[593] Выступление Ивака против Ахмата было закономерным следствием борьбы Чингизидов за преобладание в разрушающемся улусе. Программа Ахмата, стремившегося к реставрации Золотой Орды, не могла не натолкнуться на активное противодействие его соперников, стоявших на том же уровне социально-политического развития. Архаическая кочевая империя шла к своему неизбежному концу. В борьбу против нее втягивались народы на огромных пространствах Восточной Европы и Западной Сибири. Однако если борьба тюменского хана против сарайского носила, так сказать, внутриулусный характер и не меняла социально-политических отношений по существу, то борьба Русского государства за свою независимость приводила к принципиальным сдвигам качественного характера и открывала перед народами Восточной Европы новые перспективы развития. Победа осенью 1480 г. на Угре не только обеспечила независимость Русского государства, но и послужила толчком к крупнейшим изменениям в политической ситуации на востоке Европы и севере Азии.
Борьба с орденской агрессией требовала организации нового похода против магистра, причем в кратчайшие сроки — до возможного возобновления похода против Орды. Этим и объясняется, что зимой 1480/81 г. русские войска отправляются «в немецкие земли воевати и на князя-местера за их неисправление» — в наказание за нападение на Псков, «егда царь на Угре стоял и братья отступиша от великого князя».[594] Этот зимний поход был, таким образом, не чем иным, как продолжением войны, начатой Орденом в январе 1480 г. Рассказ о походе содержится в Московской и Симеоновской летописях, тексты которых восходят, по-видимому, к одному официальному источнику, расходясь между собой в деталях. Псковские летописи дают свою независимую версию событий. Львовская летопись содержит некоторые самостоятельные известия. По данным Московской летописи, в походе приняли участие полки воевод князей Ивана Васильевича Булгака и Ярослава Васильевича Оболенского,[595] присланные, по-видимому, из Москвы, новгородские полки во главе с наместниками князем Василием Федоровичем Шуйским и Иваном Зиновьевичем Станищевым[596] и Псковский полк во главе с князем-наместником В.В. Шуйским.[597] Симеоновская летопись кроме этих великокняжеских воевод называет новгородских бояр Василия Казимира и Александра Самсонова.[598]
Следовательно, к началу 1481 г. в Новгороде еще сохранились черты старой военной организации: новгородские бояре шли в поход со своими полками рядом с полками новгородских наместников великого князя.
По сообщению Псковской I летописи, поход был совершен по просьбе псковичей, которые «бита челом… великому князю… чтобы дал воевод своих с силою на немцы». Великий князь внял челобитью и велел новгородским наместникам «и посадникам и тысяцким и всем мужам новгородцем» идти в поход «со псковичами за псковскую обиду».[599] Это известие подтверждает данные Симеоновской летописи о сохранении новгородской военной организации. Новгородские полки прибыли в Псков 16 января 1481 г. и стали на Полонище. 11 февраля подошли московские воеводы князья Я.В. Оболенский и И.В. Булгак[600] с 20-тысячным войском,[601] разместившись на Запсковье. Русское командование выжидало сбора всех своих сил, дало им необходимый отдых и уже после этого приступило к решительным действиям. Войска выступили в поход «на мясной неделе», т. е. между 18 и 25 февраля. По данным Московской летописи, войска шли «многыми дорогами жгучи и воюючи… и немец секучи и в полон емлючи».[602]
Псковская II летопись свидетельствует, что войска шли тремя колоннами.[603] 1 марта русские войска впервые подошли к столице магистра Феллину (Вельяд).[604] За день до этого магистр бросил город и «побежал» к Риге. Князь В.Ф. Шуйский со своим полком гнался за ним на протяжении 50 верст, но не догнал, хотя и захватил его обоз. Начались бомбардировка города из пушек, пищалей и тюфяков и подготовка штурма. В результате бомбардировки была разрушена стена охабня (внешнего укрепления); русские войска веяли и сожгли посад и пригородные села.[605] Гарнизон цитадели запросил пощады. Воеводы Иван Булгак и Ярослав Оболенский назначили окуп в 2 тыс. руб. и согласились отступить от города. Русские взяли Тарваст и Вельяд и «плениша и пожгоша всю землю немецкую от Юрьева и до Риги».[606] Впервые русские войска подошли к самому центру земель Ливонского ордена.
Поход крупных сил по глубокому снегу в разгар лютой зимы («бе бо тогды мрази силно велици, а снег человеку в пазуху, аще у кого конь свернут з дорозе, ино двое али трое одва выволокут»)[607] был для немцев полной неожиданностью. По словам того же псковского летописца, «яко же неции рекоша, и Псков стал, не бывало тако».[608] В действиях русских войск можно отметить стремление нанести удар по главному центру вражеских земель, не отвлекаясь на второстепенные объекты. Если в феврале 1480 г. князь А.Н. Оболенский со своими силами наносил удар по Дерпту (Юрьеву) и немецким укреплениям на р. Эмбах (Омовжа), то теперь русские войска наступают на столицу самого магистра, оставляя Дерпт в стороне. Нанесение главного удара по основному политическому центру вражеской страны свидетельствует о верном стратегическом мышлении русского командования. Русским удалось достичь полной стратегической внезапности. Хотя войска шли разными дорогами, разоряя по средневековым обычаям страну, главные силы с артиллерией держались вместе. Об этом свидетельствует взятие городов, отстоящих друг от друга на 20–25 км. Заслуживает внимания также применение артиллерии в условиях зимнего времени. Выступив из Пскова около 18–20 февраля, русские войска с тяжелой осадной артиллерией подошли к Феллину 1 марта, пройдя за 8–10 дней около 160 км. Средний темп движения составлял, таким образом, около 20 км в сутки.
Впервые за длительный период войн с Орденом русские войска перешли от стратегической обороны к решительному стратегическому наступлению, впервые они так глубоко проникли в Ливонию, впервые за 200 лет после Раковорской битвы 1268 г. над Орденом была одержана действительно большая победа.[609] Ближайшее следствие ее — заключение 1 сентября 1481 г. новых договоров — договора Пскова с Ливонией, договора Пскова с Дештским епископством и договора между Новгородом и Ливонией.[610]
В основе договора Пскова с Ливонией лежал «Данильев мир» 1474 г. Текст договора 1481 г. до наших дней не сохранился, но сведения о нем в литературе позволяют прийти к выводу, что он отражал новые шаги правительства Русского государства к обеспечению безопасности северо-западной границы (с возложением на Орден обязательства не помогать Дерпту против Пскова) и интересов русских подданных в Ливонии (с требованием от немцев возвратить захваченное имущество русских церквей и держать «чисто» «русские концы»).[611] Договор Пскова с Дерптом также не сохранился, косвенное указание на него содержится в Псковской летописи.[612]
Договор Новгорода с Ливонией сохранился в русском оригинале.[613] Он был заключен на 10 лет, с русской стороны — «за всю Новгородскую державу», с немецкой — от имени магистра, архиепископа рижского, епископов дерптского (юрьевского), эзельского (островского), курляндского (курьского), ревельского (колываньского), а также Риги, Дерпта, Ревеля, Нарвы и Вышгорода. Это первый договор с Орденом, заключенный не Новгородской республикой, а новым Русским государством. Тот факт, что в этом договоре (как и в последующих, вплоть до падения Ордена) «договаривающейся стороной» формально является Новгород, навел некоторых исследователей на мысль о сохранении Новгородом особых привилегий как неизжитых черт феодальной раздробленности.[614] Действительно, в 1481 г. переговоры с немцами ведут новгородские наместники, а крест на грамоте целуют «государей великих князей царей Русских бояре Новгородские» Тимофей Остафьевич и Ефимей Орефьевич и «староста купецкий» Иван Елизарович.[615] В целовании креста новгородскими боярами «государей великие князей» можно видеть признак еще не завершившегося переустройства социальной структуры Новгорода (вспомним, что и в февральском походе новгородские бояре идут рядом с наместниками). Но главное не в этом. Ливонский орден, фактически самостоятельный, формально не был суверенным государством. Его сюзереном был император. В апреле 1481 г. магистр Бернд фон дер Борх обратился к императору Фридриху III с просьбой о предоставлении прав и регалий «великого магистра», что и было им получено.[616] С точки зрения дипломатического этикета международные договоры должны были заключаться только между юридически равноправными сторонами. Заключение такого договора между леном императора и суверенным Русским государством умаляло бы международный престиж последнего и было поэтому недопустимым.