– Нет, – говорит она, когда человек вновь обращает на нее полный страха и потрясения взгляд. Она сделала так, чтобы он не забыл миг обезглавливания, запомнил боль и чувство отделения головы от тела. Подобный опыт должен безвозвратно свести человека с ума, но она не позволяет этому случиться. Он запомнит. Запомнит навсегда.
И другой кары не нужно.
Отчасти ей кажется, что надо было лишить его жизни, что это было бы правильно и справедливо. Но другая часть ее души – та, что привела ее сюда, – понимает: это самое примитивное и бессмысленное из воздаяний. Все изменилось в тот миг, когда человек сказал: «Да».
Отнюдь не сразу она осознала безрассудство своего поступка.
– Ты такой… маленький, – говорит она. – Такой хилый.
Он таращится на нее, недоумевая, что она будет делать дальше. Пока она и сама этого не знает.
– Я пришла рассказать тебе, как ты меня убил, – произносит она, – а потом убить тебя, но ты… – Она делает шаг назад. – …ты такой ничтожный.
Фавн не понимает, кто это говорит. Да она и сама вряд ли понимает.
– Это еще не все, – с удивлением говорит она. – Ты меня любил.
– Да, – просто отвечает человек.
– Но наркотики ты любил сильнее.
– У всех так.
Она кивает, соглашаясь с этой простой истиной.
– Я тоже раньше тебя любила.
– Знаю.
– Но, даже когда наркотики я любила сильнее, я бы ни за что так с тобой не обошлась.
– Я слабее тебя.
– Верно. Здесь все слабее меня. Ты хоть понимаешь, какая это ответственность?
– Нет, – отвечает человек.
– Ликуйте, смертные, что не вам нести это бремя.
Она поворачивается к фавну, смотрит ему в глаза и говорит:
– Я сбилась с пути.
Адам нашел Линуса на небольшом холмике над озером. Еще утром – а кажется, что лет сто назад, – он пробегал мимо этих мест. Линус держал в руке банку пива и смотрел на закат.
– Привет, – с напускным радушием сказал он Адаму. – Это мне?
За розой пришлось возвращаться в машину, и теперь он протянул ее Линусу.
– Ты ведь ее примешь?
Тот поднял голову и просто, беззлобно ответил:
– Нет.
– Линус…
– Я очень старался, Адам. Правда, так старался.
– Знаю…
– Нет, не знаешь. С тобой бывает очень непросто.
Адам опешил. Внутри опять все скрутило.
– В смысле?
– На тебя постоянно валятся беды мира. – Линус изобразил руками, как на голову Адама рушится мироздание, и пролил немного пива ему на рубашку. – А ты изо всех сил пытаешься устоять на ногах. – Он отпил пива и уже тише добавил: – Неудивительно, что ты замечаешь только тех парней, которые плохо с тобой обращаются.
Адам проглотил ком в горле и принялся вертеть в руках розу.
– Пицца… Пицца должна была стать моим прощальным подарком Энцо. Ни я, ни он не говорили об этом прямо, но вроде как подразумевали. Оба.
– Да, я уж понял. Слушай, Адам…
– А он предложил мне за нее заплатить.
Линус помедлил, не понимая, куда он клонит.
– Так он меня видит и всегда видел, – продолжал Адам. – Я ждал и надеялся, ждал и надеялся – целых полтора года! А потом он взял и бросил меня. По самой идиотской, унизительной причине. Но я… я так и не перестал надеяться. Хотя должен был. Ведь у меня появился ты. – Он посмотрел на Линуса. – Понимаешь, он стал для меня первой отдушиной, первой попыткой вырваться из этой тюрьмы… Окно в мир, который мог бы быть, в мир моей мечты. И я влюбился в Энцо по уши, чего уж там.
– Это всем ясно, Адам. Всем, кому ты небезразличен.
– И вот он попытался заплатить за пиццу. Даже не позволил сделать ему щедрый подарок. И все это время я втайне на это надеялся. Он не нарочно так сделал, в его поступке не было расчета или злого умысла. Просто… у него не осталось ко мне никаких чувств. – Адам снова повертел в руке розу. – Не знаю, кем я был для него раньше, но теперь я – просто парень, который оказал ему услугу, и за эту услугу надо заплатить.
– Тебе очень обидно, да?
– Какая разница, Линус? Какая разница? Главное – у меня открылись глаза. Я… Господи, ты хоть знаешь, как я себя жалею? Как у меня все плохо – родаки достали, на работе какая-то хрень, Анджела уезжает?..
– Это действительно очень плохо, – мягко ответил Линус. – Незачем делать вид, что все отлично…
– Да, но у меня в жизни есть и другое. Очень важное и ценное. – Адам по-прежнему теребил розу. – Ты точно ее не возьмешь?
– Нет. Ты вложил в нее слишком много смысла. Слишком много для одной-единственной розы.
– Да, наверное.
– Послушай меня, Адам. Я знаю, чего хочу. Мне не нужно все сразу, но кое-что все-таки нужно. Мне нужен ты – однако не любой ценой. Я хочу спокойно доучиться, хочу, чтобы рядом были друзья и ты среди них. Хочу видеть тебя голым в своей постели и в своем душе, и чтобы нам было весело, и чтобы ты был со мной целиком и полностью, а не как сейчас – процентов на семьдесят. При этом остальные тридцать процентов твоих мыслей – с Энцо. Ты все думаешь, а не вернется ли он к тебе, когда наконец устанет от поисков… не знаю, что он там ищет у себя в шкафу – Нарнию для гетеросексуалов, может быть…
Адам хохотнул, но Линус даже не улыбнулся.
– А ты-то знаешь, чего хочешь? – спросил он. – Ты хочешь выбраться из тюрьмы, я понимаю, но ведь есть множество способов это сделать. Ты уверен, что тебе нужен только один?
Он умолк. Адам все вертел и вертел в руках цветок – розу, которая теперь обречена остаться без хозяина, которую он купил по велению души, случайно наколов палец об острый шип. Адам вновь поднес шип к ранке и надавил: хотелось на секунду почувствовать боль…
…и опять это видение: целый мир пронесся перед глазами, быстрый, как судорожный вздох. Деревья и трава, озеро и лес, чей-то темный силуэт за спиной, допущенные ошибки, горе утраты и конец, конец всему…
Он заморгал и прижал палец к губам, совсем как в начале этого бесконечного переломного дня. Уходя, этот день оставил лишь медный привкус крови на языке.
Адам понял, что надо сказать.
– Я хочу вернуться с тобой на вечеринку, Линус, – проговорил он тихим низким голосом, словно до ужаса боялся не получить разрешения. – Я хочу поцеловать тебя у всех на виду. Чтобы все о нас знали. – Он поднял глаза и посмотрел на Линуса. То был самый страшный момент за день, но ведь отчаянный ужас – обязательный спутник надежды. – Я хочу тебя любить, – сказал Адам. – Если ты мне позволишь.
– Я не знаю, как ее отпустить, – обращается Королева напрямую к фавну. И это – еще один верный признак ее слабости. Она не только признается в неведении, но и просит низшее существо о помощи.
– А она знает, как вас отпустить, миледи? – спрашивает он, стараясь не выдать тревоги. – Ведь именно ее дух сперва пленил ваш.
– Нет, все было не так, – признается Королева. – Я сама ее увидела. Мне стало любопытно. В ней было столько боли, растерянности, недоумения. А теперь…
– Скрепы мира слабеют, миледи. До захода солнца всего несколько минут. Время духа на исходе, больше ей нельзя странствовать по этому миру, вы ведь и сами знаете. Она умрет, а с ней и вы…
– Мы суть одно целое. – Теперь в ее голосе явственно слышен страх, и это потрясает фавна сильнее, чем все катаклизмы уходящего дня. – Я не понимаю, где кончается она и начинаюсь я.
– Время на исходе, миледи. Этот мир…
– Его стены вот-вот рухнут. Растворятся. А с ними и он сам.
– Наш мир ждет та же участь.
Она поднимает глаза. Ее губы царственно и решительно сжаты, подбородок остер, и это вновь будит в фавне надежду. Уверенность в ее взгляде противоречит…
…а потом наступает миг, когда она словно бы исчезает, становится легка и прозрачна, как порыв ветра. Она видит свой дом – не только озеро, но и весь мир, все живые души, что пульсируют в нем, их чаяния и одиночество, и пленившего ее духа, и прочих духов, что по спирали расходятся от него, дальше, дальше и дальше – весь мир, в котором бьется жизнь, постоянно поглощая саму себя и возрождаясь заново, мир, которым Королева правила с незапамятных времен, когда никого, кроме нее, еще не было, – она видит его целиком, прошлое и будущее, все души, убитые и спасенные ею, и эту, одну-единственную, что нераздельно связана с нею, что обретается вокруг нее и внутри, и в ней, и с ней, и рядом, – душу, что простила убийцу и положила конец цепочке боли и смерти; а в самом конце она видит себя, всю себя, целиком, в одной-единственной капле крови, упавшей в судьбоносный день, в капле, с которой все началось…
…и тогда она понимает, что нужно делать. Это ее последний шанс.
– Пойдем домой, – говорит она, уверенная в своей правоте. – Встретим конец вместе, дома.
– Моя Королева…
– Да, я – твоя Королева, – кивает она. – И такова моя воля.
Времени осталось настолько мало, что на один головокружительный миг фавн едва не принимает решение возразить ей, потребовать, чтобы она нашла способ и поняла наконец, сколь многое стоит на кону…
– Возьмешь меня за руку? – спрашивает она.
Такого предложения фавн не получал за все вечности, что ей служил.
– Да, миледи, – отвечает он. – Вернемся же в наш мир и там встретим свой конец!
Он берет ее за руку.
8Освобождение
– Ну, и что теперь? – спросила Анджела, когда они устроились на маленьком пирсе возле дома и болтали ногами в воде.
– Вопрос на миллион долларов, – сказал Линус, сидевший рядом с Адамом. Мелкие рыбешки мелькали в чистой и совершенно ледяной (несмотря на август) воде. Жители Фрома – не из тех, что любят купаться летом в озере.
– Ты сейчас про что? – уточнил Адам. Он все еще сжимал в руке розу – он держал ее, когда при всех поцеловал Линуса, и когда вечеринка вошла в самый разгар, и когда мир не рухнул. Он даже не смотрел на Энцо, так было правильно.