[722] Псковский летописец передает, вероятно, общее впечатление о деятельности нового владыки, сложившееся у духовенства, недовольного его нововведениями. Думается, что известие летописи содержит зерно истины. Новый владыка преследовал и наказывал «многих» игуменов и попов, выступавших против его политики, в защиту старых традиций времен вечевой республики. Он вводил и новые «пошлины», под каковыми можно понимать и попытки установления новых порядков, и непосредственные «пошлины» — платежи с монастырей и церквей.[723] И то, и другое было, очевидно, направлено против старой традиции новгородской церкви, против ее экономического и политического могущества. Но архиепископ Сергий не ограничился наступлением на материальные основы новгородского церковного сепаратизма. «Летописец новгородским церквам» сообщает о столкновении владыки с видными представителями новгородской иерархии: у гроба почитаемого новгородцами архиепископа Моисея он «возвысився умом высоты ради сана своего и величества, яко от Москвы прииде к гражданам яко плененным», и будто бы обозвал этого святителя «смердовичем».[724] Рассказчик явно враждебен по отношению к новому архиепископу, но, вероятно, в какой-то степени отражает черты его поведения: Сергий пытался расшатать идеологические основы новгородского сепаратизма, демонстрируя скептическое отношение к новгородской церковной традиции.
Однако дом святой Софии, могущественная церковная корпорация, всеми корнями неразрывно связанная с новгородским боярством, не собирался сдаваться без боя. Острый конфликт с оппозиционно настроенными верхами новгородского общества привел к тяжелому психическому заболеванию архиепископа: «…они же ум отнята у него волшеством». Несмотря на опалы ряда своих представителей, новгородская оппозиция была еще сильна и сумела выиграть поединок с первым архиепископом — посланцем Москвы. Псковская II летопись, отражающая в этой своей части, очевидно, новгородскую интерпретацию событий, приводит подробности, связанные с заболеванием архиепископа. Ему, оказывается, стали являться во сне и наяву новгородские святые, «обличающе яве безумное дръзнутия на поставление святительства ему… яко живу сущу епископу… не подобает иному на престол его мучительскы дръзати».[725] Не вызывает сомнения, что протест новгородцев против назначения нового владыки был вызван отнюдь не тем, что нарушены «положеныя каноны святыми отцы». История новгородской архиепископии знает нередкие примеры насильственной смены владык.[726] Возмущение новгородской оппозиции вызывали московское происхождение и московская ориентация нового архиепископа. 27 июля 1484 г. Сергий вынужден был оставить кафедру и вернуться в Троицкий Сергиев монастырь.
Итак, в 1483/84 г. в Новгороде наблюдается широкое по масштабам выступление антимосковской оппозиции, охватившее и светских феодалов, и тесно связанную с ними новгородскую церковную организацию. В борьбе против усиливающегося влияния Москвы, против планов перестройки внутренней социально-политической структуры Новгородской земли, против ее полного слияния с Русским государством боярская олигархия напрягала свои последние силы.
Разгром новгородского боярства в 1483/84 г.[727] — ответ московского правительства на попытки новгородской оппозиции отстоять свою «старину». Пиррова победа над архиепископом Сергием не меняла и не могла изменить основного социально-политического факта — полного поражения и ликвидации новгородской боярской традиции в столкновении с политическим укладом нового Русского государства. Как сообщает Симеоновская летопись, 12 декабря 1484 г. «поставлен на архиепископью Великому Новгороду и Пскову архимандрит Чюдовский Генадий».[728] На новгородской кафедре оказался твердый, энергичный и последовательный сторонник московской великокняжеской политики (и при этом идейный противник митрополита Геронтия). Любопытно в связи с этим, что летописи не описывают церемонии выбора нового архиепископа, подобной той, которая полтора года назад сопровождала выборы его предшественника. Возможно, в новых условиях — после окончательного разгрома новгородского боярства — московские власти не считали нужным даже формально поддерживать новгородскую традицию, связанную с выборами владыки. Геннадий был просто «поставлен» на свою кафедру, как любой другой епископ. Новгородская «старина» окончательно отходила в прошлое.
Конец удельной системы
Единственной частью Русской земли, сохранявшей формальную независимость от Москвы, оставалось в начале 80-х гг. великое княжество Тверское. Формальное равноправие Твери и Москвы определялось договорами 40–60-х гг., согласно которым великие князья московский и тверской рассматривали друг друга как «братья». Базисом и гарантией независимости Тверского великого княжения был его традиционный союз с Литвой, признававшийся до поры до времени московским правительством.[729] Союз с Литвой ставил Тверь в особое положение среди других русских земель, превращая ее в форпост литовского влияния на Русь.
Однако создание единого мощного государства с центром в Москве не могло не повлиять самым существенным образом на характер и содержание московско-тверских отношений. С начала 70-х гг. Тверь становится фактическим союзником Москвы в ее борьбе против Господина Великого Новгорода, а затем и против Ахмата. Тверские полки принимают участие в походах 1471, 1477, 1480 гг. под командой своих воевод. Что еще более важно — в середине 70-х гг. наблюдается как широкое явление переход тверских бояр на службу к великому князю московскому. Так, весной 1476 г. на службу в Москву отъехала большая группа тверских бояр.[730] Параллельно с этим на территорию Тверского великого княжества проникает московское военно-служилое землевладение. Тверская земля все более втягивается в систему московской феодальной иерархии, все более подчиняется государственным интересам и политике Москвы. В походе 1477 г. в составе войск государя всея Руси идут не только тверские полки, посланные своим великим князем во главе с его воеводами, но и дети боярские многих тверских уездов, служащие великому князю московскому как своему сюзерену, очевидно, на началах феодальной коммендации.[731]
После включения Новгородской земли в состав Русского государства и победы на Угре существование независимого Тверского великого княжества все в большей степени становится историческим нонсенсом, неудобным и опасным анахронизмом. В условиях полной перестройки политической структуры Русской земли, превращения ее в единое государство для самостоятельной Твери, колеблющейся между Москвой и Литвой, не остается места. В этих условиях перед руководящими кругами Тверского великого княжества возникает альтернатива: или добровольно согласиться на включение своей земли в политическую систему Русского государства (как это сделали Господин Псков, Рязань и большинство удельных князей), или по примеру Великого Новгорода оказать решительное сопротивление, отстаивая свою независимость. При этом следует иметь в виду, что, не располагая мощными материальными ресурсами (в отличие от Новгородской республики), тверские правящие круги в борьбе против Москвы могли рассчитывать прежде всего не на свои собственные силы, а всецело на военно-политическую поддержку Литвы. Тем самым московско-тверские отношения в 80-х гг. приобрели не только внутри-, но и внешнеполитический аспект, становясь фактором международного значения.
Несмотря на проникновение в Тверскую землю московских военно-служилых отношений, в начале 80-х гг. формальная самостоятельность великого княжения сохранялась. Независимый от Москвы тверской летописец фиксирует события внутренней жизни этого княжества. Важным событием зимы 1483 г. была миссия в Тверь П.Г. Заболотского «с радостью» — с сообщением о браке Ивана Молодого. Московский посол привез подарки великому князю Михаилу, его матери и жене — мехи вина, убрусцы «жемчугом сажены». Со стороны великого князя всея Руси это посольство — акт вежливости по отношению к своему тверскому «брату». Москва продолжает формально признавать Тверское великое княжение. 7 февраля 1483 г. летописец отмечает, что «преставися княгиня великая София… а была за великим князем Михаилом Борисовичем 7 лет».[732] Кончина великой княгини, дочери киевского князя Семена Олельковича, ставила на очередь вопрос о новом браке тверского великого князя — вопрос, имеющий для всякого феодального княжества весьма важное политическое значение. В том же году великий князь тверской в сопровождении матери посещает Кашин — один из важнейших городов своей земли.[733] Механизм феодального властвования продолжает функционировать. В марте того же года летописец сообщает о большом пожаре в Твери: «…дворов згорело да келей с сорок».[734] Столица Тверской земли жила обычной жизнью русского средневекового города, для которого пожар — частое и грозное событие.
Осенью 1483 г. тверской летописец зафиксировал факт рождения сына Ивана Молодого и Елены Волошской, хотя и не привел точной даты («о Дмитриеве дни»,[735] т. е. около 26 октября, фактически — 10 октября). Московское правительство, видимо, на этот раз не послало в Тверь официальную миссию (или летописец не получил об этом информации).
Непосредственно после этого известия летописец помещает сообщение: «Приездил во Тверь с поклоном Володимер Елизарьев сын». Что означает этот приезд «с поклоном» Владимира Гусева, одного из служилых людей великого князя московского? На этот вопрос возможны два альтернативных ответа: 1) Владимир Гусев был прислан в Тверь с официальной миссией, может быть, с сообщением о рождении внука великого князя всея Руси; 2) он приехал в Тверь по своей инициативе.