New Scientist один автор недавно назвал США «страной, которая в отношении законодательства по защите животных выглядит просто варварской»[132]. Точно так же, как некогда США отставали от всего цивилизованного мира в вопросе отмены рабства, сейчас США отстают в вопросах смягчения безгранично жестокой эксплуатации животных.
В 1985 году в американский Акт о благополучии животных были внесены мелкие поправки, ужесточающие требования к моциону собак и условиям содержания приматов, однако реальная проблема контроля над происходящим во время самого эксперимента так и не была решена. Поправками были учреждены комиссии по защите животных, но, в соответствии с неизменным запретом вмешиваться в сами опыты, эти комиссии не вправе влиять на ход эксперимента[133].
Как бы то ни было, следует признать: хотя Акт о благополучии животных был принят более 20 лет назад, он фактически не применяется. Во-первых, ни один министр сельского хозяйства так и не распространил его положения на мышей, крыс, птиц и сельскохозяйственных животных, используемых в экспериментах. Вероятно, это связано с тем, что Министерство сельского хозяйства не располагает достаточным штатом инспекторов для проверки условий содержания даже собак, кошек и обезьян, не говоря уже о мышах, крысах, птицах и сельскохозяйственных животных. По заявлению Бюро оценки технологий Конгресса США, «финансовые ресурсы и персонал, необходимые для реализации Акта, никогда не соответствовали ожиданиям тех, кто считал, что главная цель этого закона – предотвращение или облегчение страданий подопытных животных». Сотрудники Бюро изучили список 112 организаций, проводящих эксперименты, и выяснили, что 39 % из них даже не зарегистрированы в отделе Министерства сельского хозяйства, отвечающем за инспектирование лабораторий. Более того, в отчете Бюро говорится, что это, вероятно, заниженная оценка реального количества незарегистрированных, а значит, и абсолютно неконтролируемых лабораторий, экспериментирующих на животных[134].
Регулирование законами США экспериментов на животных – это непрекращающийся фарс: существует закон, который вроде бы относится ко всем теплокровным лабораторным животным, но реальное его действие, по словам Бюро оценки технологий, «вероятно, не затрагивает большей части животных, используемых в экспериментах». Далее Бюро сообщает, что выведение многих видов из-под защиты закона «представляется искажением намерений Конгресса и не входит в полномочия министра сельского хозяйства»[135]. Это сильное заявление для обычно сдержанных сотрудников Бюро, однако сейчас, через три года после отчета, ничего не сделано для изменения ситуации. В 1988 году в отчете, выпущенном по итогам собрания лучших американских ученых, рассматривалась, но была отвергнута рекомендация распространить закон на всех теплокровных животных. При этом никаких аргументов в пользу ее отклонения не приводилось – это всего лишь очередной пример наплевательского отношения американских ученых к необходимости самого элементарного улучшения условий жизни животных, которых они используют[136].
Похоже, этот фарс не закончится никогда. Но проблема в том, что он совершенно не смешон. Нет никаких оснований считать, что крысы и мыши меньше чувствуют боль, меньше страдают и меньше нуждаются в улучшении условий содержания и транспортировки, чем морские свинки, хомяки, кролики и многие другие животные.
До сих пор, описывая эксперименты в этой главе, я ограничивался пересказом отчетов, написанных самими исследователями и опубликованных в научных журналах. Эти свидетельства нельзя заподозрить в преувеличениях. Однако из-за недостаточного инспектирования лабораторий и отсутствия внешнего наблюдения за происходящим в процессе опытов реальность часто оказывается гораздо страшнее того, что опубликовано в отчетах. Это стало очевидно в 1984 году, когда получили огласку эксперименты Томаса Дженнарелли из Пенсильванского университета. Целью экспериментов было выяснить, какие нарушения мозговой деятельности вызовут травмы головы, которые специально наносили обезьянам. Согласно официальной заявке на грант, обезьяны перед получением травмы подвергались анестезии, так что эксперименты якобы не вызывали у них страданий. Однако участники группы под названием «Фронт освобождения животных» получили другую информацию. Они узнали, что Дженнарелли снимал эксперименты на видеокамеру. После этого активисты проникли в лабораторию и похитили записи. Просмотрев их, они увидели, как находящиеся в сознании (а не под наркозом) павианы пытаются освободиться от веревок, которыми их связали перед нанесением травм. Они увидели, как животные корчатся, вероятно приходя в себя после анестезии, в то время как хирурги оперируют их вскрытый мозг. Они услышали, как экспериментаторы перешучиваются и смеются над испуганными страдающими животными. Видеозаписи оказались настолько обличительными, что министр здравоохранения и социального обеспечения прекратил финансирование опытов Дженнарелли (правда, для этого потребовалось более года упорной работы вашингтонской группы «Люди за этичное обращение с животными» и сотен других активистов[137]). С тех пор стало известно и о других случаях: как правило, информацию предоставлял кто-то из сотрудников лаборатории, чаще всего ценой потери работы. Например, в 1986 году Лесли Фэйн, специалист по уходу за животными из исследовательской лаборатории Gillette в Роквилле (Мэриленд), уволилась с работы и предоставила активистам движения за права животных фотографии, которые она сделала в лаборатории. На них был запечатлен процесс испытания компанией новых формул розовых и коричневых чернил для ручек Paper Mate; эти чернила вводили в глаза находящимся в сознании кроликам. Чернила оказались очень едкими и вызвали у некоторых кроликов сильные кровотечения[138]. Можно лишь догадываться о том, сколько еще осталось лабораторий, где с животными обращаются не менее жестоко, но где пока никто не осмелился с этим бороться.
В каких случаях эксперименты на животных оправданны? Ознакомившись с сутью множества проведенных экспериментов, некоторые начинают утверждать, что все опыты на животных следует немедленно запретить. Но если выдвигать столь жесткие требования, экспериментаторы сразу же возразят: готовы ли мы позволить умереть тысячам людей, которых спас бы один-единственный эксперимент на одном-единственном животном?
Вопрос этот, конечно, чисто гипотетический. В истории никогда не было и не могло быть такого, чтобы один эксперимент спас тысячи жизней. В ответ на этот вопрос стоит задать другой: готовы ли экспериментаторы провести опыт на шестимесячном ребенке-сироте, если это будет единственный способ спасти тысячи человеческих жизней?
Если экспериментаторы дадут отрицательный ответ, то их готовность ставить опыты на животных других видов нельзя будет оправдать – это будет типичным случаем видовой дискриминации, поскольку взрослые человекообразные и другие обезьяны, собаки, кошки, крысы и прочие животные лучше, чем младенцы, осознают происходящее, контролируют свое поведение и, насколько нам известно, не менее чувствительны к боли. (Я специально написал про сироту, чтобы исключить нюансы, связанные с чувствами родителей. Однако это уточнение даже слишком великодушно по отношению к тем, кто защищает эксперименты на животных других видов: ведь используемых в них млекопитающих обычно отлучают от матерей в раннем возрасте, когда это вызывает страдания и у матери, и у детеныша.)
Насколько мы можем судить, новорожденные младенцы не обладают более важными с точки зрения морали качествами, чем взрослые особи других видов, если только не считать таким качеством потенциал для развития. Но нужно ли расценивать его как препятствие для проведения опытов на младенцах – вопрос спорный, ведь в этом случае нам придется запретить не только эксперименты на новорожденных, но и аборты, поскольку новорожденный ребенок и плод в материнской утробе обладают одинаковым потенциалом. Чтобы обойти эти сложности, немного изменим наш изначальный вопрос и предположим, что у новорожденного обнаружено неизлечимое заболевание мозга, которое ставит крест на его возможностях психически развиться выше уровня шестимесячного ребенка. К сожалению, таких людей немало: их держат взаперти в специальных учреждениях, многие из них давно покинуты и родителями, и другими родственниками, а порой и вообще всеми. Несмотря на психические отклонения, с точки зрения анатомии и физиологии эти дети почти не отличаются от нормальных людей. А значит, если бы исследователи начали насильно кормить их мастикой для пола или закапывать им в глаза концентрированные растворы косметических средств, то получили бы гораздо более надежные сведения о безопасности этих товаров для людей, чем сейчас, когда приходится экстраполировать на человеческий вид результаты, полученные на животных других видов. Тест LD50, тест Дрейза, эксперименты с радиацией, тепловыми ударами и многие другие из описанных выше могли бы дать нам гораздо больше информации о человеческой реакции на экспериментальную ситуацию, если бы проводились на людях с тяжелыми повреждениями мозга, а не на собаках и кроликах.
Поэтому всякий раз, когда экспериментаторы утверждают, что их опыты достаточно важны, чтобы оправдать насилие над животными, спрашивайте их, готовы ли они взять для экспериментов человека с пораженным мозгом, находящегося примерно на той же ступени развития, что и подопытные животные. Я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь всерьез предложил провести описанные в этой главе эксперименты на людях, пусть даже с поражением мозга. Порой действительно появляется информация о медицинских экспериментах, проведенных на людях без их согласия; в одном из случаев речь шла как раз о детдомовских детях с задержкой умственного развития, которых намеренно заражали гепатитом