Но если я вернусь, что скажет войско?
Где для работ мы дерева достанем?
Готфрид преодолеть желает все
Препятствия во что бы то ни стало,
И, может быть, другой найдется воин,
Отважнее Танкреда?.. Может быть,
Лишь видимость одна передо мною?..
Вперед!..» – и путь он продолжает смело.
В таком ужасном пламени, однако,
Не чувствует он жара никакого
И сам себе отчета дать не может,
Действительно ли призрак перед ним.
Пожар вдруг под его ногами гаснет:
Взамен нисходит облако густое,
Наполненное инеем и мраком;
Но вскоре исчезает и оно.
Танкред, хоть изумленный, но бесстрашный,
По-прежнему уверенно и твердо
Вступает в нечестивый этот лес,
Все уголки исследуя попутно;
Но никаких он больше ни чудовищ,
Ни призраков перед собой не видит:
Вперед его движенье затрудняет
Лишь полная извилин гущина.
Так шаг за шагом, наконец, поляны
Он достигает, посреди которой
Величественный в виде пирамиды
Растет уединенно кипарис.
Он к дереву идет и на коре
Таинственные знаки примечает,
Такие же, как некогда взамен
Письмен употребляли египтяне.
Средь чуждых начертаний он нежданно
Сирийские находит и читает:
«О воин безрассудный, что дерзнул
Свои шаги направить в царство смерти,
Будь милостив и не тревожь приюта
Несчастных, что навеки лишены
Сияния небесного; войною
Живым идти на мертвых не пристало».
Пока Танкред пытается проникнуть
В значенье слов загадочных, с шуршаньем
Вдруг пробегает ветер по листве;
А вслед за тем, сливаясь в хор унылый,
Из тайников лесных к нему и вздохи
И стоны, как от лютых мук, несутся:
И в сердце вызывает этот хор
То ужас, то печаль, то состраданье.
В конце концов он вынимает меч
И кипарис разит что есть в нем силы.
О, чудо! Из коры струей тягучей,
Окрашивая землю, льется кровь.
Герой дрожит; но, вскрыть желая тайну,
Удар он повторяет с той же мощью:
Тогда к нему протяжные стенанья,
Как будто из могилы, долетают.
Потом он слышит голос: «Ах, Танкред!
Остановись! Жестокой раной, варвар,
Недавно разлучил меня ты с телом,
Которое так дорого мне было;
Зачем еще и дерево терзаешь,
Судьбою мне назначенный приют?
Иль хочешь ты, жестокий, и в могиле
Над прахом ненавистным надругаться?
Клоринда – я; и не одна я в этом
Лесу теперь живу: и христиане
И мусульмане – все, что под стенами
Солима пали, силой тайных чар
Сюда заключены; здесь все деревья,
Что видишь ты кругом, живут и дышат;
Во всем лесу не сможешь ты срубить
И ветки, чтоб не сделаться убийцей».
Больной, когда драконы и химеры
Приснятся вдруг ему, хоть в них не верит,
Но все ж боится их и в глубине
Души, наполовину убежденный
В обмане чувств, все ж делает усилья
Бежать от наводящих страх чудовищ:
Так бредням поддается и герой,
Хоть борется рассудок здравый с ними.
Под властью чувства мощного его
Встревоженное сердце холодеет;
В невольном, непредвиденном движенье
Меч из руки дрожащей выскользает,
И чудится ему уже Клоринда
С упреком на губах похолодевших:
Не в силах он на кровь ее смотреть
И скорбные ее стенанья слушать.
Так мужество, которое не только
Опасности страшнейшие, но даже
И смерть была не в силах возмутить,
Сдалось перед обманчивою тенью,
Прикрывшеюся именем заветным.
Далеко отнесло порывом ветра
Упавший меч: владелец побежденный
Его, из леса выйдя, поднимает.
Не смеет возвратиться он, не смеет
Вновь посягнуть на пагубную тайну.
К Готфриду он является тотчас же
И, с силами собравшись, держит речь
Такую: «Государь, тебе по чести
Все чудеса я подтвердить обязан;
И адский шум, и призраки – все это,
Хотя невероятно, так и есть.
Передо мною вдруг возникло пламя,
Весь лес как бы стеною охватив,
Чудовища мне преградили доступ,
Но я преодолел препоны эти:
Орудия, чудовища, огонь —
Все сгинуло; потом еще я видел,
Как зимний иней и ночная тьма
Внезапно днем сменились лучезарным.
Сказать ли мне? Живут и говорят
Во всех деревьях души человечьи;
Я слышал, да, я слышал эти звуки,
Что сердце мне терзают до сих пор.
Когда мечом ударишь, как из раны
Телесной, кровь оттуда льется… Нет,
Я в слабости своей сознаться должен.
Нет… я и ветки там сломать не мог бы».
Сказал. Меж тем Готфрид благочестивый
Среди наплыва мыслей сам не знает,
На что решиться: самому ль вступить
В бой с чарами лесными напоследок,
Иль разыскать подальше лес, в котором
Деревьев нарубить бы можно было;
Но тут его пустынник извлекает
Из глубины раздумья, говоря:
«Брось смелые намеренья! Иная
Рука в деревьях чары одолеет.
Уж судно роковое паруса
Спускает на пустынном побережье;
Тот воин, что победу нам доставит,
Постыдные уж цепи разорвал:
Сион под нашей властью будет скоро,
И сарацин испустит вздох последний».
Лицо его все в пламени, и голос
Сильнее, чем у смертного, звучит;
Готфрид надежде новой предается,
В душе пылая рвеньем небывалым.
Меж тем, вступив в созвездье Рака, солнце
Жжет землю нестерпимыми лучами;
От зноя изнемогшие, к труду
Уж никакому люди не способны.
Бессильно звезд, земле благоприятных,
Влияние спасительное; звезды,
Несущие лишь беды и напасти,
Одни преобладают в небесах:
Живое все становится добычей
Нещадно пожирающего зноя;
За днем горючим ночь гнетет и давит,
И новый, злей, ее сменяет день.
Восходит солнце утром не иначе,
Как скрытое кровавыми парами,
Предвестниками гибельного дня,
И не иначе вечером заходит,
Как в пятнах красноватых, предвещая
Такой же день ужасный и на завтра.
Так день за днем насущная беда
Уверенность дает в беде грядущей.
Под жгучими лучами засыхая,
Со стебля осыпается цветок,
Желтеет лист, трава, сгорая, чахнет,
Земная разрывается кора
И родники живые иссякают.
Небесный гнев карает всю природу,
И даже облака – не что иное,
Как лишь воспламененные пары.
Зияет черной печью свод небесный,
И не на чем остановиться глазу;
Прохладный ветер, скованный, притих
В своих пещерах; воздух неподвижен:
По временам лишь знойное дыханье
Пустыни африканской донесется
И, всколыхнув его слегка, лишь пуще
Удушливой струей воспламенит.
Бесследно сожжены ночные тени
Палящим блеском дня: ночной покров
Насыщен вредоносными парами
И пламенем комет, скиталиц мира.
О бедная земля! Тебе в росе
Жестокое отказывает небо;
Твои цветы и травы, умирая,
Напрасно ждут Авроры чистых слез.
На крыльях ночи к смертным не слетает
И мак на них не сыплет сладкий сон;
Они к нему взывают голосами
Угасшими, но глух он к их моленьям.
Из этих всех бичей страшнейший, жажда,
Нещадно пожирает христиан:
Отравленные варваром фонтаны
Болезни лишь приносят им да гибель.
Сокровищница вод кристально-чистых,
Теперь уж оскудевший Силоам
В беспомощно-медлительном теченье
Едва свой путь песчаный орошает.
Что в нем! И Эридана в половодье,
И Ганга, даже Нила самого,
Дарящего Египту удобренье,
Едва ли бы для христиан хватило.
И в их воображенье воспаленном
Видения былого воскресают
И те ручьи, что, серебром сверкая,
Струились в мураве, и родники,
Змеившиеся резво по полянам;
Но радостные некогда картины