от этого: слух у него отсутствовал настолько, что даже отец не просил его петь). Ну, а дальше Здоровяк Брайан Терн в компании двух помощников должен был подготовить помещения церкви к воскресенью. Но одному из них на днях прооперировали щитовидку, а второй упал с лестницы (видимо, спьяну). В общем, расставлять пятнадцать рядов – каждый состоял из пяти длинных скамеек – пришлось Адаму. Куда столько? Тех, кто не поместится в главном зале, хватит от силы рядов на пять.
– А почему Марти не помогает? – спросил Адам, водружая на место шестнадцатую по счету скамью.
– Я сейчас не готов обсуждать Марти, – буркнул отец, даже не поглядев на него.
– Но помощь в церкви может сойти за епитимию.
Тут уж он удостоился косого взгляда:
– Мы не католики, Адам. Наша церковь – не про наказание, а про прощение.
– Ну, если ты его простил, тогда тем более он должен быть здесь и помогать!
– Я его не простил. – Брайан Терн замер на месте, вцепившись в тележку со сборниками гимнов, которые Адаму предстояло разложить по скамьям. – Видит Бог, я пока его не простил.
Адам при всем желании не смог бы вспомнить, когда отец делал такое лицо из-за проступка Марти. Обычно этого выражения удостаивался Адам, в очередной раз сошедший с пути истинного, точнее, узенькой тропки, которой не разглядел бы даже самый истовый прихожанин «Дома на камне». От удивления у Адама вырвалось:
– Хочешь об этом поговорить?
– Нет, – ответил Здоровяк Брайан Терн, возвращаясь к работе.
Дополнительный зал был только началом. Дальше следовало проверить камеры для онлайн-трансляций, убедиться в исправности аудиосистемы (юношеский хор имел обыкновение не возвращать ее к исходным настройкам после репетиции), а еще – почистить и наполнить свежей водой джакузи за крестом, служившее купелью. Это тоже предстояло сделать Адаму, после чего он мог поехать наконец к Анджеле и помочь ей с пиццами для грядущей «встречи».
Работали в тишине, и Адама это несказанно радовало. Еще больше его радовало, что отец не лез к нему с советами и нотациями, а позволил все сделать самому – не дай бог он учуял бы запах Линуса.
– И давно ты знаешь? – спросил отец, разглядывая два сборника с гимнами и словно не понимая, что с ними делать.
Внутри у Адама все оборвалось.
– Что?
– Про Марти.
Он облегченно выдохнул:
– Сегодня утром. Он меня подкараулил на пробежке.
– Почему тебя? Почему он не рассказал сперва нам?
Адам уже хотел ответить, но до него вовремя дошло, что вопрос риторический. Папа задавал его самому себе, и версия Адама не особо его интересовала. Все же он ответил:
– Может, решил порепетировать признание. Понять, убьют его эти слова или они – всего лишь слова…
– Это не просто слова.
– В конце концов, есть ведь и плюсы! – попытался успокоить его Адам. – Ты скоро станешь дедушкой.
– Мне сорок пять. Я еще даже не начал седеть.
– Начнешь, если Марти не перестанет тебя удивлять.
Отец наконец положил книжки на скамьи.
– Не умничай. Вам, молодым, только бы языком чесать. И погляди, к чему это приводит.
Он развернулся и ушел в свой кабинет: ему еще предстояло написать проповедь. Интересно, какую тему он выберет?
Королева и пленивший ее дух хотят проникнуть в тюрьму.
У такого поступка могут быть последствия, которые фавн, вероятно, не сумеет устранить. Ломать стены и двери труда не составит: он силен, как сотня этих хрупких созданий с беспокойными, суетливыми жизнями. Но грохот и разрушения привлекут любопытных. Фавна увидят очень многие, и вряд ли он совладает с таким количеством умов разом. Создания, столь зависимые от мифов, могут оказаться беззащитны перед потоком пугающих и неопровержимых фактов.
Однако Королева настроена решительно. Она уже приближается к тюрьме по извилистой, огороженной высокими заборами дороге. Здесь могут ездить только машины охранников, и рано или поздно они им встретятся.
– Миледи, умоляю вас, – говорит фавн, не зная, доходят ли его слова до ее ушей. Солнце уже преодолело зенит и начало свой по-летнему долгий спуск к горизонту. Но и летом день не может длиться вечно. Сперва наступят сумерки, а потом солнце сядет за горизонт – и принесет погибель. Фавна утешает лишь то, что он сгинет одним из первых и не увидит самого страшного.
Тут из-за поворота выныривает полицейский автомобиль. Фавн видит потрясенное лицо человека за рулем, который замечает сперва утопленницу в лохмотьях, а затем и огромного фавна, что следует за ней на почтительном расстоянии.
«Началось», – успевает подумать фавн, прежде чем броситься в долгий бой за свою Королеву.
Почему-то автомобиль потрясает ее до глубины души – хотя не должен бы. Машина с визгом тормозит, качнувшись вперед, затем дверь открывается. Человек уже положил руку на кобуру пистолета, его лицо – маска растерянности и недоумения.
Враждебного недоумения.
– С вами все хорошо, мэм? – спрашивает он, и по его голосу ясно: нет, у нее явно не все хорошо.
И вдруг…
Полицейский ее узнает. И она его тоже.
– Это судьба, – произносит она. – Нас свела сама судьба.
– Мы знакомы, – говорит полицейский, не убирая руку с кобуры. – Но… этого не может быть. Вы – ее сестра?..
– Ты меня нашел, – молвит Королева. – Ты первый нашел меня в озере.
– Вам нельзя здесь находиться, – отвечает полицейский. – А вас, сэр, я вынужден заключить под арест за появление на публике в неподобающем…
– Какой еще сэр? – недоуменно спрашивает она, но полицейский уже лежит на земле и невидящим взором смотрит в небо. Кажется, что кто-то заботливо уложил его рядом с машиной. Девушка подходит и застывает над ним, не понимая, что произошло.
– Ты меня нашел, – отчаянно пытается объяснить она. – Вытащил меня со дна озера. Пытался вернуть к жизни, хотя это давно было не под силу уже никому. Я чувствовала твои руки на своей груди. Мое сердце сжималось под весом твоего тела. – Она опускается почти вплотную к нему, трогает его виски холодными мертвыми пальцами. – Ты арестовал моего убийцу. Посадил его сюда. – Она поднимает голову. Тюрьма стоит сразу за холмом, она это знает. – Так было суждено. Здесь действуют высшие силы.
Она встает и оставляет полицейского лежать на дороге. Теперь ей как никогда ясно, куда нужно идти.
Фавн стирает воспоминания о Королеве из разума человека, а его самого оставляет лежать рядом с машиной. Фавна пули не берут, а вот Королеву – в ее теперешнем теле – могут и брать.
Нет времени убирать с дороги машину и человека. Они останутся здесь и навлекут новый хаос, новые неприятности.
– Здесь действуют высшие силы, – говорит Королева.
«Интересно, – думает фавн, направляясь следом за ней, – она имеет в виду себя? Его? Или нечто другое – нечто ужасное, что заставляет их неумолимо двигаться вперед?»
Адам послушно ходил в церковь почти всю свою жизнь, пока в один прекрасный день не перестал. А потом снова начал. И снова перестал. Наконец – в возрасте тринадцати лет – он опять ударился в религию, уничтожив в приступе праведного гнева всю порнушку и сомнительные программы на компьютере и вновь посвятив свою жизнь Иисусу, о чем он даже написал родителям письмо (от руки!), в котором рассказал, как ему страшно за судьбу мира: несомненно, грядет пришествие Антихриста, поэтому он вновь вверяет свою душу Богу и церкви. Все долго плакали.
На следующий день он горько пожалел и о письме, и об удалении полезного и весьма редкого контента. С тех пор он отчаянно пытался пополнить свои закрома «клубничкой», а у родителей появился лишний инструмент влияния: когда Адам начинал плохо себя вести, они доставали письмо и вопрошали, куда подевалось его доброе, чуткое сердце.
«Ведь именно блудный сын был самый любимый!» – не однажды говорили они.
«А как же Марти?» – ни разу не спросил он.
Бессмысленные метания от веры к безверию прекратились, когда Адам повстречал Энцо.
– Не пойму, что мне теперь с этим делать? – спросил он Анджелу. – У меня появилась эта штука, эта любовь, которая – по идее – есть доказательство существования Бога, а они мне говорят, что все наоборот.
– Никогда не понимала твоих родителей, – ответила она.
– Видимо, я тоже.
– Моя церковь ничего подобного не говорит. У нас недавно поженились две старушки-лесбиянки – по-моему, самые древние во всем штате. Ты только представь: тебе за восемьдесят, но ты по-прежнему открыт всему новому! Круто, да?
– Вот почему по воскресеньям мне не разрешают ходить в твою церковь.
Анджела пожала плечами:
– Мы не так уж часто туда ходим. По-моему, для мамы это повод повидаться с друзьями.
– Раньше я думал, что все так живут. Что все семьи за обедом обсуждают грядущий конец света.
– Ну, мы тоже его обсуждаем. Только под концом света имеем в виду очередного президента-республиканца.
Вспомнив тот разговор, Адам улыбнулся. Он сидел в каморке, где помещался звуковой пульт: естественно, после репетиции хора басы и высокие частоты стояли на максимуме, а средние просели. Если завтра Здоровяк Брайан Терн – бас-профундо и по звучанию, и по характеру – попытается сказать что-нибудь в микрофон с такими настройками, то рискует вышибить все окна в церкви и при этом остаться совершенно непонятым.
Адам достал телефон.
«Папа, как ни странно, не слишком бесится из-за Марти. Он задет за живое, но не зол».
«Еще не вечер, – ответила Анджела. – Как Линус?»
«Не твое дело».
«Посексились?»
«Не твое дело».
«Ага, значит, хорошо посексились?))»
«НТД. У меня еще работы на пару часов. Буду в пиццерии около 7, ок?»
«Угу, я здесь».
«Это ненадолго».
«Даже не начинай».
Адам подумал секунду, потом напечатал: