[397]. Если же говорить о первых феминистках, то Мэри Уолстонкрафт, помимо книги «В защиту прав женщин», написала также сборник рассказов для детей «Оригинальные рассказы из действительности», где призывала добрее относиться к животным[398]; а некоторые из первых американских феминисток, в том числе Люси Стоун, Амелия Блумер, Сьюзен Энтони и Элизабет Кэди Стэнтон, были связаны с вегетарианским движением. Вместе с Хорасом Грили – редактором газеты New York Tribune, выступавшим за реформы и отмену рабства, они часто провозглашали тост: «За права женщин и вегетарианство»[399].
К заслугам движения за права животных относится и борьба с жестокостью по отношению к детям. В 1874 году Генри Берга, одного из пионеров американских обществ защиты животных, попросили сделать что-то в защиту маленького животного, которого постоянно избивали. Маленькое животное оказалось человеческим ребенком; однако Берг успешно подал иск против опекуна этого ребенка за жестокое обращение с животным – в соответствии с нью-йоркским законом о защите животных, проект которого сам же ранее написал и представил в законодательный орган. Позднее вскрылись и другие случаи, после чего появилось Нью-Йоркское общество против жестокого обращения с детьми. Когда новость достигла Англии, Королевское общество защиты животных учредило новую организацию – Национальное общество по предотвращению жестокого обращения с детьми[400]. Одним из его основателей стал лорд Шефтсбери. Он был известным общественным реформатором, автором законов о фабриках, которые положили конец детскому труду и 14-часовому рабочему дню, активным борцом против бесконтрольных экспериментов и других форм жестокого обращения с животными. Как и многие другие гуманисты, он своим примером опровергает представление о том, что те, кто заботится о животных, не думают о людях, или что деятельность в одном направлении мешает работать в других.
Наши представления о природе животных и ошибочные выводы из этих представлений тоже помогают замаскировать видистские взгляды. Нам нравится считать себя менее дикими, чем другие животные. Когда говорят, что человек гуманен, подразумевается, что он добр; когда говорят, что он ведет себя как животное, это значит, что он злобен и жесток. Мы редко задумываемся о том, что животное, которое убивает с наименьшими на то основаниями, – это человек. Мы считаем жестокими львов и волков, потому что они убивают; но они должны убивать, чтобы не умереть с голоду. Люди же убивают других животных ради развлечения, ради удовлетворения любопытства, услаждения вкусовых рецепторов и украшения своих тел. Люди убивают и представителей своего вида – из алчности или жажды власти. Более того, люди не ограничиваются обычными убийствами. На протяжении всей истории человечества они охотно терзали и мучили своих жертв – как людей, так и животных, – прежде чем их умертвить. Ни одно другое животное не проявляет особых склонностей к таким действиям.
Забывая о собственной жестокости, мы преувеличиваем жестокость животных. Например, печально известный волк, отрицательный герой множества народных сказок, после тщательных исследований, проведенных зоологами в дикой природе, оказался весьма социальным животным, верным супругом (не на сезон, а на всю жизнь), образцовым родителем и преданным членом стаи. Волк почти никогда не убивает другое животное, если не собирается его съесть. Если волки-самцы сражаются друг с другом, битва заканчивается тем, что проигравший демонстрирует жест подчинения – подставляет противнику нижнюю часть шеи, самую уязвимую точку своего тела. Победитель, чьи клыки останавливаются в дюйме от яремной вены врага, удовлетворяется подчинением и, в отличие от завоевателя-человека, не убивает побежденного оппонента[401].
Продолжая видеть в мире животных сплошные кровавые схватки, мы не обращаем внимания на то, что другие виды ведут сложную социальную жизнь, способны распознавать других особей и выстраивать с ними индивидуальные отношения. Когда люди вступают в брак, мы называем их близость любовью и сочувствуем человеку, потерявшему супруга. Когда животные создают пару на всю жизнь, мы утверждаем, что ими движут лишь инстинкты, а если охотник или траппер убивает или ловит животное для исследований или содержания в зоопарке, мы не думаем о том, что у животного тоже есть супруг, который будет страдать от того, что его партнер внезапно исчез – погиб или попал в неволю. Точно так же мы уверены, что разлука матери и ребенка – трагедия для обоих; но ни фермеры, ни заводчики животных-компаньонов, ни ученые, проводящие опыты на животных, не думают о чувствах матерей и детенышей других видов, которых постоянно разлучают для достижения своих целей[402].
Забавно, что, хотя люди постоянно списывают сложные примеры поведения животных на «обычные инстинкты» и потому не считают возможным сравнивать их действия с аналогичным поведением человека, те же люди не замечают или сознательно игнорируют важность простых инстинктивных моделей поведения, когда им это удобно. Поэтому о курах-несушках, мясных телятах и собаках, содержащихся в клетках в ожидании опытов, говорят, что это не причиняет им страданий, поскольку они все равно не знают других условий. В третьей главе я показал, что это ошибка. Животным необходимо двигаться, расправлять конечности или крылья, ухаживать за собой и поворачиваться, даже если условия, в которых они живут, не позволяют этого сделать. Стадные животные не чувствуют себя комфортно, будучи изолированными от других представителей своего вида, даже если никогда не знали других условий; а слишком большое стадо или стая могут дать тот же эффект, поскольку животное не сможет распознать всех окружающих его особей. Этот стресс выливается в такой «порок», как каннибализм.
Распространенное непонимание природы животных позволяет тем, кто относится к ним не лучшим образом, отметать любую критику одним аргументом: «Они же не люди». Действительно, так и есть; но при этом они и не машины по переработке корма в мясо и не инструменты для исследований. Если учесть, насколько популярные представления о животных отстают от последних научных данных, полученных зоологами и этологами, которые месяцами, а порой и годами изучают животных с блокнотами и камерами, станет понятно, что сентиментальный антропоморфизм куда менее опасен, чем противоположное ему удобное и утешительное убеждение, будто животные – это лишь комочки глины, из которых мы можем слепить все, что захотим.
Природа животных служит основанием и для других попыток оправдать наше обращение с ними. Вегетарианцам часто возражают, что, поскольку другие животные убивают ради пропитания, это можем делать и мы. Эта аналогия устарела еще в 1785 году, когда Уильям Пейли опроверг ее, отметив, что люди могут прокормиться и без убийств, а у других животных нет выбора – они должны убивать, чтобы выжить[403]. В большинстве случаев это верно; есть лишь отдельные исключения – например, шимпанзе могут обходиться без мяса, но иногда его едят; однако эти животные все равно не попадают на наш обеденный стол. Как бы то ни было, даже если животные, которые способны довольствоваться вегетарианской пищей, порой действительно кого-то убивают и съедают, это не может морально оправдывать аналогичные действия с нашей стороны. Весьма удивительно, что люди, которые обычно ставят себя несравнимо выше других животных, для подтверждения своих прав на привычный рацион прибегают к такому аргументу, призывая вдохновляться и руководствоваться именно примером животных. Суть, конечно, в том, что животные не могут изучать альтернативы или размышлять о том, насколько этично убивать ради пропитания, – они просто убивают. Мы можем сожалеть о том, что так устроен мир, но бессмысленно считать животных морально ответственными за свои поступки или виновными в них. Однако любой читатель этой книги способен сделать моральный выбор. Мы не можем уйти от ответственности за этот выбор, подражая действиям тех, кто выбор сделать не способен.
(Тут кто-то наверняка с удовольствием отметит, что я наконец-то признал существование значительных различий между людьми и другими животными и тем самым показал ошибочность своих рассуждений о равенстве всех существ. Всем, кому это пришло в голову, я рекомендую вернуться к первой главе и еще раз ее перечитать. Вы обнаружите, что неправильно поняли причину, по которой я призываю к равному учету интересов. Я никогда не делал абсурдного заявления о том, что между нормальными взрослыми людьми и животными нет существенных различий. Я не утверждаю, что животные способны руководствоваться моралью, а лишь говорю, что моральный принцип равного учета интересов должен распространяться на них так же, как на людей. Зачастую необходимо включать в сферу равного учета интересов тех, кто не способен делать моральный выбор, что подтверждается нашим отношением к маленьким детям и другим людям, которые по каким-то причинам не обладают способностью понять саму природу морального выбора. Как сказал бы Бентам, дело не в том, могут ли они делать выбор, а в том, могут ли они страдать.)
Суть этой претензии может быть и иной. Как мы знаем из предыдущей главы, лорд Честерфилд приводил тот факт, что животные питаются другими животными, в качестве аргумента в защиту мясоедения, говоря, что таков «общий закон природы»[404]. Он не пояснял, почему мы должны считать, что по природе своей мы ближе к плотоядному тигру, чем к вегетарианке-горилле или почти вегетарианцам-шимпанзе. Но даже если забыть об этом, упоминание природы в этической аргументации само по себе довольно сомнительно. Природа часто «знает лучше», но мы должны самостоятельно решать, в каких случаях стоит (или не стоит) следовать ее зову. Например, насколько мне известно, война – это естественное состояние человеческого рода, войны вели мн