Практически невозможно выращивать животных на мясо в промышленных объемах, не причиняя им сильных страданий. Даже если отказаться от интенсивных методов, в животноводстве останутся нерешенными проблемы кастрации, отлучения детенышей от матерей и разрушения социальных связей, клеймения, транспортировки на бойню и собственно забоя. Сложно представить себе, как можно выращивать животных без этих процессов, приносящих страдания. Возможно, в малых масштабах это осуществимо – но таким способом не накормить огромное население городов. И даже будь это возможно, мясо животных, выращенных в таких условиях, стоило бы во много раз дороже, чем сейчас, а ведь животноводство уже стало дорогим и неэффективным способом производства белка. Плоть животных, выращенных с заботой об их благополучии и убитых гуманным способом, станет деликатесом, доступным лишь самым богатым.
Так или иначе, все это не имеет прямого отношения к тому, насколько наш нынешний рацион соответствует общечеловеческой морали. Какими бы ни были теоретические возможности разведения животных без причинения им страданий, сегодня мясо в супермаркетах и лавках – это плоть животных, о которых при жизни не заботились вовсе. Поэтому нужно задаваться не вопросом об этичности употребления мясной пищи вообще, а вопросом, этично ли есть это мясо. Предвижу отрицательный ответ и тех, кто выступает против бессмысленного убийства животных, и тех, кого беспокоят только их страдания.
Вегетарианство – это не просто символический жест. Это не попытка оградить себя от страшной реальности, не стремление сохранить собственную чистоту и непричастность к царящей вокруг жестокости и кровопролитию. Вегетарианство – это практичная и эффективная мера, которая поможет положить конец как убийствам животных, так и причинению им страданий. Представим себе, что мы выступаем только против страданий, но не против убийств. Как в таком случае остановить использование интенсивных методов животноводства, описанных в предыдущей главе?
Пока люди охотно покупают продукты промышленного животноводства, обычные формы протеста и политические шаги не приведут к серьезным реформам. Даже в Великобритании, где предположительно любят животных и где публикация книги Рут Харрисон «Animal Machines» вынудила правительство создать группу независимых экспертов (комиссию Брамбелла) для изучения проблемы жестокого обращения с животными и выработки рекомендаций, то же самое правительство отказалось эти рекомендации выполнять. В 1981 году Сельскохозяйственная комиссия Палаты общин провела еще одно исследование интенсивных методов сельского хозяйства, за которым также последовали рекомендации отказаться от самых жестоких процедур. Но снова ничего не было сделано[304]. Если такова судьба реформ в Великобритании, то в США, где лобби агробизнеса еще сильнее, ожидать подвижек и вовсе не стоит.
Я не пытаюсь сказать, что традиционные формы протеста и политические меры бесполезны и что от них следует отказаться. Напротив, это необходимая часть общей борьбы за реальные перемены в обращении с животными. В Великобритании такие организации, как Compassion in World Farming («Сострадание в мировом сельском хозяйстве»), привлекают внимание общества к проблемам жестокого обращения с животными, и им даже удалось положить конец содержанию телят в тесных клетках. Не так давно американские активисты стали рассказывать людям о негативных последствиях интенсивного животноводства. Но одних лишь этих методов недостаточно.
Тем, кто получает прибыль от эксплуатации огромного числа животных, не нужно наше одобрение. Им нужны наши деньги. Приобретение трупов животных, которых они выращивают, – это и есть та поддержка, которая требуется промышленным производителям от населения (впрочем, во многих странах они получают еще и немалые государственные субсидии). Они будут применять интенсивные методы столько, сколько смогут продавать свою продукцию, произведенную этими методами; у них найдутся ресурсы для политического противодействия реформам; они сумеют защититься от критики, объяснив, что всего лишь дают населению то, что оно требует.
Вот почему так важно не покупать продукты современного промышленного животноводства, даже если мы не видим ничего плохого в том, чтобы есть животных, которые прожили приятную жизнь и умерли без боли. Вегетарианство – это форма бойкота. Для большинства вегетарианцев бойкот становится привычным: отказавшись от мяса, они перестают поддерживать убийство животных в угоду своим вкусовым рецепторам. Но моральное обязательство бойкотировать мясо из лавок и супермаркетов должны взять на себя и те, кто осуждает лишь причинение животным страданий, но не их убийство. До тех пор, пока мы не откажемся от мяса и других продуктов с промышленных ферм, каждый из нас будет вносить свой вклад в существование, развитие и процветание промышленного сельского хозяйства и жестоких методов выращивания животных.
Именно в этой точке последствия видизма проникают непосредственно в нашу жизнь, и мы должны показать, насколько искренне заботимся о животных других видов. У нас есть возможность сделать что-то самим, а не просто разглагольствовать и надеяться, что за нас это сделают политики. Всегда легко возмущаться тем, что не затрагивает нас напрямую, но видисты, как и расисты, проявляют свою истинную сущность тогда, когда проблема становится ближе. Протестовать против корриды в Испании, употребления в пищу собак в Южной Корее или убийства детенышей морских котиков в Канаде и вместе с тем продолжать есть яйца кур, которые всю жизнь проводят в клетках, мясо телят, отнятых у матерей и лишившихся естественного рациона и возможности свободно лежать, вытянув ноги, – все равно что выступать против апартеида в ЮАР и при этом просить соседей не продавать дом чернокожим.
Чтобы вегетарианство как бойкот было эффективным, не нужно скрывать свой отказ от мяса. Всеядные люди часто расспрашивают вегетарианцев о причинах их необычного рациона. Порой это может раздражать или смущать, но вместе с тем дает шанс рассказать другим о тех жестокостях, о которых они не догадываются. (Я впервые узнал о сути промышленного животноводства от одного вегетарианца, который нашел время объяснить мне, почему он не питается тем же, чем и я.) Если бойкот – это единственный способ остановить жестокость, то мы должны убедить как можно больше людей к нему присоединиться. Мы сможем добиться результата, только если сами станем примером для подражания.
Порой мясоеды пытаются оправдать свой выбор тем, что животное все равно уже мертво, когда они покупают его мясо. Я много раз слышал такие объяснения, высказанные на полном серьезе; но слабость этой позиции очевидна, если рассматривать вегетарианство именно как форму бойкота. Когда Сесар Чавес инициировал бойкот столового винограда и организовал забастовку его сборщиков с требованием повышения зарплаты и улучшения условий труда, на прилавках магазинов лежал виноград, уже собранный работниками, которым недоплачивали; отказываясь его покупать, мы не могли повысить уже полученную ими зарплату, как не можем вдохнуть жизнь в стейк из мясной лавки. В обоих случаях цель бойкота – не изменить прошлое, а предотвратить продолжение неприемлемой ситуации в будущем.
Я так много говорю о вегетарианстве как о бойкоте, что у читателя может возникнуть вопрос: чего можно добиться, став вегетарианцем, если бойкот не получит распространения и окажется неэффективным? Но мы нередко решаемся на какое-то дело, в успехе которого не можем быть уверены, так что это нельзя считать аргументом против вегетарианства: ни одно из великих движений против угнетения и несправедливости не возникло бы, если бы их лидеры предпринимали только те шаги, в успехе которых были уверены. А в случае с вегетарианством, на мой взгляд, мы можем чего-то добиться личным примером, даже если в целом бойкот не увенчается успехом. Джордж Бернард Шоу однажды сказал, что за его гробом последует вереница овец, быков, свиней, кур и целый косяк рыб – и все они будут благодарны ему за то, что он спас их от расправы за счет своей вегетарианской диеты. Хотя мы не сможем идентифицировать каждое животное, которому оказали услугу, став вегетарианцами, можно предположить, что наш рацион, как и рацион других людей, отказавшихся от мяса, в определенной степени скажется на количестве животных, которых разводят на промышленных фермах и забивают на мясо. Эта гипотеза имеет под собой все основания, поскольку число убитых животных зависит от прибыльности бизнеса, а она, в свою очередь, во многом определяется спросом на товар. Чем меньше спрос, тем ниже цены и прибыль производителя. А чем меньше прибыль, тем меньше животных будет выращено и забито. Это элементарная экономика, и по таблицам, публикуемым в отраслевых журналах (например, по птицеводству), нетрудно проследить прямую корреляцию между ценами на курятину и количеством цыплят, ведущих безрадостное существование в бройлерных ангарах.
Вот почему для вегетарианства есть даже более веские основания, чем для многих других форм бойкота или протеста. Человек, бойкотирующий продукцию из ЮАР во имя борьбы с апартеидом, ничего не добьется, если белые южноафриканцы не изменят своего отношения к происходящему (хотя, безусловно, его усилия оправданны, каким бы ни был результат); но каждый вегетарианец знает, что своими действиями он уменьшает страдания животных и противостоит их забою, независимо от того, станет бойкот массовым и положит конец жестоким методам животноводства или нет.
Кроме того, отказ от мяса имеет особое значение, поскольку вегетарианство – это живое, практическое опровержение популярного, но абсолютно ложного аргумента в защиту методов промышленного животноводства. Бытует мнение, что иначе не прокормить постоянно растущее население планеты. Поскольку истина в этом вопросе чрезвычайно важна (настолько важна, что может стать убедительным аргументом в пользу вегетарианства, не связанным с проблемами благополучия животных, которым посвящена эта книга), я ненадолго отклонюсь от главной темы, чтобы порассуждать о принципах производства продуктов питания.