Историк XIX века Уильям Лекки так описывает развитие римских игр, которые начинались как простое сражение между двумя гладиаторами:
Обычными битвами в конце концов пресытились, и угасший интерес публики стали подогревать показом разнообразных жестокостей. То сковывали вместе быка и медведя, и они в яростной схватке катались по песку; то преступников, одетых в шкуры диких животных, бросали быкам, которых предварительно доводили до исступления раскаленным докрасна железом или горящими дротиками. Один раз при Калигуле за день убили четыреста медведей… При Нероне четыреста тигров сражались с быками и слонами. На открытии Колизея при Тите за день было убито пять тысяч животных. При Траяне игры как-то продолжались 123 дня подряд. Львы, тигры, слоны, носороги, гиппопотамы, жирафы, быки, олени, даже крокодилы и змеи – всех задействовали, чтобы придать зрелищу новизны. Не было недостатка и в человеческих страданиях… При Траяне во время игр друг с другом бились десять тысяч человек. Нерон по ночам освещал свои сады христианами, горящими в просмоленных одеждах. При Домициане как-то заставили сражаться множество немощных карликов… Жажда крови была так велика, что правителю скорее простили бы недостаток хлеба, чем нехватку зрелищ[344].
Впрочем, у римлян все же были некие представления о морали. Они питали особое уважение к закону, общественному долгу и даже могли проявлять доброту к другим. Игры со всей пугающей ясностью показывают, что у этих моральных чувств была четко очерченная граница. Если то или иное существо находилось в пределах этой границы, то действия, подобные происходившим на играх, считались по отношению к нему абсолютно недопустимыми; если же существо не входило в сферу моральной ответственности, то причинение ему страданий было обычным развлечением. За пределами этой сферы находились некоторые люди (прежде всего преступники и военнопленные) и все животные.
Именно на этом фоне нужно оценивать влияние христианства. Христианство привнесло в римскую цивилизацию идею уникальности человеческого рода, унаследованную из еврейской традиции, но делало на ней еще больший акцент, поскольку огромное значение в этой религии придавалось бессмертной душе человека. Из всех обитателей Земли только человеческие существа были достойны «жизни» после телесной смерти. Вместе с тем возникла сугубо христианская идея о святости любой человеческой жизни.
Существуют религии, в том числе на Востоке, которые учат, что жизнь любого существа священна; в других религиях зачастую сурово осуждается убийство человека из своей социальной, религиозной или этнической группы; но именно благодаря христианству распространилась идея о том, что священна любая человеческая жизнь – и только человеческая жизнь. Даже новорожденный младенец, даже плод в утробе обладает бессмертной душой, так что их жизни так же сакральны, как и жизни взрослых людей.
Применительно к людям новое учение во многом было прогрессивным и значительно расширило ограниченную сферу моральной ответственности, существовавшую у римлян; однако то же учение поддерживало и закрепляло низкий статус животных других видов, отведенный им Ветхим Заветом. Хотя Ветхий Завет и провозглашал господство человека над другими видами, в нем, по крайней мере, можно увидеть небезразличие к их страданиям. В Новом Завете нет ни осуждения жестокости по отношению к животным, ни каких-либо рекомендаций учитывать их интересы. Сам Иисус проявляет явное безразличие к судьбе животных, когда заставляет две тысячи свиней броситься в море: поступок довольно бессмысленный, ведь Иисус прекрасно мог изгнать бесов и не причиняя боль другим существам[345]. Святой Павел по-новому толковал старый закон Моисея, который призывал «не заграждать рта у вола молотящего». «О волах ли печется Бог?» – презрительно спрашивает Павел. И сам дает отрицательный ответ: «…для нас это написано»[346].
Пример, поданный Иисусом, не остался без внимания у поздних христиан. Блаженный Августин так комментирует эпизод со свиньями и притчу о проклятой смоковнице:
Христос сам показывает, что избегать убийства животных и уничтожения растений – это верх суеверия, поскольку сам он, рассудив, что между нами и зверями и деревьями нет общего закона, послал бесов в стадо свиней и с проклятием иссушил дерево, на котором не нашел плодов… Разумеется, ни свиньи, ни дерево не согрешили.
Согласно Августину, Иисус стремился показать нам, что в своем отношении к животным мы не должны руководствоваться теми же нравственными законами, которые определяют наше отношение к людям. Вот почему он отправил бесов в стадо свиней вместо того, чтобы сразу их уничтожить, что легко мог бы сделать[347].
Исходя из сказанного, нетрудно догадаться, к чему привело наложение христианских воззрений на римские. Наиболее четко последствия этого просматриваются на примере римских игр после перехода империи к христианству. Христианское учение непримиримо относилось к гладиаторским боям. Гладиатор, которому удавалось выжить, убив своего противника, считался убийцей. Даже посещение таких зрелищ могло повлечь отлучение от церкви, и к концу IV века бои между людьми были полностью запрещены. При этом моральная позиция по отношению к убийствам или мучениям любых животных оставалась неизменной. Бои с дикими животными процветали и в христианскую эпоху, а в упадок они пришли, вероятно, только из-за того, что империя обеднела, ее территория уменьшилась и диких животных стало труднее доставать. Однако эти поединки в их современном виде (коррида, бой быков) до сих пор можно лицезреть в Испании и Латинской Америке.
Сказанное о римских играх справедливо и в более широком плане. Христианство не считало животных достойными сочувствия – как и римляне в дохристианскую эпоху. И если отношение к людям с принятием христианства улучшилось, отношение к животным осталось таким же грубым и безжалостным, как и в языческую пору. Христианство не только не смягчило худшие проявления жестокости римлян по отношению к животным – оно, к сожалению, еще и погасило сохранявшуюся долгое время искру сочувствия, которую пронесли через века немногие благородные люди.
Мало кто из римлян выражал сочувствие страдающим существам и испытывал отвращение к использованию их ради забавы и удовольствия людей – на арене или на пиру. Об этом высказывались Овидий, Сенека, Порфирий и Плутарх; причем Плутарх, согласно Лекки, первым решительно высказался о важности доброго отношения к животным во имя общего блага, вне зависимости от веры в переселение душ[348]. Однако пройдет еще шестнадцать веков, прежде чем отдельные христианские писатели наконец начнут столь же серьезно критиковать жестокость к животным, не ограничиваясь одним лишь аргументом о том, что она может вылиться в жестокость к людям.
Некоторые христиане все же выражали некоторое беспокойство по поводу животных. Святой Василий Великий написал молитву, призывающую быть добрыми с животными; сохранилось высказывание Иоанна Златоуста на ту же тему; молился за животных и преподобный Исаак Сирин Ниневийский. Некоторые святые, как святой Неот, даже препятствовали охоте, спасая от охотников оленей и зайцев[349]. Но этим подвижникам не удалось повлиять на христианскую мысль и увести ее в сторону от явного видизма. Чтобы убедиться в этом, мы, вместо того чтобы прослеживать развитие христианских взглядов на животных от первых отцов церкви до средневековых схоластов (что было бы утомительно, поскольку повторений здесь больше, чем развития), подробнее рассмотрим воззрения святого Фомы Аквинского.
Фундаментальный трактат Фомы Аквинского «Сумма теологии» был попыткой систематизировать теологическое знание и примирить его с житейской мудростью философов. (При этом Фома Аквинский ставил Аристотеля настолько выше других, что называл его просто Философом.) Если кто-то и может считаться выразителем всей христианской философии до Реформации и философии католической церкви по сей день, то это именно Аквинат.
Начнем с вопроса о том, распространяется ли христианская заповедь «не убий» на животных, отличных от человека, и если нет, то почему. Аквинат отвечает:
В использовании вещи по ее назначению нет никакого греха. Затем, порядок вещей таков, что несовершенное существует ради совершенного… <…> …растения, в которых едва теплится жизнь, существуют ради животных, а все животные – ради человека. Поэтому, как говорит Философ, человек вправе использовать растения во благо животным и животных во благо человека (Политика, I, 3).
Но наиболее необходимым из всех видов пользования, похоже, является использование в пищу растений животными и животных – людьми, а это непременно связано с лишением жизни. Поэтому лишение жизни растений ради использования их животными и животных ради использования их людьми является законным. По сути, это заповедано нам Самим Богом (Бытие 1:29–30 и Бытие 9:3)[350].
Идея Фомы Аквинского не в том, что убийство ради пропитания само по себе необходимо и потому оправданно (поскольку он знал о существовании, например, манихейской секты, членам которой запрещалось убивать животных, не стоит думать, будто он не догадывался, что человек может прожить и без убийства животных; впрочем, мы не будем на этом останавливаться); идея в том, что лишь «более совершенные» вправе убивать. Животные, которые убивают людей ради пропитания, попадают в другую категорию:
Своим происхождением имена «свирепость» и «зверство» обязаны сходству с теми дикими зверьми, которых считают свирепыми. Ведь такие звери нападают на человека для того, чтобы пожрать его плоть, а не ради осуществления правосудности, рассмотрение которой свойственно одному только разуму