Не разглядит их стражник самый зоркий,
Устроят в главной ставке толчею,
Оцепят полководца на пригорке,
Изрубят – слово я тебе даю! —
И пустят слух, что сталью ядовитой
Убит был Готфрид собственною свитой.
89.
В латинской разбираюсь я броне,
Об этом знали слуги Эмирена,
Гербы подделывать велели мне,
Эмблемы рисовала я смиренно.
Грешила я не по своей вине,
В глазах людей и Господа презренна.
Вот почему, обиду затая,
Уйти с тобою согласилась я.
90.
Но главное, конечно же, не в этом…» —
Царевна от стыда запнулась вдруг,
Зарделись щеки ярко-красным цветом,
Поводья выпали из нежных рук.
Вафрин решил, что овладеть секретом
Обязан: «Я, Эрминия, твой друг,
Но, видно, дружбу ты сочла пустою,
И я доверья твоего не стою».
91.
Вздохнула тяжко девушка в ответ:
«Забытый стыд, опять меня он душит,
Стыду в разбитом сердце места нет,
Не вовремя он голос правды глушит.
Огонь любви – вот главный мой секрет!
Стыд никакой пожара не затушит!
Пока пылают веси, города,
Влюбленной беженке не до стыда!
92.
В ту гибельную ночь, когда расправу
Над родиной моей вершили вы,
Я потеряла больше, чем державу,
Себя я потеряла и, увы,
Судьбу, обещанную мне по праву.
Во мне все чувства с той поры мертвы
И глупость от ума неотличима.
С той ночи я больна неизлечимо.
93.
Я пряталась от бойни роковой
В своем дворце, в своем наследном доме,
Когда в сверканье стали боевой
Возник христианин в дверном проеме,
Возник Танкред – мой господин и твой! —
Его не упрекала я в разгроме,
Лишь об одном моля: „Не будь жесток,
Не обрывай невинности цветок!“
94.
Он руку взял мою и с тихой лаской,
Не слушая, проговорил: „Не плачь!
На иноверца не смотри с опаской,
Я покровитель твой, а не палач“.
От слов гяура залилась я краской,
В груди моей огнем разлился плач,
И тяжесть нежности неизъяснимой
Легла на дно души легкоранимой.
95.
Спустя три дня в шатер пришел он мой,
Спросил: „Ужели я тебя неволю?“ —
Грустил со мной: „Слезами горе смой!“ —
Сиротскую пытался скрасить долю.
Меня украл он у себя самой!
Давая волю, уводил в неволю,
Вернул добычу – что мне до нее,
Когда он штурмом сердце взял мое!
96.
Любви не скроешь! О любимом вести
Выпытывала я у всех вокруг,
А сердце, сердце было не на месте,
Ты понял, что влюбилась я, мой друг:
„Кто он, Эрминия, скажи по чести!“
Отнекиваясь, я вздохнула вдруг —
Так горячо, что выдала мгновенно
Оберегаемое сокровенно.
97.
Зачем я не призналась! Я могла б
Лекарство испросить от этой муки,
В любви признанье – лучший эскулап!
Бежала я, надеясь, что в разлуке
Умру. Не будь мой дух труслив и слаб,
Я на себя бы наложила руки.
У смерти думая меня украсть,
Беглянку скромности лишила страсть.
98.
Вафрин, к виновнику моей болезни
Вернуться снова попыталась я,
Он мог один ей приказать: „Исчезни!“
В полон вела меня звезда моя.
Свобода показалась мне любезней.
Скрываясь много дней от солдатья,
На хижину я набрела пастушью,
Признательная нищему радушью.
99.
Полгода в доме я жила чужом,
Страх отступил, подавлен прежней страстью.
Самим себе мы понапрасну лжем! —
От пастухов ушла я, но, к несчастью,
Кочевник, промышлявший грабежом,
Схватил меня. Как совладать с напастью!
На запад, в Газу, полководцу в дар,
Меня повез пустынник-дромедар.
100.
Наложницей в гареме Эмирена
Мне надлежало стать, но Эмирен,
Решив, что имя царское священно,
К Армиде отослал меня взамен.
Не раз освобождалась я из плена,
Не раз я снова попадала в плен,
Запутывалась в зарослях терновых,
Но прежние шипы острее новых.
101.
Не вздумалось бы только моему
Тюремщику сказать со взором лютым:
„Тебя назад я, дева, не приму,
Радушным ты пренебрегла приютом!“
Впусти меня он в прежнюю тюрьму,
Была бы рада я желанным путам…»
Так проскакали целый день они,
В огне был запад, и восток – в тени.
102.
Дорогу выбирая покороче,
Вафрин нарочно забирался в глушь.
Под самым городом в начале ночи
Увидел он среди кровавых луж
Сирийца труп: подъемля к небу очи,
Блистал доспехами могучий муж.
Арабской вязью шлем литой украшен —
Был мусульманин даже мертвый страшен.
103.
Не спешившись, не разглядев лица,
Вафрин проехал мимо сарацина
И вскоре на другого мертвеца
Наткнулся. Сердце дрогнуло Вафрина.
Увериться желая до конца,
Открыл забрало у христианина:
«Мой господин убит, о горе мне!» —
Царевна услыхала в тишине.
104.
Помедлив у воинственного трупа,
Отстала от попутчика она,
И вдруг истошный крик из-за уступа!
В ложбину гонит дева скакуна,
Со взмыленного соскользнула крупа,
На вид помешана, слепа, пьяна!
Ей в сердце острое вонзилось жало —
К безжизненному телу подбежала.
105.
Струились неутешны и чисты
Ее неистощимые рыданья:
«С возлюбленным – о тщетные мечты! —
Я вновь соединилась для страданья.
Тебя я вижу, милый друг, но ты
Меня не видишь в сладкий миг свиданья.
Найдя тебя, тебя теряю вновь,
Теперь уже навек, моя любовь!
106.
Кто мог подумать, что в тоске и плаче
Смотреть когда-нибудь придется мне
На этот мертвый лик, на взор незрячий —
Такое не привидится во сне.
Себя я ослепила бы иначе!
Счастливая, сгорала я в огне
Жестоких глаз. Погас огонь высокий,
Могильной бледностью покрылись щеки!
107.
Нет, для меня и бледность хороша!
О если видишь ты мои терзанья
И плач мой слышишь, светлая душа,
Не воспрети последнего дерзанья:
Я, неповинным воровством греша,
С холодных губ холодные лобзанья,
В восторге, как с горячих губ, сорву
И смерти помешаю торжеству.
108.
Знакомые уста, благим приветом
Беглянку утешали вы не раз,
Загробным я пренебрегу запретом
И на прощанье поцелую вас.
Решись я раньше попросить об этом,
Молиться не пришлось бы мне сейчас
О милости. Нет, смерти я не трушу:
В пустующий чертог впустите душу!
109.
Покуда прах твой, рыцарь, не зарыт,
Душа рабыни за твоею следом
Умчится ввысь…» – так плакала навзрыд
Эрминия, склоняясь над Танкредом.
Был рот у мертвого полуоткрыт,
Поток любви, известный сердцеведам,
Слезами наполняясь, не иссох:
Вздохнула и ответный слышит вздох.
110.
Стонал, соленую глотая влагу,
Танкред, и дева в тишине ночной
Пролепетала, обретя отвагу:
«Повремени с уходом в мир иной!
С тобою рядом я в могилу лягу,
Не умирай, побудь еще со мной,
Открой глаза, любимый, Бога ради,
В последней мне не откажи награде!»
111.
Глаза открыл и вновь закрыл Танкред.
«Живого ты хоронишь господина, —
Вскричал Вафрин, – у раненого бред.
Взгляни-ка, не пробита ли грудина?
От слез и причитаний только вред». —
Доспехи снял тосканец с паладина.
Ощупать раны знахарка должна,
На лучшее надеется она!
112.
Увы, перевязать ей нечем друга,
Он от потери крови изнемог. —
Вуалью рану не затянешь туго,
Надергать жалкой корпии комок
Нет времени, да и пуста округа.
Тут долг любви Эрминии помог:
Обрезать волосы он ей подскажет,
Царевна ими раны перевяжет.
113.
Ни кардамон не рос там, ни сезам,
Но заклинанья действенней корений,
Целительней, чем мази и бальзам,
Живительней при язвах и гангрене.
Не верит раненый своим глазам:
Над ним склонился евнуха смиренней
Слуга его Вафрин – прямой араб
Со спутницей, наряженной в хиджаб.
114.
«Вафрин, давно ли ты покинул Газу
И где сиделку отыскал в ночи?» —
Эрминия пунцовой стала сразу,
Рекла: «Ты обессилел, помолчи.
Покой поможет нам прогнать заразу,
Но помни: плату требуют врачи!» —
Тут голову его без размышлений
Кладет себе царевна на колени.
115.
Вафрин гадал, где среди голых скал
Заночевать им – под каким навесом?
Как вдруг отряд нормандцев прискакал —
Кресты на пелеринах, копья лесом.
Отряд в ущелье герцога искал:
На поединок уходя с черкесом,
Им приближаться запретил Танкред,
Но рыцари нарушили запрет.
116.
С начала боя два часа минуло,
Вернуться герцог должен был давно…
Скрестились руки наподобье стула,
Нести тарентца в лагерь решено.
«У трупа не поставишь караула, —
Вздохнул Танкред, – но и бросать грешно
Покойника на растерзанье грифам,
Будь он хоть трижды заодно с халифом.
117.
Позорна над безгласным телом месть,