Питают в них отчаяние только
И жалобы усугубляют их.
Те воины, что до сих пор природу
Во всех ее препонах побеждали,
Не гнули спин под тяжестью доспехов
И смело вызывали смерть на бой,
Теперь отягощают землю сами,
Лишенные и мощи и отваги:
Неведомый огонь течет в их жилах
И злобно жжет и пожирает их.
Скакун, утратив гордость, изнывает
Над жалкою безвкусною травою;
Нетверд он на ногах, и голова
Беспомощно на стройной шее виснет.
Не чувствует он больше жала славы
И собранных не вспоминает лавров;
Его как шелк лоснившаяся кожа
Теперь – лишь груз постылый для него.
Хозяина и дома знать не хочет,
Как будто и забыл их, верный пес;
В пыли бессильным телом разметавшись
И не переставая задыхаться,
Старается он тщетно успокоить
Внутри его сжигающее пламя:
Тяжелый воздух вместо освеженья
Сильнее только легкие гнетет.
От зноя так земля изнемогала,
И гибли смертные на ней. Забыв
И думать о победах, христиане
Последних опасаются несчастий.
Со всех сторон в их стане раздаются
Лишь жалобные возгласы: «На что ж
Надеется Готфрид? Чего он ждет?
Чтоб и следа от нас тут не осталось?
Где силы он возьмет, чтоб одолеть
Твердыни вражьи? Где на то снаряды?
Иль мало было знамений? И гнева
Небесного он видеть не желает?
А между тем все эти чудеса,
Чудовища и призраки все эти,
И пламенное солнце напоследок
Нам на него указывают ясно.
Презренный, низкий сброд, каким он нас
Считает, без сомнения, должны ли
Мы все до одного погибнуть, лишь бы
Ему сберечь и скипетр и корону?
Он упоен своей верховной властью;
Однако стоит ли она и счастья
И жизней тех народов, что ему
Обязаны покорностью безмолвной?
Э, вот он, муж благочестивый, вот
Прославленное милосердье! Варвар!
Чтоб суетным почетом наслаждаться,
Соратников своих он забывает.
Фонтаны и ручьи для нас иссохли;
К нему ж течет вода из Иордана,
И с ней мешая критское вино,
Среди друзей он за себя спокоен».
Латиняне так ропщут; в то же время
В уме своем решает грек коварный:
«Зачем мне гибнуть здесь? Зачем мне ждать,
Чтоб никого из наших не осталось?
Пусть, если хочет, роет здесь могилы
Себе и всем латинянам Готфрид!»
Решил и под покровом ночи темной
Украдкой удаляется из стана.
Побег его наутро уж не тайна,
И многие прельщаются примером:
Пришедшие сюда за Адемаром,
Клотарием и прочими, кого
Нет более в живых, теперь считают
Себя освобожденными от клятв:
Все думы их направлены к побегу,
И некоторых нет уже с рассветом.
Готфрид и слышит все, и видит. Мог бы
Вооружиться он верховной властью,
Но строгих мер душа его не терпит;
Он руки поднимает к небесам,
В них взор, горящий рвением, вперяет
И с верою, что двигает горами
И обращает вспять движенье рек,
Смиренную мольбу возносит Богу:
«О Господи и Отче мой! В пустыне
Ты ниспослал росу народу с неба,
Дал смертному Ты власть извлечь из камня
Струю воды: яви же мощь Свою
И нам! Прости нас, духом ослабевших,
И голосу лишь милосердья внемли!
Мы – воины Твои, и хоть за это
Нас, грешников, помилуй и спаси!»
Мольба взлетает быстро к небесам.
Предвечный внемлет ей и благосклонно
На воинов измученных взирает;
Он хочет положить предел напастям
И говорит: «Сражаясь за Меня,
Они уж испытали бед немало.
И Ад и мир, соединясь, и силу
И хитрость проявляли против них.
Повелеваю Я: да воцарится
Отныне в той стране порядок новый
И да откроет воинам Моим
Судьба отныне путь к одним удачам.
Пусть дождь польет; пусть возвратится в стан
Из стран чужих непобедимый воин
И явится затем лишь египтянин,
Чтоб довершить его триумф и славу».
И задрожал от голоса Его
Небесный свод, и всколыхнулся воздух,
И дали отклик трепетом покорным
И океан, и пропасти, и горы;
И молнии заискрились внезапно,
И гулко пронеслись раскаты грома:
Восторженными криками весь стан
Приветствует ниспосланную милость.
А тучи все сгущаются; уж это —
Не плотные земные испаренья:
Они на землю сходят прямо с неба,
Открывшего все родники свои.
Нежданно ночь вселенную объемлет,
Малейший проблеск света поглощая;
Неудержимый дождь ручьи поит
И быстро всю равнину заливает.
Так знойным летом птицы водяные
На берегах иссохших ждут дождя:
Неистовыми криками как будто
Зовут его и крылья расстилают,
Чтоб первых даже капель не лишиться.
И хлынул дождь, и птицы уж в воде
Ныряют, выныряют, вновь ныряют
И сладкой упиваются прохладой.
И так же христиане с ликованьем
Сбирают дар небес, струю живую:
Спешат наполнить ею чаши, шлемы
И жадными ее глотками пьют.
Одни лицо окатывают ею,
Другие в ней полощутся руками;
А кто предусмотрительнее, те
Ее запасы делают в кувшинах.
Иссохшая, бесплодная земля
В раскрывшиеся недра столь же жадно
Живительную впитывает влагу
И ходами, сокрытыми для взора,
Ее распространяет в глубине;
Она же, там круговращаясь, вскоре
Питательной струей былую свежесть
И жизнь вливает в травы и в цветы.
Природа возрождается и краше
Становится, чем ранее была:
Так юная красавица, лекарством
Спасенная от угрожавшей смерти,
Вновь розы видит на своих щеках
И, быстро забывая о болезни,
Уборы за уборами меняет,
Сама собой и тешась и любуясь.
Иссякли наконец потоки неба:
Вновь солнце появляется на нем
И кроткими весенними лучами
Ласкает к жизни вызванную землю.
О вера, добродетелей царица!
Порядок изменяешь ты времен,
Мятежный успокаиваешь воздух
И над судьбой враждебной торжествуешь.
ПЕСНЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Часы бегут. Ночная пелена
Взвивается, вся влажная от пара,
И каплями алмазными на землю
Роса обратно падает, цветов
И зелени усугубляя свежесть;
Царят в прозрачном воздухе зефиры
И нежным дуновением своим
Зовут к покою сладостному смертных.
Уже в объятьях сна они успели
Забыть труды и беды все, когда
От вечности не дремлющее око
На землю устремил Владыка мира.
Остановив с отеческой любовью
Свой взор на добродетельном вожде,
Ему ниспосылает Он виденье,
Небесную вещающее волю.
Недалеко от золотых ворот,
В которые лучом стучится солнце,
Хрустальная есть дверь: через нее-то
Перед восходом солнечным слетают
На землю сны, селений горних дети,
Вливающие в чистые сердца
И радость и надежду; сон Готфрида
На крыльях золотых слетел оттуда ж.
От века сны еще видений людям
Столь радостно-прекрасных не являли.
Глазам Готфрида все открыты тайны
Обителей и областей небесных:
Он истину в ее истоке видит
И существа в действительности их;
Он мнит себя в тот миг перенесенным
В безбрежно-светозарное пространство.
Пока дивится он картине мира
В гармонии и красоте движений,
Является вдруг воин перед ним,
Увенчанный искристыми лучами,
И голосом, которому он равных
По нежности не слышал, произносит:
«Иль ты не узнаешь меня, Готфрид?
Не узнаешь Гуго, чьим был ты другом?» —
«Прости, мои глаза ослеплены
Твой образ окружающим сияньем;
Я разглядеть черты твои не в силах», —
И с этими словами троекратно
Пытается он друга сжать в объятьях;
Но троекратно тень, как сновиденье,