3-й Украинский фронт нацелился, таким образом, за Дунай, чтобы совместно с войсками маршала Малиновского замкнуть кольцо окружения будапештской группировки».
А тем временем железнодорожные эшелоны полков и дивизий 9-й гвардейской армии выдвигались по указанным маршрутам в назначенный район. В числе передовых находился эшелон, где были командование и штаб 99-й гвардейской стрелковой дивизии. В первых числах января он оказался в Польше, в небольшом городке Ниска, примерно в 35 километрах юго-восточнее Сандомира.
Было приказано с выгрузкой эшелона спешить не только потому, что ожидался налет вражеских самолетов, но и потому, что поджимали сроки начала Сандомирско-Силезской операции, проводимой войсками 1-го Украинского фронта, которым командовал маршал Конев. Готовность операции была назначена на 12 января.
Вслед за нами на станцию выгрузки должен был с минуты на минуту подойти очередной железнодорожный состав. Назначенный для его встречи штабной офицер попытался поторопить железнодорожников с его приемом, но его просьбы не были приняты. «Мы не железные, — возразили поляки. — Как сможем, так и справимся».
Услышав это, к ним направился генерал Блажевич. Он обратился к ним по-польски. От неожиданности поляки не скрыли удивления. Один из служащих обратился к Павлу Голованову:
— Ваш генерал поляк?
— Нет, он литовец, но жил в Польше.
После недолгого тактичного разговора польские служащие заверили генерала, что пусть он не беспокоится, железнодорожники вовремя сделают все, что нужно. И они не подвели.
Кроме нашей дивизии, на ближайших к городу станциях выгружались войска еще двух соединений 37-го гвардейского корпуса. Они должны были сосредоточиться в не далеком от города лесу.
До дня наступления оставалось немного времени, а гвардейские полки находились еще в пути. Всю тяжесть подготовки к предстоящему наступлению приняли офицеры штаба дивизии, возглавляемые опытным полковником Аркадием Климентьевичем Логвинчуком. Работая круглые сутки, офицеры штаба дивизии и служб сумели подготовить необходимые документы. Ускорилось прибытие и железнодорожных эшелонов.
Внезапно поступил новый приказ: дивизии продолжить выдвижение к фронту по новому маршруту. Железнодорожные эшелоны повернули на Черновицы, Кишинев, Яссы и через Румынию прибыли в Венгрию. Станция выгрузки назначалась в городке Монор, находящемся в тридцати километрах западнее Будапешта. На этот раз вся 9-я гвардейская армия генерала Глаголева поступала в состав 2-го Украинского фронта.
Монор — небольшой городок. На карте он обозначен едва заметной точкой, затерявшейся восточнее Будапешта среди множества таких же точек городков и селений господских дворов.
Венгрия встретила нас весной. Таял снег, на немощеных улицах пролегли темные тропки. На высоких тополях хлопотали грачи.
Однажды утром Николай Белоусов разбудил меня. Он всегда просыпался рано.
— Выйди-ка во двор. Да побыстрей!
— Тревога?
Натянув сапоги, я выскочил на крыльцо.
Николай стоял на влажной от росы кирпичной дорожке и вглядывался в небо. Был он без гимнастерки, пузырилась на спине майка, лицо расплылось в улыбке. И куда только делись серьезность и рассудительность.
— Послушай-ка. — Он поднял руку с зажатым меж пальцами мундштучком. — Слышишь?
Я запрокинул голову. Прислушался. В небе клубился белесый туман. В его разрывах бездонными колодцами проглядывала далекая синева. И вдруг с высоты долетело до боли знакомое журавлиное «курлы-курлы». Крики птиц то отчетливо доносились, то, уносимые ветром, совсем замирали.
— Что там? — выглянула из двери испуганная хозяйка дома. — Немецки самолеты? Да?
— Журавли летят! Весна, — отвечал, широко улыбаясь, Николай.
— О-о! Да-да! Весна, конец войны надо, — развела руками женщина.
— Скоро конец. Осталось недолго. Берлин возьмем, и Гитлеру крышка. Вот так-то… — И, сощурив глаза, Николай уставился в небо.
Птицы летели на север, в родные края, возвещая весну. И ничто — ни огненная линия фронта, ни заградительные зоны зенитного огня, ни ревущие эскадрильи самолетов — не могло помешать их полету, сбить с курса. Песня журавлей звучала все тише и тише. В последний раз погасающей искоркой долетела она до слуха и замерла совсем…
Улица, по которой мы идем в штаб батальона, застроена одноэтажными домишками с островерхими крышами из красной черепицы. Домишки глядят на улицу небольшими окнами, уставленными цветами.
С наступлением сумерек окна наглухо закрываются дощатыми ребристыми ставнями. Длинный стальной прогон пропускают сквозь наличник и изнутри закладывают железной заложкой.
В первые дни пребывания в городке мы замечали в окнах лица. Люди настороженно следили за нами, за каждым нашим шагом. Сейчас в окнах лиц почти не видно: привыкли.
Каждый участок дома отгорожен с улицы высоким дощатым забором. А вдоль домов аккуратно выложена кирпичом узкая дорожка.
— Ходь вадь! — Старик в потертом короткополом пальто приподнимает старомодную шляпу.
Он уступает нам дорогу. В глазах нескрываемое любопытство.
— Доброе утро, — отвечает Белоусов и тут же добавляет по-венгерски: — Ходь вадь.
Он каждое утро учит венгерские слова. Уроки дает наша хозяйка. Николай уже знает десятка полтора ходких словечек.
Улица выходит на широкую с серыми плешинами голого кустарника площадь. Посреди площади стоит человек в черной папахе. Он часто бьет в барабан и выкрикивает что-то непонятное. К нему спешат люди, толпа на глазах растет.
— Глашатай. Последние известия будет сообщать, — авторитетно поясняет Белоусов.
Человек скоро перестает бить в барабан и начинает кричать. Нам не понять, что он объявляет, но мы догадываемся, что вести неутешительные. Люди замерли, жадно ловят слова.
Женщина в толпе, припав к плечу соседки, плачет. Судорожно вздрагивают плечи.
— Что это она? — вырывается у меня.
Николай молчит.
Обстановка в Венгрии сложна. В восточной части, в Дебрецене, образовано народное правительство, а в западной — еще держится режим гитлеровского ставленника Салаши. Одни венгры рады нашему приходу, другие — воюют против нас.
Линия фронта пересекает страну с севера на юг. Бои идут у Эстергома, западнее Будапешта, у Секешфехервара и дальше на юг. Гитлеровские власти спешно формируют венгерские части и бросают их в бой. Необученные люди гибнут тысячами.
— Эх, война, война… — тяжело вздыхает Белоусов и, резко повернувшись, продолжает путь, опустив голову.
Наш штаб разместился в двух комнатах частного дома. В первой мой стол — начальника штаба батальона. Рядом, на табурете, зеленый деревянный ящик с металлическими застежками и черными уголками. В таких немцы возят снаряды. У нас ящик служит сейфом для хранения документов. На столе в желтом кожаном чехле — телефон.
Вторая комната — кабинет комбата. У стены на чугунных ножках облицованная кафелем печь. В ней горит огонь, гудит в трубе пламя.
За столом восседает в шинели Белоусов. Он то и дело утирает с лица пот.
Вчера его вызвали в штаб дивизии. Говорили: для оформления каких-то документов. Я толком не разобрал. Возвратился он поздно, когда я уже спал.
— Комдив сообщил, что немец опять рвется к Будапешту, — сказал Николай вместо приветствия. — Танками, сволочь, жмет. У него одиннадцать танковых дивизий.
— Венгрия для немцев — кусок лакомый.
— Слышал, как ночью самолеты летали? — спрашивает Белоусов. — Или опять все на свете проспал?
Сон у меня отменный. И за это надо мной часто подшучивают. Несколько дней назад на городок налетели немецкие самолеты, высыпали бомбы на дома, где мы размещались. Все вокруг грохотало и гремело. Но ничего я этого не слышал. Проснулся от чьих-то толчков, когда уже наступила тишина.
— Бегом в укрытие! Такой налет, а ты спишь! Мы уж думали, что богу душу отдал.
С того случая меня нет-нет да и поддевали.
— А как же, слышал! — спохватился я. — Здорово гудели.
Самолеты летают над городком часто. Они летят тройками, натужно ревя. Спустя немного доносится глухое «бу-бу-бу» — сбрасывают бомбы. Назад самолеты летят низко, разорванным строем.
Фронт от нас в тридцати-сорока километрах. Когда идут сильные бои, долетает гул. Мы знаем, что это за Будапештом. В последние дни гул слышится беспрерывно, и чаще прежнего летают самолеты.
Воспользовавшись тем, что Белоусов за столом, я кладу перед ним папку с документами.
— Ого! Сколько накопилось! Да ведь мне на стрельбище надо!
— А документы? По многим нужно срочно принимать решение, — говорю я, развязывая на папке тесемки. — Лежат третьи сутки.
— Всякий документ должен вылежаться, — говорит Николай без улыбки и утирает со лба пот. — Ну ты расшуровал топку. Прямо как у котлов.
Белоусов служил во флоте и до сих пор кухню называет камбузом, повара — коком, компас — компáсом, рапорт — рапóртом.
— Уж не заболел ли ты, случаем? — спрашиваю тревожно.
— Да нет, здоров. На стрельбище думал идти.
Он расстегнул пуговицы шинели. Я ахнул: раньше у Николая на гимнастерке был один орден, а теперь целых три и еще медаль «За отвагу»!
— Ого! Ты что же молчишь! — возмутился я. — Поздравляю!
— Да вот, вчера в штабе дивизии вручили за старое.
Белоусов с трудом сдерживал улыбку.
АРДЕННСКИЕ СТРАСТИ
Но бои шли не только в Венгрии у Будапешта. Огонь сражений полыхал и на других участках немецкого Восточного фронта: на Висле, в Прибалтике, Карпатах. А в конце января 1945 года огонь вдруг заполыхал на Западном фронте, в Арденнах, где наступали англо-американские войска. Эти войска в июне 1944 года открыли давно обещаемый Второй фронт.
Сделать это, согласно договору, они должны были к 1 мая, но английский премьер Уинстон Черчилль под различными предлогами оттянул сроки высадки. Еще в Тегеране на конференции он пытался навязать выгодные для союзных войск условия. Предлагал начать операцию лишь в том случае, если ветер будет не слишком сильный, если число немецких истребителей существенно сократится, если немецких дивизий на французском побережье будет не более двенадцати.