– Я не понимаю, к чему ты это сказал, – с улыбкой проговорил Линус.
Кстати, первый шаг сделал именно он, чем ужасно удивил Адама. То есть они, конечно, немного знали друг друга (как и все жители Фрома), но тусовались в разных компаниях, если Анджелу вообще можно было назвать «компанией». Вопреки сложившемуся стереотипу Линус посещал шахматный кружок, а не театральный, а вот закадычных подружек у него действительно было завались, как и полагается гею. Имя «Линус» казалось необычным только людям за сорок, сверстники же воспринимали его как данность. С одной стороны, в мире Брианн и Джейденов иначе и быть не могло, а с другой – Линус просто умел носить свое имя.
Ему даже не пришлось никому признаваться в своей гомосексуальности. В десятом классе он благодаря редкостному обаянию и находчивости раздобыл билет на выпускной бал и пригласил туда парня (пусть из другой школы, но все же – парня). И представьте себе: никто во всей школе даже глазом не моргнул! За исключением благочестивой директорской секретарши, которая настрочила возмущенную записку родителям Линуса. Те в ответ подробно расписали, на каких основаниях готовы подать на школу в суд, если эта возмутительная дискриминация не прекратится.
То был целый мир, мир пьянящих возможностей, до которых Адам не смог бы дотянуться при всем желании. Они манили его сквозь полупрозрачный занавес. Они были так отчаянно близко и в то же время невыразимо далеко… Потому что тот выпускной бал произвел пусть маленький, но самый настоящий фурор среди проповедников-евангеликанцев Фрома, которых в городе было немало. Однако именно Здоровяк Брайан Терн – поглядывая, как водится, на толпы прихожан у дверей «Ковчега жизни», – увидел в этом хороший шанс попиарить свою церковь и открыто заявил о своей позиции. Добрых полтора часа длилась его проповедь, адресованная исключительно Адаму, хотя никто во всей церкви, включая самого проповедника, никогда бы в этом не признался. «Будь это мой ребенок, я бы сел у дверей школы, опоясавшись вретищем и обложив себя навозом». Серьезно, так и сказал. Наверное, Адам мог бы подумать о чем-то другом, но ему пришло в голову вот что: дабы устроить одиночный пикет под дверями школы, его отец сперва должен разрешить ему пойти на выпускной с парнем. И все же по дороге домой в машине стояла гнетущая тишина.
Поэтому (в числе прочего) родители Адама никогда бы не узнали о существовании Линуса. К счастью, за прошедшие месяцы они даже ни разу не услышали его имя – Анджела, честь ей и хвала, неустанно врала им по поводу местонахождения их сына.
Линус нашел Адама в «Малиновке», где тот должен был встретиться с Анджелой. Минуло всего несколько недель с тех пор, как Энцо сообщил ему об аннуляции отношений – ужасный способ расстаться с человеком, ведь теперь Адаму приходилось оплакивать то, чего якобы никогда не было.
– Все нормально? – спросил неизвестно откуда взявшийся Линус.
Адам даже не видел, как тот вошел в кафе. Он повернулся спиной к залу и тихо пил малиновый лимонад, неподвижно глядя перед собой. И вдруг – раз! – за его столиком уже сидит Линус.
– Ты какой-то убитый… Потерянный.
– Да не, все норм, – слегка опешив, ответил Адам. Обычно такие слова он слышал либо от девчонок, либо от самого себя. – Жду кое-кого.
– Анджелу Дарлингтон?
Адам удивился – его всегда удивляло, что людям о нем что-то известно, даже если это сущий пустяк.
– Ага.
– Может, хочешь о чем-нибудь поговорить, пока она не пришла? – добродушно предложил Линус. – Ну, правда, у тебя такой несчастный вид.
– Мы ведь толком не знаем друг друга.
Линус помедлил, однако решил не сдаваться:
– А по-моему – знаем. Разве нет?
Адам молча подивился тому, как глубоко метил камень, брошенный Линусом в тихий омут. Пока Адам думал, тот внимательно посмотрел по сторонам – рассмотрел медные перила и блестящие кожаные диванчики, вобравшие жир тысяч бургеров и картошек фри, – чтобы убедиться, что их никто не слышит. Затем Линус перегнулся через стол и мягко, ласково сказал:
– Я знаю, почему тебе так грустно. Я знаю, почему ты боишься.
– Я не боюсь.
– Врешь, – все так же ласково произнес Линус. – Даже я боюсь. Каждый божий день. А если уж мне так тяжело, то…
– …то каково приходится жалкому Адаму Терну? – не без злости закончил за него Адам.
– Ну… в общем и целом да. Только жалким я тебя не считаю. Мы не выбираем себе родителей. И не решаем за них, что проповедовать.
Адам поморщился:
– Так ты и про это знаешь?
– Ты искренне думаешь, что социальные сети могли оставить меня в неведении? – Он отмахнулся. – Через неделю шум утих, но все это время я думал только о том, каково тебе сейчас.
– Линус…
– А еще, – перебил он Адама, – мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. И не по нашей вине они оказываются последними гадами.
У Адама прямо живот скрутило. Откуда Линус столько знает?! Позже выяснилось, что в школе про это знали примерно все, а еще – что большинству ребят Адам действительно нравился (по крайней мере, никто не желал ему зла), поэтому они решили не лезть к нему с расспросами. Вспоминая то время, Адам по сей день заливался краской, перед глазами все плыло, а еще очень хотелось залезть под одеяло и умереть.
Глядя на Линуса, он видел не злой умысел или жажду сплетен, а искреннее понимание. Он где-то слышал, что уцелевшим в авиакатастрофах наиболее эффективную психологическую помощь оказывают такие же уцелевшие. Человек инстинктивно доверяет тому, кто пережил то же самое на собственной шкуре.
А в следующий миг Линус – он в самом деле это сделал, ей-богу! – потянулся через стол и положил руку на ладонь Адама. То был странный и старомодный жест, однако он как нельзя лучше подходил странному и старомодному Линусу Бертулису.
– Наверное, мы действительно плохо знаем друг друга, но, быть может…
Он умолк. Адам почувствовал, как он затаил дух.
– Я вообще-то Анджелу жду…
Линус опять улыбнулся.
– Она крутая!
– Да уж.
– А раз она дружит с тобой, значит, ты тоже крутой.
– Мы же не в третьем классе, Линус…
Тот засмеялся:
– Это уже немного выходит за рамки детского сериальчика «Школьный рок», да?
– Немного.
– Адам. – Линус впервые за всю беседу отвел взгляд, убрал руку с его ладони и забарабанил пальцами по его стакану с лимонадом. – Ты… – Он поднял глаза, затем снова потупился… – Ты такой красивый, такой здоровенный парень… Сразу видно, что ты изо всех сил пытаешься спрятать свою боль – боль, которую ты не заслужил, но почему-то считаешь иначе. – Линус вновь посмотрел на него. – Я совершенно уверен, что ты не заслужил эту боль. Готов спорить на деньги.
Уже на слове «красивый» Адам начал неистово заливаться краской и теперь думал лишь о том, как бы скрыть румянец от Линуса.
– Я не пытаюсь воспользоваться твоей слабостью, – сказал Линус. – Хочу, чтобы ты это понимал. Я не такой. – Он пожал плечами. – Ты всегда мне нравился. И я просто… – Он опять застучал пальцами по его лимонаду. – Я просто знаю, каково тебе сейчас. Я через это проходил.
– Привет, – многозначительно поздоровалась Анджела. – Привет, Линус. – При этом она пристально смотрела на Адама.
– Привет, – сказал Линус, двигаясь к стенке.
– Что делаешь? – спросила его Анджела.
Он помолчал, перевел дух, поглядел на Адама:
– Зову твоего друга на свидание. Когда он будет готов. Ну… или можем просто потусить.
Помахав им на прощание, он ушел – даже не вернулся за столик. Оказывается, он ждал свою сестру (та хотела устроиться в кафе официанткой и проходила собеседование). Сестра благополучно добилась своего, и Линус, как выяснилось, тоже.
– Глаза горят, – говорит Сара. И у нее действительно горят глаза – в буквальном смысле. Она смотрит на Королеву во всем ее великолепном сиянии, а зрелище это не для таких слабых созданий, как Сара. Еще немного – и она ослепнет.
Однако фавну сейчас нет дела до этой смертной.
Ведь перед ним – его Королева.
– Моя Королева! – молвит он. – Слышите ли вы меня?
– Где я? – отвечает та, и сердце его ликует. – Что это за место?
– Вы в западне, моя Королева. Вас пленил дух…
– Меня пленил дух. – Она по-прежнему не сводит глаз с Сары, которая начинает скулить от боли. – Дух держит меня в этом месте, в этом теле.
Королева переводит взгляд на фавна. Сара облегченно охает.
– Как они могли?! Как посмели?..
И вдруг, отпустив руку Сары, она исчезает вновь.
На мгновение…
На мгновение она снова стала собой, но теперь не может вспомнить, кто она. Рядом – опять пленивший ее дух.
Дух, что ищет свой истинный дом.
«В надежде… – думает Королева, – …в надежде обрести там свободу».
Она не одна, кто жаждет и ищет свободы. Почему она пришла сюда? При чем здесь это создание в засаленных лохмотьях, что потирает глаза и стонет на зловонном диване? Несколько мгновений назад все было так ясно и отчетливо, а теперь вернулась эта муть…
– Зачем я здесь? – говорит она вслух, и девушка по имени Сара слышит ее.
– Чтобы меня покарать? – в страхе спрашивает она.
– Меня убила не ты, – произносит Королева.
– Ах, Кейти! – Сара плачет и морщится: соленые слезы разъедают ее обожженные глаза. – Это ведь я тебя втянула! Я во всем виновата. Дура, дура!
– Ты была моим домом, – молвит Королева. Это она помнит и теперь силится вспомнить чувства, которые тогда испытывала. – Ты была моей лучшей подругой.
– А ты моей, Кейти, – рыдая в голос, отвечает Сара. – Зря я тебя втянула…
Вопрос возникает и у Королевы, и у духа. Вместе они образуют подобие косы, так тесно переплелись их души. И вот у этой третьей сущности возникает вопрос. Он поднимается откуда-то из глубины, рвется на поверхность…
– Но есть ли на тебе вина? – спрашивает Королева Сару. Ей действительно нужно это понять.