При этих заклинаньях меркнут звезды
И, облаком прикрывшись, тускнет месяц;
Но демонов не слышно и не видно.
Тогда Исмен выходит из себя
И восклицает яростно: «Мой голос
Уж не страшит вас больше, духи ада?
И заклинаний, может быть, еще
Ужаснее из уст моих вы ждете?
Искусства моего еще я самых
Могущественных тайн не позабыл
И языком, искусанным до крови,
Еще произнести сумею слово,
Которое заставит побледнеть
И, вашего владыку на престоле.
Внемлите же! Я… я…» Он продолжал бы,
Но чары между тем уж совершились.
Летят к нему толпами злые духи,
И те, что реют в воздухе, и те,
Что населяют бездны преисподней.
Трепещут все еще от повеленья
Не вмешиваться вовсе в распри смертных;
Но доступ в лес им не был воспрещен,
И здесь, не нарушая воли Неба,
Они жильем избрать деревья могут.
Исмен, гордясь успехом чародейства,
В Солим идет обратно к Аладину
И говорит: «Отныне, государь,
Ты можешь быть вполне спокоен сердцем
За свой престол; враги возобновить
Бессильны разрушительную башню».
И вслед за тем рассказывает он
О чудесах, в лесу произведенных.
И прибавляет: «Небо нам сулит
Еще одно отрадное явленье.
Пройдет немного времени, как с Солнцем
Сойдется Марс в созвездье Льва; на землю,
Двойными опаленную лучами,
Дождя не упадет тогда ни капли;
Не всколыхнется ветром знойный воздух:
Вещает все ужасную засуху.
Немало бед произойдет от зноя.
Опасности для воинов твоих
В нем нет: в тени, на кровлях, у фонтанов
Они найдут желанную прохладу;
Но христиане будут задыхаться
В своей бесплодной, высохшей равнине:
И, Небом побежденных, египтянин
С лица земли сотрет их без следа.
События спокойно созерцая,
Стяжаешь ты победу без войны;
Но если все ж черкес высокомерный,
Одной резни лишь ведающий славу,
Испытывать твою отвагу станет,
Его необходимо укротить:
Все те бичи, что нам враги сулили,
На них же и падут по воле Неба».
Словами чародея убежденный,
Уж больше не боится Аладин
Вчера еще его страшившей рати.
Растут меж тем вокруг Солима стены;
Неутомимо-деятельный сам,
Усиленно торопит он работы:
В движенье непрестанном пребывают
Равно и гражданин и чужеземец.
Тем временем Готфрид благочестивый
Предпринимать не хочет приступ тщетный:
Успеха ждет он лишь от новой башни
И шлет рабочих в тот же самый лес,
Где добывалось дерево и раньше;
Идут они туда с зарей и вдруг,
Едва достигнув цели, цепенеют,
Охваченные ужасом мертвящим.
Так робкое в тиши и мраке ночи
Дитя тех самых призраков боится,
Что созданы его воображеньем
И уж везде мерещатся ему.
И вот в такой неодолимый трепет
Повергнуты рабочие, которым
Чудовища навстречу вырастают
Ужаснее и Сфинкса и Химеры.
Смятенные, растерянные, в стан
Они бегут обратно в беспорядке,
И сыплются забавные рассказы
О чудесах, привидевшихся им;
Однако же никто рассказам этим
Не верит, и Готфрид рабочих снова
Туда же прогоняет под охраной
Испытанных в бесстрашии людей.
Идут и те и эти; но едва
Густые тени чащи мрачной видят,
Как их сердца от ужаса и страха
Неудержимо биться начинают.
И все-таки они без остановки
Идут вперед, испуг свой прикрывая
Отвагой напускной; и наконец
Подходят к очарованному лесу.
Вдруг раздается страшный шум: так ревом
Вулкан земные недра оглашает;
Таков и ветра шум, и стоны волн,
О камни разбивающихся в море.
И слышатся еще в смешенье диком
Рыканье львов, свист змей, медвежьи крики,
И волчий вой, и переливы труб,
И грозные раскаты громовые.
Рабочие и воины бледнеют;
Приметы несомненные весь ужас,
Их души обуявший, выдают.
Не в силах поддержать в них смелость, разум
Не может их самих сдержать покорность:
Перед незримой силой отступая,
Они бегут, и эту слабость так
Один из них Готфриду объясняет:
«О государь, едва ль из нас найдется,
Кто б в этот лес осмелился проникнуть;
Весь Ад вооружился для его
Защиты, и лишь тот бы мог глядеть
На это безбоязненно, чье сердце
Оковано тройной броней алмазной:
Бесчувственным созданьем надо быть,
Чтоб вынести все тамошние звуки».
Внимательно прислушивался к этим
Признаниям Алькаст, Алькаст тот самый,
Чья дерзость безрассудная и смерть,
И смертных презирает в равной мере:
Чудовища страшнейшие, вулканы,
И молнии, и бури, все, что есть
Ужаснейшего в мире, все бессильно
Перед его отвагой загрубелой.
С презрительным движеньем и усмешкой
Он говорит: «Так я пойду туда,
Куда идти не смеет этот воин,
И вырублю один весь лес с его
Химерами и снами; не послужат
Препоной мне ни призраки, ни вопли:
Не побоюсь и Ада я, хотя бы
Он выставил все силы на защиту».
И, получив согласье от Готфрида,
Пускается он в путь. Уже доходит
До рокового леса он, уже
Его встречает грозный рев, но, страха
Не ведая, он наконец ступает
Ногой на очарованную землю:
И вдруг остановиться поневоле
Он должен перед огненной преградой.
И языки огня, и клубы дыма
Стеною восстают и, окружив
Весь лес непроницаемым оплотом,
К нему Алькасту доступ возбраняют.
В причудливейших образах огонь
Является растерянному взору
И там и здесь: то башнею, то замком,
То грозно-сокрушительным снарядом.
А сколько в самом пламени чудовищ
И призраков ужаснейших! Одни
Зловещие косые взгляды мечут,
Другие угрожают прямо смертью.
Алькаст бежит, бежит неторопливо,
Как по пятам преследуемый лев;
Но все же это – бегство, и впервые
Он страх перед опасностью изведал.
Дивится чувству новому Алькаст,
В душе им обретенному нежданно;
Сам на себя досадуя за это,
Он мучится раскаянием поздним.
Подавленный и омраченный, он
На свет уж не глядит высокомерно
И, от людей спеша уединиться,
Свою печаль и стыд скрывает в ставке.
Готфрид зовет его к себе: он ищет
Предлогов уклониться от свиданья;
Но, повинуясь наконец, идет,
Все так же головы не поднимая.
По сбивчивым ответам на расспросы
С трудом добившись истины, Готфрид
В недоуменье молвит: «Что же это?
Соблазн иль чудеса?» И продолжает:
«Средь вас найдется ль воин, что посмел бы
Проникнуть в удивительную тайну,
Пойти туда посмел бы и оттуда
Доподлинные вести принести?»
Прошли и день, и два, и три: пытались
Отважнейшие воины проникнуть
В ужасный лес; но все бежали прочь,
Охваченные страхом и смятеньем.
Тем временем Танкред успел воздать
Все почести возлюбленной Клоринде:
Подавленный и скорбью и тоскою
И не вполне окрепший, он готов,
В тяжелые доспехи облачившись,
В опасное пуститься предприятье.
Душа бодрит измученное тело,
И в силу превращается отвага.
В безмолвии идет он, на угрозы
Неведомые глаз не закрывая:
Выдерживает зрелище спокойно,
Без удивленья слушает весь шум
И чувствует подземные удары.
На миг его охватывает трепет;
Но все ж он входит в лес, где вдруг ему
Стена огня дорогу преграждает.
Колеблется Танкред и рассуждает:
«К чему мне здесь оружие послужит?
И должен ли я ринуться туда,
Где ждет меня заведомая гибель?
Бесспорно, если честь велит, не вправе
Я кровь свою щадить, но голос чести
Всегда я чутким сердцем отличу;
Меж тем оно его теперь не слышит.