шение первыми христианами ценности человеческой жизни, эта концепция во многом ознаменовала значительный прогресс в отношении к людям, но статус животных по-прежнему был бесконечно ниже человеческого.
Мыслители эпохи Возрождения писали весьма эгоистичные трактаты, в которых утверждалось, что «в мире нет ничего более достойного восхищения, чем человек»[359], и называли человека «центром природы, средоточием вселенной, главным звеном мира»[360]. Хотя во многих отношениях Возрождение считается началом современной мысли, в том, что касается отношения к животным, в этот период царили прежние идеи.
Впрочем, в это время появляются первые истинные нонконформисты: так, великого Леонардо да Винчи друзья высмеивали за то, что он расстраивался из-за страданий животных и в конце концов стал вегетарианцем[361]; а Джордано Бруно под влиянием новой астрономии Коперника, допускавшей возможность существования иных планет, в том числе населенных, даже осмелился предположить, что «человек – не более чем муравей перед лицом бесконечности». В 1600 году Бруно был сожжен на костре за отказ признать свои взгляды еретическими.
Любимым автором Мишеля Монтеня был Плутарх, и этот благородный римлянин одобрил бы выпады Монтеня в ответ на рассуждения гуманистов того времени:
Самомнение – наша прирожденная и естественная болезнь. <…> По суетности того же воображения он [человек] равняет себя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяет себя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своих собратьев и сотоварищей, наделяя их такой долей сил и способностей, какой ему заблагорассудится[362].
Конечно, нет ничего странного в том, что философ, критиковавший самовозвеличивание, стал одним из первых мыслителей со времен Древнего Рима, кто осудил жестокость к животным как таковую, без апелляции к тому, что она может вызвать жестокость к людям (эссе «О жестокости»).
Вы спросите: может быть, начиная с этого момента развития западной мысли положение животных стало улучшаться? Прежние представления о вселенной и о центральном месте человека в ней понемногу сдавали свои позиции; намечался невероятный подъем науки; кроме того, статус животных был уже настолько низким, что можно было бы с полным основанием полагать, что дальше ситуация может только улучшаться.
Однако худшее было впереди. Последний, самый нелепый и самый кошмарный для животных извод христианского учения возник в первой половине XVII века в виде философии Рене Декарта. Декарт определенно был уже современным мыслителем. Его называют отцом современной философии, а также аналитической геометрии, из которой во многом вышла современная математика. Но он также был христианином, и в его взглядах на животных сочетались две стороны его мышления.
Под влиянием новой и увлекательной науки механики Декарт считал, что все состоящее из материи действует по механистическим принципам – по тем же, которые заставляют идти механические часы. Очевидную проблему здесь представляла природа человека. Человеческое тело состоит из материи и является частью физической вселенной. Таким образом, людей следовало бы тоже признать машинами, чье поведение диктуют научные законы.
Декарт избежал недопустимого и еретического взгляда на людей как на машины, прибегнув к концепции души. Он заявил, что во вселенной существует не один, а два типа объектов: духовные (имеющие душу) и материальные (физические). Люди обладают сознанием, а сознание не может порождаться материей. Декарт отождествлял сознание с бессмертной душой, которая переживает распад физического тела, и предполагал, что душа специально была создана Богом. Из всех материальных существ, по мнению Декарта, только у людей есть душа. (Ангелы и прочие нематериальные существа обладают лишь сознанием – и больше ничем.)
Таким образом, в философии Декарта христианская идея об отсутствии у животных души обретает удивительное следствие: у них нет еще и сознания. По его словам, животные – это просто машины, автоматы. Они не могут испытывать ни удовольствие, ни боль, ни что-либо еще. Хотя они кричат, когда их режут ножом, или извиваются в попытках избежать контакта с раскаленным железом, это, с точки зрения Декарта, не означает, что они в этих ситуациях чувствуют боль. Их поведение диктуют те же принципы, которые определяют ход часов, а если действия животных более сложны, это связано лишь с тем, что часы – механизм, созданный человеком, а животные – бесконечно более сложные машины, сотворенные Богом[363].
Такое «решение» проблемы локализации сознания в материалистическом мире кажется нам парадоксальным. Таким же оно выглядело и для многих современников Декарта, – но в ту пору считалось, что у этой идеи есть определенные достоинства. Она давала основания верить в жизнь после смерти, что Декарт считал очень важным, поскольку «представление о том, будто душа животных имеет ту же природу, что и наша, и что, следовательно, нам наравне с мухами и муравьями не к чему стремиться и не на что надеяться после смерти», по его мнению, ошибочно и может привести к аморальному поведению. Кроме того, тем самым разрешалась старая и неудобная теологическая проблема: почему справедливый Бог позволяет страдать животным, которые не были причастны к греху Адама и которым не воздается после смерти[364].
Декарт осознавал и более практические преимущества своей позиции:
Моя идея не столь жестока к животным, сколь снисходительна к людям – по меньшей мере к тем, кто не поддается суевериям Пифагора, – поскольку она снимает с них подозрения в преступлении, когда они едят или убивают животных[365].
Для Декарта-ученого эта теория обладала еще одним достоинством. Именно в то время эксперименты на животных получили широкое распространение по всей Европе. Никаких средств анестезии тогда не существовало, так что эти эксперименты вызывали у животных реакцию, которую большинство из нас сочло бы явным признаком того, что животное испытывает сильную боль. Теория Декарта позволяла экспериментаторам отбросить угрызения совести, которые могли бы возникнуть у них в этих условиях. Сам Декарт препарировал живых животных, чтобы лучше изучить анатомию, а многие ведущие физиологи того времени объявили себя картезианцами и механицистами. Удобство теории Декарта хорошо видно из свидетельства очевидца некоторых экспериментов, проведенных в конце XVII века в янсенистской общине в Пор-Рояле:
Они избивали собак с полным безразличием и высмеивали тех, кто жалел животных, как если бы эти животные чувствовали боль. Они утверждали, что животные – это часы; что крики, которые они издают, когда их бьют, – это лишь шум маленькой пружинки внутри, а само тело ничего не чувствует. Они прибивали бедных животных за все четыре лапы к доске и проводили вивисекции, чтобы изучить кровообращение, которое было главным предметом обсуждений[366].
Вот с этого момента положение животных совершенно точно могло только улучшаться.
Новая мода на эксперименты с живыми существами сама по себе могла стать толчком к изменению отношения к животным, поскольку опыты выявили удивительное физиологическое сходство между человеком и другими видами. Строго говоря, это не противоречило теории Декарта, но делало ее менее убедительной. Вот что писал по этому поводу Вольтер:
Есть варвары, которые хватают собаку, значительно превосходящую человека в способностях к верности и дружбе, прибивают ее к столу и вскрывают заживо, чтобы продемонстрировать вам брыжеечную вену! Вы обнаруживаете в собаке все те же самые органы чувств, что и у вас. Ответь, механицист, действительно ли Природа так смонтировала все пружины чувств этого животного, чтобы оно не могло чувствовать?[367]
Хотя никаких радикальных перемен не произошло, под влиянием разных факторов отношение к животным все же изменилось к лучшему. Постепенно стало ясно, что другие животные тоже могут страдать и обладают определенными мыслительными способностями. Конечно, никто не думал, что у них есть какие-то права, и их интересы попирались ради интересов людей; однако шотландский философ Дэвид Юм выразил достаточно распространенное мнение, сказав, что «законы гуманности обязывают нас использовать этих существ мягко»[368].
Слова «мягкое использование» отлично отражают отношение к животным, которое начало распространяться в тот период: мы наделены правом использовать животных, но должны делать это мягко. В ту эпоху наметилась тенденция к большей утонченности и цивилизованности, большей доброжелательности и меньшей жестокости, и животные пожинали плоды этого наравне с людьми.
XVIII век был также периодом нового открытия Природы: благородный дикарь Жан-Жака Руссо, который гулял нагишом по лесу, собирая фрукты и орехи, стал апогеем такой идеализации природы. Взглянув на себя как на часть природы, люди вновь ощутили родство с животными. Впрочем, это родство отнюдь не было эгалитарным. В лучшем случае человек считался добродетельным отцом семьи животных.
Религиозные представления об особом положении человека не забылись, а сплелись с новым, более великодушным подходом. Например, Александр Поуп возмущался практикой вскрытия собак, находящихся в полном сознании. Он утверждал, что, хотя «низшее существо» и находится в нашей власти, мы несем ответственность за злоупотребление этой властью