«А се говорить от великого князя Ивану Писемскому бояром и воеводам князю Ивану Васильевичю, да князю Семену Ивановичи), да князю Борису Оболенскому, да князю Федору Курбскому, да князю Ивану Шеховскому, да князю Дмитрею Оболенскому, да Костянтину Сабурову. Князь великий велел вам говорить: посла есми к царю в Козань князя Ивана Звенца и Бурнака есми с ним отпустил. И вы б отобрались с теми людьми, которые с вами в лехких судах, да иные б мои воеводы князь Борис Оболенский Туреня, и князь Федор Курбской, и князь Иван Шеховской, и князь Дмитрий Оболенской, и Костянтин Сабуров, и князь Михайлов сын Деева, и брата моего Андреев воевода князь Семен Стародубской промышляли бы есте моим делом».[649] В чем именно заключалось «дело», которое «опосле тово писано», остается неизвестным.
Но и сохранившаяся часть наказа представляет большой интерес. Во-первых, она точно датирована, что дает возможность уточнить время похода под Казань: он состоялся после 16 июля 1482 г. Во-вторых, она дает представление о том, как передавалась директива. Директива составлялась в письменном виде и передавалась с гонцом, который должен был еще сказать и «речи» воеводам. В-третьих, в наказе несколько изменен и расширен перечень воевод (по сравнению с разрядной записью, приведенной выше). На первое место поставлен боярин князь Иван Васильевич. Видимо, это И.В. Булгак, участник зимнего похода 1481 г. в Ливонию. Князь Семен Иванович, второй воевода, — вероятно, Ряполовский. Если так, то он переведен в Нижний Новгород с Вятки. Князь Иван Шаховской — это Иван Юрьевич, старший брат Константина, упомянутого выше. Не названный по имени «князь Михайлов сын Деева» — выходец из ярославских князей, потомков Романа, третьего сына князя Василия Давыдовича «Грозные Очи».[650] Князь Семен Стародубский, названный воеводой князя Андрея Углицкого, — это, вероятно, Семен Федорович.[651]
Разряды за 1482 г. называют в общей сложности имена 14 воевод, возглавлявших русские войска на казанском фронте. Десять из них — потомки удельных князей, четверо — выходцы из московских боярских родов. Из десяти княжат пять принадлежат к семьям, потомственно связанным с великокняжеской службой (И.В. Булгак, С.И. Ряполовский, трое Оболенских). Таким образом, основное ядро воевод — старые служилые люди, в достаточной степени проникнутые московской традицией. Сравнительно недавно на московской службе появились только ярославские княжата (Курбский, Деев и двое Шаховских). Это результат той служилой инкорпорации бывших удельных князей, которая особенно усилилась в 60-х гг. XV в. и отголоски которой звучат в Ермолинской летописи под 1463 г.[652] По крайней мере пять воевод (двое Сабуровых, князья Шаховской, Деев и Стародубский) связаны службой с удельными князьями. Но эти удельные князья — члены Московского дома, носители той же в сущности московской традиции (хотя и в ее консервативном варианте). Обращает на себя внимание, что вчерашние воеводы великой княгини Марии Ярославны и Андрея Меньшого легко и просто оказываются на великокняжеской службе — между уделом московского князя и великокняжеским двором не было непроходимой грани. В целом высший командный состав войска, отраженный в разрядах 1482 г., представлял собой опытных и традиционно связанных с Москвой военачальников.
Князь Иван Звенец зарекомендовал себя хорошим дипломатом, и его миссия в Казань свидетельствует о желании Ивана III добиться мирного разрешения конфликта. В этом случае поход рати «в лехких судах» должен был, вероятно, иметь значение демонстрации для подкрепления требований русского посла, и весь поход 1482 г. приобретает скорее политический, чем военный характер.
Русское государство стремилось не к военному разгрому Казани, а к подчинению ее своему влиянию, к установлению мирных дружественных отношений со своим восточным соседом. Нам неизвестна позиция, занятая Казанью в период Стояния на Угре. Активных враждебных действий сколько-нибудь значительного масштаба она, по-видимому, не предпринимала — во всяком случае они не отразились ни в одном русском источнике. Тем не менее, как показывал опыт предшествующего десятилетия (набег 1478 г. на северо-восточные русские земли), с потенциальной угрозой со стороны Казани (вернее, антирусски настроенных кругов казанских феодалов) приходилось считаться. Победа на Угре давала возможность добиться более выгодных условий в отношениях с Казанью.
Успешное решение вопроса о взаимоотношениях с Казанью дало возможность для продвижения русской колонизации дальше на восток, в Сибирь. Важнейшее событие в этом плане — первый большой поход за Уральские горы в 1483 г. Известие о нем содержится в Вологодско-Пермской и Устюжской летописях. По данным Вологодско-Пермской летописи, в поход «на князя вогульского на Асыку» были отправлены два воеводы: Иван Иванович (в летописи ошибочно — Васильевич) Салтык с вологжанами и князь Федор Курбский с устюжанами, вычегжанами, вымичами и великопермцами.[653] С каждым воеводой были посланы также дети боярские двора великого князя. Войско И.И. Салтыка выступило из Вологды на судах 23 апреля. Сражение с вогуличами произошло 29 июля и закончилось бегством Асыки и сына его Юмшана. Преследуя бегущих, русские войска «повоеваша» Сибирскую землю и вышли «на великую реку Обь, ширина ее 60 верст». На Оби было взято в плен несколько местных князей. Поход Салтыка закончился 9 ноября возвращением в Вологду.[654]
Устюжская летопись приводит самостоятельный рассказ. Первым воеводой она называет князя Федора Курбского Черного, в составе войск дополнительно упоминает сысоличей. Устюжская летопись называет точно место боя с вогуличами — на устье р. Пелыни (Пелыми) (очевидно, при впадении ее в Тавду) — и сообщает, что «на том бою устюжан убило семь человек». После боя войска пошли вниз, «по Тавде реце мимо Тюмень в Сибирь» и «добра и полону взяли много».[655] От Сибири войска пошли «по Иртишу реце вниз… да на Обь, реку великую, в Югорскую землю». Там «князей югорских воивали и в полон повели». Летопись приводит точные даты начала и конца похода для Устюжского полка — это соответственно 9 мая и 1 октября. В дополнение к этим сведениям, содержащимся в летописи Мациевича, Архангелогородский летописец сообщает, что «(на) Югре померло вологжан много, а устюжане все вышли».[656]
Сопоставление известий Вологодско-Пермской и Устюжской летописей, несмотря на их лапидарно-протокольный характер, рисует черты грандиозного похода — одного из крупнейших предприятий Русского государства на его северо-восточных рубежах вплоть до прославленных походов Ермака столетие спустя. Если поход князя Федора Пестрого Стародубского на Чердынь в 1472 г. закрепил за Русским государством Пермскую землю, Северо-Западное Приуралье, то поход И. Салтыка и князя Ф. Курбского 1483 г. впервые вывел русских людей на необъятные просторы Сибири. Судовая рать, составленная из ополчения северорусских городов и волостей, прошла от Вологды по Сухоне и Вычегде, очевидно, до верховьев последней, т. е. не менее 2 тыс. км, из которых половину — вверх по течению, преодолела волоком северную часть Уральского хребта, а затем шла по Тавде и ее притокам, по Иртышу и Оби еще примерно такое же расстояние до «великой Оби» — очевидно, Обской губы. Если новгородское боярство, проникая своими отрядами в предгорья Урала, ограничивалось хищнической эксплуатацией пушных богатств края в интересах экспортной торговли, а вятчане не поднимались выше мелких ссор с князьями соседних племен, то теперь впервые фактически ставится перспективная задача широкого политического масштаба — государственное освоение Северного Урала и Зауралья. Летом 1483 г. «приходили к великому князю от вогульского князя Юмшана Асыкина, сына бити челом о опасе шурин его, вогулятин Юрга, да сотник его, вогулятин Анфим». Об этом же «печаловался» владыка Филофей Пермский. И «владыки деля» Юмшан получил разрешение приехать к великому князю. С этим разрешением («опасом») к Юмшану в далекую Сибирь был послан Леваш — слуга епископа пермского Филофея. Этим же летом Москву посетила и другая депутация сибирских князей «с поминки с великими от князей Кадских… и от всее земли Кадские и Югорские» просить о «полоненных князех, о Молдане с товарищи». Великий князь их «пожаловал… отпустил их в свою землю» «печалованием владыки Филофея да Володимера Григорьевича Ховрина».[657]
Обращает на себя внимание участие, которое принимают в судьбах сибирских князей пермский епископ и богатый московский боярин, выходец из купеческого рода. Если связь Филофея с Сибирью может быть объяснена конфессиональными моментами — проникновением православия в среду языческих племен, то Владимира Ховрина интересуют, надо думать, прежде всего экономические сюжеты — возможность организации торговли с далекой северо-восточной окраиной. Во всяком случае в результате «печалования» Филофея и Ховрина сибирские князья были выпущены из плена. Однако это был не только акт гуманности. «Великий князь на себя их привел, дань на них положил», — сообщает Устюжская летопись.[658] Холмогорская летопись тоже указывает, что князья «далися за великого князя во всей воли», обещали «дань давати, а дотоле не давали дани». По словам той же летописи, сибирские князья принесли языческую присягу — «з золота воду пили».[659] Итак, перед нами факт установления даннических отношений, т. е. вассальной, феодальной зависимости зауральских — вогульских и югорских — князей от Москвы. Освоение Сибири Русским государством началось, и в этом принципиальное значение похода 1483 г. Поход Салтыка и Курбского может по праву считаться исходным рубежом важнейшего исторического процесса — включения сибирских земель и народов в состав России.