50.
Не щитоносцем, а щитом твоим
Я стану, жизнь спасая дорогую,
Засвищут стрелы, я навстречу им
Бестрепетно подставлю грудь нагую.
Увидит перс, что рядом мы стоим,
И не отпустит тетиву тугую:
Жалея любящую красоту,
Не выстрелит по алому кресту.
51.
О красота, ты выдумка пустая,
Я брошена!..» – тут осеклась она
И разрыдалась. Так искрится, тая,
Весенний снег, так брызжет быстрина.
За плащ и за руки его хватая,
Тянулась к милому, исступлена,
Но юноша отпрянул, руки пряча,
Прогнал любовь и дверь открыл для плача.
52.
В душе его, обузданной умом,
Любовь не разожгла огня былого,
И только жалость в юноше прямом
Восстала против приговора злого.
Как чувство задушить в себе самом?
Как бросить осудительное слово?
Как слезы, подступившие к глазам,
Прогнать? Как вылиться не дать слезам?
53.
Сказал он: «Я не знаю, отчего ты
Безвольна и до странности слаба,
Я мог бы снять с души твоей заботы,
Но не ко времени твоя мольба.
Я не хочу сводить с тобою счеты,
Ты не врагиня мне и не раба,
Хотя дошла до крайностей опасных
Ты в ненависти и в порывах страстных.
54.
Плутая, ты попала в западню.
Что делать? Людям свойственно плутанье.
Я в том природу женскую виню
И молодость твою и воспитанье.
Заботливо и нежно сохраню
Я память о нелегком испытанье.
Я в радости и горе рыцарь твой,
Но не в ущерб присяге боевой.
55.
Меня ты заманила на край света,
От воинского спрятала суда,
Бесславным бегством честь моя задета,
Изгладим горечь нашего стыда.
Пусть не узнают про безумство это
В столицах европейских никогда!
Не осрамят на рынке и в таверне
Царевны имя пересуды черни.
56.
Ступай же с миром. Взять тебя на борт
Воспрещено мне проводницей строгой.
Останься здесь или в приветный порт
Направь свой парус, но другой дорогой…»
Был голос рыцаря суров и тверд.
Взъярилась ведьма: «Чувств моих не трогай!»
И принялась ругать его ругмя,
Свирепый взор на франка устремя:
57.
«Нет, ты не сын Софии, не патриций
Из рода Ация – ты в шалаше
Коснел, гирканской выношен тигрицей,
Кавказа выкормыш, ты весь в парше.
За правду заплатила я сторицей,
Нет человечьих чувств в твоей душе.
Всплакнул ты разве, побледнел ты разве,
Когда к сердечной прикоснулся язве?
58.
Ты соблазнил меня – и с глаз долой.
Что мне сказать о горестной утрате?
Врагине отпустил ты грех былой
Щедрей вождя победоносной рати.
Амура осчастливил похвалой,
Ученость блещет в новом Ксенократе.
О боги, рушится за храмом храм!
Зачем прощать мужчинам этот срам?
59.
Ты говоришь: „Ступай, Армида, с миром!“ —
Увы, нигде я мира не найду,
Змееволосой фурией, вампиром
Тебя настигну я в ночном аду.
С восторгом пала я перед кумиром,
Теперь его с восторгом изведу.
Будь осторожней, подплывая к рифам,
Не то тебе не воевать с халифом!
60.
На поле боя среди мертвых груд
Армиду звать ты будешь, издыхая,
И умолять спасти – напрасный труд!
Впитает кровь твою земля сухая.
Тебя с проклятьем черти приберут…» —
Бессвязной стала речь ее глухая.
Упала и простерлась, как в гробу:
Глаза закрыты, хладный пот на лбу.
61.
Ты, как в гробу, покоишься, Армида,
Тебя ревнивым Небесам не жаль.
Открой глаза – и отлетит обида,
Ринальда плач смягчит твою печаль.
Прислушайся, как вздохов панихида
Из уст любимых уплывает вдаль.
Тебя бы он утешил, но не требуй,
Чтобы, прощаясь, он перечил Небу.
62.
Повелевает паладину долг
Тебя на берегу оставить голом,
В нем голос состраданья не умолк,
Но паруса наполнены Эолом,
Давно пора ему вернуться в полк.
У Кормщицы под ветерком веселым
Взметнулись волосы, и вмиг исчез
За горизонтом каменный отвес.
63.
Пустынна полоса береговая,
Очнувшись, шепчет женщина в тоске:
«Как мог он не увидеть, уплывая,
Что жизнь моя висит на волоске?
Я мстить боюсь – о слабость роковая! —
Молюсь, в унынье сидя на песке,
Чтобы пучина подлого сгубила, —
Ужели я его не разлюбила?
64.
Я плачу – бесполезный, глупый плач!
К жестокому жестокой супостаткой
Являться буду всюду, плачь не плачь,
На палубе его настигну шаткой,
Палачеству учил меня палач! —
Вот я в него вцепилась мертвой хваткой,
Грудину вскрою, брюхо распорю…
Но где я и о чем я говорю?
65.
Мучителя предать любым мученьям
Могла бы я, пока он был в плену,
Не поздно ли теперь с ожесточеньем
Карать его за прошлую вину?
Из страха перед умопомраченьем
На красоту я положусь одну.
О красота, ты стала жертвой мести,
Тебе и мстить за поруганье чести.
66.
Себя тому я с радостью вручу,
Кто обезглавит нечестивца злого.
Не каждому такое по плечу!
Осыплю златом мужа удалого
И разодену в бархат и парчу,
С ним царство разделить даю я слово!
И если плата чересчур мала,
Ты, красота, Армиду предала.
67.
О красота, ты дар судьбы плачевный!
Я злюсь на то, что до сих пор жива,
Я злюсь на то, что родилась царевной,
Кровавого я жажду торжества!» —
Так, Небесам упрек бросая гневный
И бормоча невнятные слова,
Растрепанная, с бешенством во взоре,
Она кричала о своем позоре.
68.
Вернулась во дворец и призвала
Из тьмы Аверна руганью бессвязной
Три сотни разъяренных духов зла,
В ущельях завертелся ветер грязный,
И солнце стало серым, как зола,
Из бездны прянул рой змееобразный,
Раздался рев, и лай, и свист, и шип,
Любого смельчака бы пот прошиб.
69.
Не день боролся с наступившей ночью,
А излучаемый из бездны луч,
Обязанный земному средоточью.
Когда же солнце вышло из-за туч,
Чертоги, прежде зримые воочью,
Бесследно сгинули со снежных круч.
Гора о райском уголке забыла,
Никто не скажет: «Здесь все это было…»
70.
Так облака, меняясь на бегу,
То громоздятся, то бесследно тают,
Так страхи в тяжелобольном мозгу
Гнездятся, но с рассветом отлетают.
Нет замка на озерном берегу,
Лишь призраки над скалами витают.
Армида, хмуро оглядев леса,
Взвилась на колеснице в небеса.
71.
Кипит лазури океан пространный,
Гудящий ветер странницу бодрит,
Несется четверня в простор безгранный,
Над полусферой южною парит.
Неведомых племен минует страны,
Серали мавров, кущи Гесперид,
Помедлила над кряжем иберийским
И устремилась к гаваням сирийским.
72.
Но не в Дамаск направилась она,
Ей прежде милый, а к пескам угрюмым,
Где возле древней крепости волна
О берег бьет с однообразным шумом.
В покое запертом сидит одна,
Прогнав служанок, предается думам.
Но вскоре злоба, в сердце молодом
Вскипая, торжествует над стыдом.
73.
«Пока войска ждут знака из Каира,
Я многое еще свершить могу:
Проникну в ставку в рубище факира,
А завтра лук тугой согну в дугу.
Я превращусь в рабыню сильных мира
И в них соперничество разожгу.
У тех, кто преисполнен жаждой мести,
Нет в сердце ни достоинства, ни чести!
74.
Пусть дядя мой запомнит навсегда:
Нет хвастовства в Армидиной угрозе.
Он дал наказ мне в юные года,
Неподобающий гаремной розе.
Бесстрашьем наделил, лишил стыда
И превратил в бродяжку при обозе.
В делах любви и ненависти мне
Преград не будет – по его вине!»
75.
Запрячь коней велит Армида слугам
И с помпой царственной, как при дворах
Имперских, гордо выезжает цугом.
Разряжены лакеи в пух и прах,
Являют роскошь, вспоенную югом,
Наперсницы в тюрбанах и чадрах.
Торопится душою беспокойной
К союзнической ставке в Газе знойной.
Упала и простерлась, как в гробу:
Глаза закрыты, хладный пот на лбу.
Песнь семнадцатая
1.
На полпути в Пелузий, в древний Син,
У палестинских западных окраин,
Веками Газу продувал хамсин.
На берегу не меньший он хозяин,
Чем пыльный Австр у гибельных трясин.
Песком зыбучим высушен, измаян,
Здесь путник не надеялся на кров,
На отдых и спасенье от ветров.
2.
У турок этот городок портовый
В былые дни отвоевал халиф —
Для наступления плацдарм готовый,
Удобно расположенный залив.
При приближенье армии Христовой
Тиран, свой пышный двор переселив
К границам варварского захолустья,
Дворец у щедрого оставил устья.
3.
Кто цепь событий обрисует нам?
Удастся ли сегодня вспомнить Музе,