсь не смущаться, надо привыкнуть к тому, что Кайдену станут известны все маленькие причуды моей семьи.
– И о Дне Святого Валентина, и о Дне Независимости, – вторит отец, складывая подарки, которые мы только что открыли. На нем красно-зеленая трикотажная рубашка, которую мама заставила его носить весь день, воспевая дух праздника. – Не говоря уже про Новый Год.
– О, у меня так много планов на Новый Год. – Мама опускает сумку на пол и, лучезарно улыбаясь, подходит ко мне. – Я подумала, что мы могли бы походить по магазинам, заглянуть в парикмахерскую, а после всем вместе отправиться поужинать. – Она бросает взгляд на Кайдена, а после смотрит на меня. – Вчетвером.
Я открываю рот, чтобы сказать... что-нибудь, что поможет нам выбраться из этой переделки, но отец прерывает меня и бросает лукавый взгляд.
– Вообще-то, дорогая, я запланировал нечто особенное для нас с тобой.
– Правда? – Мама хлопает в ладоши, бросается к нему и крепко обнимает.
– Беги, – с широкой улыбкой на лице шепчет мне отец из-за маминого плеча. – Беги, пока можешь.
Меня не нужно просить дважды. Я хватаю Кайдена за руку и тащу его из гостиной.
– Боже мой! – пищу я, держа его за рукав рубашки и направляюсь через кухню в сторону задней двери подальше от моей матери. Как только мы выходим из дома, я увеличиваю темп и тороплюсь пересечь подъездную дорожку, ведущую к гаражу, беспокоясь, что мама последует за нами. – Я всерьез считаю, что еще чуть-чуть и она заперла бы нас в доме и держала там вечность.
Кайден посмеивается, и забавляясь моим смущением, пощипывает мои щеки, также, как тысячу раз проделывала мама.
– Что тут можно сказать? Я жутко милый, чтобы у кого-то появилось желание держать меня вечность взаперти. – Он цитирует кое-что сказанное ему моей мамой, когда мы открывали подарки.
– Ты – милый, – соглашаюсь я, когда мы входим в гостевую комнату над гаражом, благополучно закрывая дверь на замок. – Но она не должна говорить тебе об этом каждую минуту. – Я плюхаюсь спиной на надувной матрас, который помимо обогревателя и ванной комнаты, составляет единственным предметом обстановки. Но я не жалуюсь, ведь причиной отсутствия здесь мебели является то, что она сейчас расставлена в нашей квартире.
– Она просто пытается быть дружелюбной, – защищает ее Кайден, не сводя с меня взгляда. Его волосы взъерошены, подбородок не бритый, но он выглядит таким счастливым. – И это мило, что она хочет быть дружелюбной. Было бы хуже, если бы она была слишком придирчивой.
– Да, знаю, – со вздохом отвечаю я, понимая, что он прав. Было бы ужасно, если бы мои родители были похожи на его мать. – Я просто хочу, чтобы она вела себя чуть менее смущающе. – Я поднимаю руку и делаю жест пальцами. – Хотя бы, чуть-чуть, самую малость.
– Ага… Сомневаюсь, что это когда-нибудь случится. – Кайден выскальзывает из своей рубашки и швыряет ее в сторону. Его джинсы низко сидят на бедрах, открывая мне вид на его пресс и грудь, испещренными шрамами. – Мне показалось забавным, когда во время обеда она продолжала шутить о нашей свадьбе. – Опускаясь коленями на матрас, он разводит ими мои колени, до тех пор, пока мои ноги широко не раскрываются.
– О, Боже. – Качаю головой и прикрываю лицо руками. – Я рада, что ты находишь это забавным, потому что уверена, что большинство парней сбежали, спасая свою жизнь.
Он наклоняется ко мне и кладет руку по обе стороны от моей головы, матрас под нами начинает двигаться. Я растопыриваю пальцы и смотрю на него. После похорон и с тех пор как он попрощался с матерью и оставил прошлое позади, Кайден выглядит таким счастливым. Кажется, ему стало легче дышать, он больше улыбается, и это, наверное, самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.