Кстати, та же ошибка содержится и в прогнозах Римского клуба. Согласно его расчетам, человечество также уже должно было находиться на грани гибели. Знаменитый доклад 1972 года предостерегал, что к 1981 г. истощатся мировые запасы золота, к 1985 г. — меркурия, к 1987 г. — олова. В 1992 г. мы должны были остаться без цинка и нефти, а в 1993 г. — без меди, свинца и газа. И что? Сейчас эти сроки отодвинуты, по крайней мере, на тридцать лет.
Собственно все провалы государственного планирования, все ошибки его и следующие из них социально-экономические тупики, а таких провалов и тупиков за последние десятилетия накопилось великое множество, свидетельствуют о недостаточности данного метода. Нормативное прогнозирование имеет дело не с будущим в истинном его воплощении, оно имеет дело опять-таки с «продолженным настоящим». Оно просто обречено на стратегические неудачи и, по сути, бессильно перед теми вопросами, которые подлинное будущее задает текущей реальности.
Более перспективен поэтому метод, идущий не столько «от материала», то есть от потенцирования реальности, сколько «от результата», который задается «поверх» материального мира — метод конструирования утопий, основанный на парадоксальной формуле: «чтобы получить икс, надо иметь немного этого икс». Данный метод предполагает сначала создание определенного «образа будущего» и лишь затем — инсталляцию этого образа в конкретную историческую действительность.
Надо сказать, конструирование утопий возникло вместе с осознанием истории как процесса. Одним из первых образов будущего было уже идеализированное государство Платона, управляемое, по мысли автора, не политиками, почти всегда преследующими сиюминутную цель, а философами, прозревающими онтологическую ценность «высоких смыслов». Громадный христианский проект, начавший возникать на рубеже нашей эры, предложил свой образ будущего в виде Царства Божьего, основанного на справедливости и любви — разумеется, в том виде, как их представляла себе европейская теософия. А последующие проекты, как правило, генетически связанные с христианским: «Утопия» Томаса Мора, «Город солнца» Томмазо Кампанеллы, «Христианополис» Иоахима Флорского и более поздние, детализировали этот на первых порах довольно схоластический образ и породили многочисленные попытки инсталлирования его в реальности: фаланстеры, общины, коммуны, религиозные секты, которые можно рассматривать как неосуществленные локусы подобного будущего.
Здесь любопытно то, что, едва зародившись, утопия сразу же властно потребовала воплощения в жизнь. Уже Платон (как, впрочем, и Сен-Симон через две тысячи лет после него) пытался заинтересовать своими идеями тогдашних правителей. Тени грядущего начали будоражить умы. В этом, кстати, и проявляется одно из главных достоинств метода конструирования. Сам образ будущего, каким бы далеким и умозрительным он на первый взгляд ни казался, уже несомненно воздействует на реальность и обладает поэтому громадной созидающей силой. Образ будущего открывает психологически внятную социальную перспективу, устраняет атавистический страх человека и общества перед неизвестностью, создает «точку схождения» спонтанных векторов настоящего и тем самым конвергирует разнонаправленную активность эпохи. «Коллективное бессознательное» не пребывает отныне в разрушительной смысловой пустоте; напротив, оно устремлено ко вполне очевидному и привлекательному горизонту.
Тусклая повседневность, как правило, замкнутая в себе, вдруг озаряется трансцендентными смыслами.
Однако, здесь же обнаруживает себя и главный технологический дефект конструирования. Образ будущего в этом случае действительно представляет собой некий общественный идеал: возгонку реальности, произведенную температурой мысли или художественного прозрения. Это — марево, эманация бытия, и как всякая эманация он абсолютно неуловим. Он не может быть воплощен в вещественных формах. Говоря проще, будущее, нарисованное утопистами, с реальностью совместить нельзя.
Поэтому социальные инсталляции живут очень недолго. Фаланстеры и коммуны, создаваемые последователями Сен-Симона, Оуэна, Фурье, распадались почти сразу же после своего образования. Фашизм, несмотря на первоначальные головокружительные успехи, продержался немногим более десяти лет. Социализм (советского типа) — 74 года. А либерализм западного формата, если считать моментом его инсталляции возникновение в Европе и США гражданского общества в начале 1970-х годов, пока — еще меньше. Механика возникновения будущего неумолима. Все, что не соответствует внутренним законам истории, будет ими деформировано или уничтожено. Образ будущего не может быть схоластическим, произвольным, выдуманным «из головы»; он должен находиться «внутри» определенных цивилизационных параметров.
Только тогда конструирование будущего станет возможным.
Итак, реальное будущее возникает как инсталляция крупных цивилизационных трендов, которые, переустраивая настоящее, образуют собой новый ландшафт истории. Однако мощный цивилизационный тренд — это процесс всегда многоуровневый, многозначный, вариативный, овеществление его в настоящем может происходить самыми разными способами и потому реальное будущее, которое он создает, существует не в одном-единственном варианте, как иногда кажется при взгляде «отсюда», а в виде нескольких более-менее равноправных между собою версий.
Каждая такая версия будущего лежит, разумеется, внутри новых цивилизационных параметров, создаваемых трендами, и вместе с тем эти версии (аттракторы на языке синергетики) достаточно сильно отличаются друг от друга. По субъективной ориентации здесь можно выделить благоприятную версию — тот образ будущего, который нас устраивает больше всего, и, соответственно, неблагоприятную версию — будущее, которого мы не хотели бы ни при каких обстоятельствах. Примерами здесь могут послужить шведский социализм — благоприятная версия сознательного социалистического мироустройства, и социализм советский — неблагоприятная версия того же самого будущего. Как видим, версии могут расходиться очень существенно.
Вместе с тем, отличаясь друг от друга различными характеристиками, все версии будущего одновременно имеют и некое общее содержание. Это так называемое неизбежное будущее — та часть будущего, которая объективизирована самим ходом истории. Неизбежное будущее составляет, вероятно, значительный объем любой версии и возникает независимо от нашего желания или нежелания. А благоприятная или неблагоприятная версии будущего «сдвинуты» относительно неизбежного будущего на те решения, которые будут приняты в настоящем. Этим современный подход отличается как от известной схемы классического марксизма, где неизбежное и реальное будущее всегда совпадают, так и от подхода к истории как к спонтанному, ничем не регулируемому процессу, многократно проходящему через «воронки», в которых реальное будущее также редуцируется до неизбежного.
Разницу между неизбежной составляющей будущего и той его версией, которая в итоге будет осуществлена, можно пояснить следующим примером. Атомная бомба представляла собой в истории человечества технологический абсолют. Появление ее было предопределено всей логикой развития техносферы. Если уж открыта ядерная реакция, освобождающая колоссальную энергию вещества, значит рано или поздно она будет приспособлена для военных целей. С этим ничего нельзя было сделать. Однако атомная война, то есть глобальный конфликт с применением ядерного оружия, представляла собой лишь возможную версию катастрофического грядущего и осуществлена не была, пусть человечество и балансировало некоторое время на грани. Реальное будущее — то настоящее, в котором мы сейчас пребываем, — удалось сдвинуть в благоприятную для нас область цивилизационного диапазона.
Точно также и элементы социализма, понимаемого не как догма, а как социальное воплощение справедливости, неизбежно присутствуют в самых либеральных режимах. Без «механики справедливости», пусть даже чисто формальной, не может обойтись сейчас ни одно государство.
Конечно, это пока лишь очень приблизительная картина возникновения будущего. Необходим специальный инструментарий, который позволил бы нам влиять на метаморфоз текущей реальности. Необходима связная совокупность действий по перестройке нынешних структур бытия в принципиально иные. Тем более, что, согласно синергетическим представлениям о развитии, переход к конкретной версии будущего (к новому аттрактору, новой исторической целостности) в момент ветвления (бифуркации) не является изначально заданным. Он зависит от множества случайных факторов. К тому же мы не в состоянии гарантировать полноту базиса, образованного локусами. И еще меньше — линейную зависимость их проявления. То есть, один и тот же локус (компьютерная сеть, например) может быть связан сразу с несколькими цивилизационными трендами и наоборот — один тренд может рассматриваться как продукт целого набора локусов.
Принцип аспектной неопределенности указывает, что будущее системы неоднозначно.
Однако социомеханика, лежащая в основе данного метода (механика локусов, трендов, версий будущего, цивилизационных фаз и фазовых переходов) дает надежду на то, что теперь этот процесс удастся, хотя бы частично, технологизировать. Есть надежда на то, что его удастся в какой-то мере взять под контроль и от мистических социальных прозрений, как правило деструктивных, перейти к реальному управлению будущим. Во всяком случае, избавиться от примитивного детерминизма, от фатализма и волюнтаризма, присущих нашему представлению о грядущем.
Пока эти надежды не слишком оправдываются. «Человеческая цивилизация похожа на корабль, построенный без плана. Постройка удалась на диво. Цивилизация создала мощные двигатели и освоила недра своего корабля — неравномерно, правда, но это-то поправимо. Однако у корабля нет кормчего. Цивилизации недостает знания, которое позволило бы выбрать определенный курс… вместо того чтобы дрейфовать в потоках случайных открытий… По всей вероятности, мы просто осуществляем то, что возможно уже сейчас. Наука впутана в игру с Природой, и хотя она выигрывает одну партию за другой, но до такой степени позволяет втянуть себя в последствия выигрышей, так эксплуатирует каждый из них, что вместо стратегии применяет тактику… Парадокс состоит в том, что чем больше будет в грядущем этих успехов, этих выигрышей, тем затруднительней станет ситуация, поскольку — как мы уже показали — не всегда можно будет эксплуатировать все, что мы приобретаем… Речь идет о том, чтобы цивилизация обрела свободу стратегического маневрирования в своем развитии, чтобы она могла определять свои пути»