Представляется, что вопрос о «клятве», не нашедший никакого отклика в других источниках, — не более чем ораторско-эпистолярный прием,[498] нужный автору для введения в текст «Послания» длинного ряда нравоучительных сентенций и параллелей, имеющих определенную моральную и познавательную ценность, но не связанных по существу с историческими реалиями «Послания».
Наконец, последний реальный текст «Послания» конкретно связан с первыми боями на Угре: «…радуем бо ся и веселимся, слышаще доблести твоя крепость и твоего сына, Богом данную ему победу и великое мужество и храбрость, и твоего брата, государей наших, показавших против безбожных сил агарян…». Это место «Послания» представляет большой интерес. Оно позволяет точно датировать памятник: он написан после того, как в Москве узнали о боях на Угре и об отражении первого натиска Ахмата (т. е. о боях 8–11 октября, по данным Вологодско-Пермской летописи). «Послание» написано, таким образом, около 15 октября[499] и могло быть доставлено адресату около 20-го того же месяца. Андрей и Борис еще не подошли, на Угре продолжалась перестрелка, шли переговоры с Ахматом, не исключалось выступление Казимира, ожидалось решительное сражение… В этих условиях характерна оценка, данная архиепископом первым боям в устье Угры, — это победа, «возвеселившая сердца» москвичей. Успешное отражение первого натиска Ахмата не могло не повлиять на настроение жителей столицы, на моральное состояние войск и их руководства. Этот точно фиксированный момент реальной исторической действительности дает своего рода ключ к анализу и оценке других исторических текстов «Послания».
Как видим, конкретные реалии «Послания» далеко не однородны по степени своей исторической достоверности. Автор правдоподобно освещает ход совещания в Москве и верно оценивает значение победы в октябрьских боях на Угре. Он знает о переговорах с Ахматом, но изображает их в публицистическом, а не фактическом плане; реальная действительность служит для него отправной точкой для моральных сентенций и для создания яркой художественной антитезы хищного Ахмата (в действительности охотно идущего на переговоры) и смиряющегося перед ним великого князя (фактически срывающего эти переговоры). Рассуждения о «клятве», которой «от предков» якобы связан великий князь, представляются чистой игрой ума и опять-таки поводом для философско-этических построений.
Какое же место в этом ряду занимают тексты о «злых советниках» и их «льстивых словесах»? Сам факт разногласий в ближайшем окружении великого князя по поводу тех или иных конкретных мер в связи с нашествием Ахмата представляется достаточно правдоподобным. В этом окружении могли быть (и, по-видимому, были) сторонники компромисса с ханом ценой определенных уступок ему. Но что они конкретно советовали главе Русского государства? Трудно себе представить, чтобы в реальной обстановке конца сентября — начала октября содержанием этих советов могло быть бегство из Русской земли, на чем настаивает «Послание» и идейно зависимый от него рассказ Софийско-Львовской летописи. После отражения Ахмата на Угре в боях 8–11 октября такого рода предложения были бы просто фантастичны. Думается, что, как и в тексте о переговорах с Ахматом, перед нами художественная гипербола, полемическая антитеза по типу «добро — зло», «мужество — трусость».
Какие же конкретные позитивные советы дает архиепископ великому князю? «Советующих ти не на благое отверзи и далече отгони, сиречь, отсеци, и не послушай совета их». Значит, не только «не послушай совета», но именно «отверзи» и «отгони» (по евангельскому тексту — «аще око твое соблажняет ти, то избоди его»). «Злые советники» должны быть, по мысли архиепископа, изгнаны из окружения великого князя, т. е. подвергнуты опале. Это первый конкретный совет автора «Послания».
Второй совет связан с поведением по отношению к Ахмату. «Изыди убо скоро в стрѣтение ему… Аще ли убо ты, о крепкий и храбрый царю, и еще о… тебе христолюбивое воинство до крове и до смерти постражуть… блажени… будуте в вѣчном наслажении». Итак, не уклоняться от боя с татарами и в бою не бояться ран и смерти. Совет без сомнения правильный и пригодный для всех условий боевой обстановки, но именно поэтому лишенный реальной, материальной конкретности. Как и ропот московских горожан, готовящихся к защите своей столицы, призыв архиепископа Вассиана не содержит (и не может, разумеется, содержать) никаких конкретных тактических рекомендаций, не предписывает определенного плана боевых действий.[500] Этот призыв сохраняет высокое нравственно-патриотическое звучание, но отнюдь не может рассматриваться как практическое руководство в конкретной реальной ситуации. Сражение с татарами могло произойти при самых разных обстоятельствах: на берегах Угры при отражении их атак, при попытках русских перейти самим в наступление, в глубине обороны русских на тыловых позициях в случае прорыва татар через Угру, под стенами самой Москвы. Патриотический призыв архиепископа во всех этих случаях одинаково справедлив и уместен.
Итак, «Послание на Угру», рассматриваемое в реально-историческом плане, имеет значение интересного и важного источника главным образом публицистического характера.
«Послание» дает возможность уточнить датировку некоторых событий, в частности, с несомненностью установить, что великий князь уехал из Москвы до получения известия о боях 8–11 октября (тем самым опровергая сведения Софийско-Львовской летописи). «Послание» позволяет расценивать своего автора как горячего патриота и талантливого, эрудированного проповедника-публициста, но отнюдь не как составителя конкретного плана борьбы с Ахматом, альтернативного тому, — который реально осуществлялся русским руководством. Тем не менее ярко выраженная публицистическая тенденция «Послания» глубоко отразилась на летописной традиции и оказала сильнейшее влияние на позднейшую историографию именно в плане оценки конкретных событий на Угре и действий русского руководства. Хотя автор «Послания» относится с достаточным уважением к главе Русского государства, тенденциозно-враждебная интерпретация «Послания», особенно в Софийско-Львовской летописи,[501] положила начало одной из стойких и злополучных историографических легенд о трусости и неспособности русского руководства, о стихийном, анонимном характере победы над Ахматом и т. п.
Каковы социально-политические позиции автора «Послания»? В советской историографии по этому поводу высказываются разные точки зрения. И.П. Еремин (автор соответствующего раздела многотомного издания «История русской литературы») считает архиепископа Вассиана выразителем мнений прогрессивной «дворянской, централистской» «партии» в противоположность «партии» «боярской, феодальной, пугавшей Ивана III и советовавшей ему временно примириться с ханом».[502] А.В. Черепнин нашел, что Вассиан в своем «Послании» выразил «пожелания посадских людей».[503] На близких позициях стоит и Я.С. Лурье.[504] В противоположность этим исследователям П.Н. Павлов высказал точку зрения, что Вассиан «был выразителем мнений церковно-боярской оппозиционной партии» и «примиренчески относился к реакционной части феодального класса».[505] Источники, имеющиеся в нашем распоряжении, позволяют обнаружить в облике архиепископа Вассиана две черты. Первая из них — его близость к великому князю и солидарность с ним в ряде церковно-политических вопросов в противоположность позиции митрополита Геронтия (борьба с «новыми старцами» Кириллова монастыря, поддержка точки зрения Ивана III по поводу процедуры освящения Успенского собора). Вассиан несомненно пользовался доверием великого князя (крещение сына, миссия к мятежным князьям). Эти стороны деятельности Вассиана и его отношений с великим князем отражаются в летописных рассказах. Другую черту личности Вассиана и его отношения к Ивану III рисует его собственное «Послание» и связанные с ним летописные тексты. В своем «Послании» Вассиан не только выступает как патриот, но и достаточно критически оценивает действия и предполагаемые им намерения великого князя и резко осуждает его ближайших советников. Реальные сведения об архиепископе Вассиане не дают оснований для однозначной оценки его как деятеля, Вассиана нельзя считать активным членом клерикальной оппозиции, группировавшейся вокруг митрополита и связанной с удельнокняжескими кругами. В то же время его активное неприятие «советников» великого князя и по существу негативная позиция по отношению к действиям самого великого князя осенью 1480 г. свидетельствуют о серьезных внутренних расхождениях архиепископа с тем политическим курсом Ивана III, который обозначился к этому времени. Вассиан — достаточно сложная, разноплановая фигура: его нельзя считать ни принципиальным противником, ни безоговорочным союзником великого князя.
«Послание» не обнаруживает никаких связей Вассиана с московским посадом и не дает никакого повода считать его выразителем интересов посадских людей. Более вероятно предположить, что архиепископ — представитель тех умеренно-прогрессивных клерикальных кругов, которые поддерживали меры Ивана III, направленные на преодоление феодальной раздробленности, но отнюдь не стремились к коренным церковно-политическим реформам. А реформы эти достаточно четко встали на повестку дня уже во время Троицкого стояния в январе 1478 г., когда фактически была впервые проведена частичная секуляризация. Характерно, что «злые советники» не названы в «Послании» по именам — гнев архиепископа Вассиана вызывали, возможно, не только и не столько Мамон и Ощера, сравнительно второстепенные деятели, упоминаемые в Софийско-Львовском рассказе.