Не в том твои победы и трофеи,
Чтоб сёла жечь и угонять стада:
И так ли Сулейману подобает
Мстить за свои обиды и потери?
Воспрянь же вновь и под покровом ночи
Тирана одолей в его окопах;
Верь старому Араспу, что тебе
Не изменял ни в славе, ни в изгнанье.
Враг нас не ждет: в кичливости своей
И мысли он не допускает даже,
Чтоб варвары, привыкшие лишь грабить,
Дерзнули на такой отважный шаг;
Но варвары, тебя вождем имея,
В уснувший стан проникнут без боязни».
Так говорит она и, Сулеймана
Воспламенив, становится незримой.
Султан, воздевши руки, восклицает:
«О божество, явившееся мне
В телесной оболочке, чтобы гневом
И злобою мое наполнить сердце!
На твой призыв лечу я; да, лечу,
Горами тел равнину всю покрою
И всю ее залью реками крови,
Лишь руку бы мою ты направляло».
Умолкнув, он сзывает безотсрочно
Бездейственные полчища свои,
Остывшие сердца их распаляет
И будит в них уснувшую отвагу.
Чудовище само трубит сигнал
И страшное развертывает знамя:
Покорная султану, за ордою
Орда летит быстрей людской молвы.
Дискордия сперва летит за ними,
Потом преображается в гонца.
В тот миг, когда и день и ночь над миром
Владычествуют будто бы совместно,
Она уже в Солиме: возвещает
Тирану о походе Сулеймана,
О цели нападенья и о том,
Когда и как оно должно свершиться.
Сгущаются уж тени над природой
Зловредных испарений пеленою,
Взамен ночного инея роса
Кровавая обильно кроет землю;
Виденьями наполнен воздух сонный;
Слух ловит шорох крыльев исполинских:
Разверзлась бездна черная и все,
Что в ней живет, наружу извергает.
Среди всех этих ужасов надменный
Султан подходит к ставкам христианским;
Но в час, когда уже за половину
Пути перевалила ночь, привал
Он делает поблизости от места,
Где сладким сном покоятся французы.
Там речью смелой воинов своих
Одушевляет он и ободряет:
«Вы видите перед собою стан,
Обогащенный сотнями разбоев;
Всей Азии сокровища пожравший,
Прославлен больше он, чем страшен вправду.
Его теперь вам Небо предает:
И кони, и доспехи дорогие
Быстрее вам достанутся в добычу,
Чем недругам защитою послужат.
Не та уж эта рать, что силы персов
Сломить могла и овладеть Никеей:
Столь долгая и тяжкая война
Ущерб ей нанесла неисчислимый;
Да будь она и та же, сном теперь
Объятая, на что она способна?
Мгновения довольно, чтобы этот
Сон временный в сон вечный обратился.
Вперед! Я сам по их телам бессильным
Дорогу проложу для вас в их стан.
Пусть каждый меч разит, как мой; пусть каждый
Из вас, как я, пылает злобной местью.
Сегодня упадет престол Христа,
И Азии вернете вы свободу».
Так воинов воспламеняет варвар
И втихомолку к стану их ведет.
Меж тем при первом проблеске рассвета
Сверх чаянья он видит часовых,
Расставленных Готфридом осторожным
В охрану от внезапных нападений.
Приметив неприятеля, они
К передовым отрядам отступают
И криками их будят; те, поспешно
Вооружившись, к битве уж готовы.
Когда не остается и сомнений
Для варваров, что их набег открыт,
Военных труб вдруг раздаются звуки:
Весь воздух содрогается от лязга
Оружия и ржания коней,
И бездны отклик шлют зловещим гулом.
Дискордия, зажегши адский факел,
Предупреждает жителей Солима.
Быстрее бури лютый Сулейман
На стан, еще смятенный, налетает:
Поток, несущий в море и деревья
И хижины, внезапно города
Сжигающая молния, вулкан,
И ужаса и трепета источник,
Лишь слабыми подобиями могут
Служить безумной ярости султана.
Не ведает он промаха, сражаясь:
Что ни удар, то рана или смерть.
Десятки рук его разить готовы,
Мечей его касаются десятки;
Шлем стоны издает и сыплет искры:
Не чувствует он будто ничего
Иль, подавляя боль от ран тягчайших,
Как легкие царапины, их терпит.
Один со всею удалью и мощью
Наносит он отряду пораженье:
Арабы устремляются за ним;
Спасенья ищут в бегстве христиане.
В одну толпу смешавшись, за окопы
И те и эти вместе проникают;
Весь стан собой являет в этот миг
Уныние, развалины и ужас.
На шлеме Сулеймана с головой
Приподнятой и с загнутым хвостом
Ужасная змея кольцом свернулась:
Из пасти заостренные три жала
Сквозь пену синеватую торчат;
И слышится как будто свист змеиный,
И мнится, что она в пылу сраженья
Сама и дым и пламя извергает.
И в этом устрашающем уборе
Еще страшнее кажется султан:
Такой же вид при грозном блеске молний
Имеет океан для морехода.
Лишь явится, одни бегут, дрожа,
Другие же заносят меч отважно;
И каждый миг во тьме ночной тревога
И скрытые опасности растут.
В Италии родившийся Латин
Одним из первых в жаркий бой вступает:
Усталость сил его не истощила,
И храбрости не победили годы.
Пять сыновей его, из детских лет
Чуть вышедшие, рядом с ним дерутся;
Тяжелые доспехи угнетают
Их нежные и хрупкие тела.
Пример им подавая, разжигает
Он бранный пыл в сердцах их и в руках
И говорит: «Вперед, на нечестивца,
Что бегством наших воинов кичится!
Пусть зрелище погибших от него
Препоной вашей удали не служит;
Не забывайте: лавры тем дешевле,
Чем с меньшею опасностью достались».
Так юных львов воспитывает мать:
Еще у них и гривы нет на шее,
Еще вполне их силы не окрепли
И не сложилось тело; но уже
Она через опасности их учит
Добычу находить, бросаться смело
На всякого, кто их покой нарушит,
И робкое преследовать зверье.
От юношей не отстает старик;
Они султана разом окружают
И, как один, в одно и то же время
Шесть копий устремляют на него.
Но старший и храбрейший вслед за тем,
Копье отбросив в сторону, к султану
Вплотную приближается, чтоб меч
В его коня вонзить по рукоятку.
При полной неподвижности неверный
Глядит на нападающих с презреньем:
Так в бурю одинокая скала,
В самой себе опору обретая,
И небу и волнам бросает вызов.
Одним ударом череп рассекает
Султан тому из братьев, кто хотел
Его свалить, убив коня сначала.
С любовью к умирающему брату
Протягивает руку Арамант:
Бесплодная и роковая нежность,
Влекущая лишь новую погибель!
Султан, мечом ударив по руке,
Обоих братьев друг на друга валит.
И падают вдвоем они, мешая
И кровь свою, и вздохи перед смертью.
Сабин заносит издали копье;
Но миг один – и уж оно в осколках,
А сброшенный с седла воитель юный
Уж на земле и под конем врага.
С трудом земные узы порывая,
Душа его прощальный шлет привет
И небу лучезарному, и жизни,
Так много светлых дней ему дарившей.
Из пятерых живыми остаются
Два брата-близнеца Пик и Лаврентий;
Лицо в лицо, они давали часто
Родителям к ошибкам милый повод.
Но Сулейман впервые и навеки
Их разницей жестокой отмечает:
С плеч голову он сносит одному,
Другому же насквозь пронзает сердце.
Отец – иль нет! – скорее, тот несчастный,
Что был отцом, всех сыновей своих
И всех своих надежд погибель видит:
Как может и дышать он, и сражаться!
Иль взгляда он не бросил на черты,
Покрытые уже тенями смерти?
Иль не приметил он, как простирались
К нему уже в последних корчах руки?
Часть горестей его под пеленою