Слова любви для нас уж отзвучали…
Но если ты и памятью о ней
Гнушаешься, то выслушай, как враг
Выслушивать врага моленья должен.
Что я прошу, то можешь ты исполнить,
Ко мне в душе презренье сохраняя.
Нашел себе ты в ненависти счастье,
И я не посягаю на него;
Ты, без сомненья, прав: доныне так же
Мне христиане были ненавистны,
И ты был ненавистен в их числе.
Погибели твоей лишь домогаясь,
Тебя перенесла я в эти страны,
Далекие от мира и от битв.
И к этим преступлениям прибавь
Еще одно, ужаснее всех прочих:
Тебя я напоила ядом страсти…
Вине моей нет имени и кары!
И честь и стыд я отдала тебе;
Покорною рабою став твоею,
Тебе тот рай открыла, о котором
Вздыхали тщетно тысячи влюбленных.
Месть ждет тебя; спеши, покинь места,
Столь милые тебе еще недавно!
Ниспровергай повсюду веру нашу:
Сама же меч в твои вложу я руки.
Ах, не моя уж больше эта вера!
Ты, сердца моего кумир жестокий,
Один лишь ты владеешь им отныне:
Один ты мне и господин и бог!
И об одной лишь милости прошу я:
Последовать позволь мне за тобой!
Как пленных победитель к колеснице
Приковывает, так включи в число
Своих трофеев славных и Армиду
На торжество и радость христиан;
Пусть гордая краса перед лицом
Соратников твоих влечет оковы.
Презренная раба! Э, для чего
Отныне эти волосы мне холить?
Я косы бесполезные отрежу;
Пусть все во мне изобличает рабство.
В пылу кровавых битв, среди врагов
Я от тебя не отойду; довольно
И храбрости и силы у меня,
Чтоб послужить тебе оруженосцем.
Конюшим буду я твоим; коль хочешь,
Отдам я жизнь, чтоб защитить твою:
Пусть меч врага пронзит мне прежде сердце,
Чем твоего достигнет. Не найдется
Ни одного, быть может, между ними,
Чтоб дни твои купить ценой моих;
Краса, тобой презренная, быть может,
Забыть заставит каждого о мщенье.
Несчастная – увы – мне ль надмеваться
Красой, что преклонить тебя не в силах!»
Она хотела продолжать, но слезы
Рекой текут из глаз ее; схватить
Героя руку, только лишь колена
Обнять его хотела бы, но тщетно:
Любви к нему нет доступа уж в сердце,
И замкнуты для слез его глаза.
Но если прежним пламенем любовь
В нем не могла уж больше разгореться,
Живым теплом его, по крайней мере,
Смягчает целомудренная жалость:
Душа его растрогана; однако,
Естественное чувство обуздав,
Под внешностью бесстрастной он искусно
Движение участия скрывает.
«Я скорбь твою, Армида, разделяю, —
Так говорит он ей, – зачем в тебе
Не в силах погасить я пламя страсти!
Я не таю ни злобы, ни презренья;
Не помню я обиды и о мщенье
Не думаю. Не враг и не раба,
Ты и в любви, и в ненависти меру
Нарушила, поддавшись заблужденью.
Простительные слабости! Тебя
Оправдывают вера, пол и возраст.
Могу ль я осуждать твои ошибки,
Когда их разделял с тобою вместе?
Нет, в счастье ли, в несчастье ли, но память
Твоя мне будет вечно дорога,
И рыцарем твоим я все ж останусь,
Насколько мне позволят честь и вера.
Покончим навсегда с позором нашим
И погребем его в пустынях дальних.
О, если б я из цепи дней моих
Мог вырвать эти звенья роковые!
О, если б миру эта часть моей
Истории неведомой осталась!
И ты стрелу исторгни, что пятнает
И доблесть, и красу, и блеск рожденья.
Расстанемся, и пребывай здесь в мире:
Ни шагу дальше сделать ты не смеешь;
На этой иль иной стезе найди
Усладу в недрах разума и воли».
Пока Ринальд так говорит, Армида,
Едва собой владея, на него
Бросает угрожающие взгляды;
И наконец громит его словами:
«Нет, ты – не сын Софии, и кичиться
Тебе геройской кровью не пристало:
Ты морем в гневе выброшен со дна,
Кавказом ты рожден, тигрицей вскормлен.
К чему еще притворство? Хоть одним
Движением ты проявил ли жалость?
В лице ты изменился ли? На вопль
Отчаянья ответил ли хоть вздохом?
И ты, мою печаль поправший, хочешь
Быть рыцарем моим, а сам бежишь!
И ты, великодушный победитель,
Охотно все обиды забываешь!
Советы мне даешь, мудрец суровый!
Журишь мою любовь, благоразумный!
О Небо! Терпишь ты таких злодеев,
А наши храмы и твердыни рушишь!
Иди, мне мира твоего не надо;
Беги, неблагодарный! За тобою,
Как фурия, вслед полетит моя
Со змеями и факелами ярость.
И если суждено тебе вернуться
В проклятый стан, своею кровью скоро,
Могильными тенями окруженный,
Искупишь ты отчаянье мое.
Тогда-то, вздох последний испуская,
Ты призовешь Армиду… я услышу…»
Пытается она договорить;
Но скорбь ее слова вдруг прерывает,
И звуки их теряются в пространстве!
И падает как мертвая она:
На теле выступает пот холодный,
Смыкаются в изнеможенье веки.
Смыкаются, Армида! Утешенья
Последнего тебя лишает Небо:
Открой глаза, несчастная, взгляни,
Как плачет тот, кто от тебя уходит!
Ах, если бы могла его ты слышать!
Как усладили б душу эти вздохи!
Дает тебе он все, что может: взор
Прощальный полон жалостливой ласки.
Что делать? Вправе ль он на берегу
Пустынном злополучную оставить?
Велит ему остаться состраданье,
Но в путь его влечет необходимость.
И вот уж судно легкое несется
Вразрез волнам; на берег устремлен
Ринальда взор, но берег постепенно
Из глаз его в пространстве исчезает.
Придя в себя, глядит вокруг Армида
И всюду одиночество встречает.
«Уехал! – говорит она, – уехал
И мог меня здесь бросить бездыханной!
И ни на миг отъезда не отсрочил!..
Не оказал мне помощи малейшей…
А я еще люблю его… и вместо
Того, чтоб мстить, по нем же слезы лью…
Но разве нет оружия другого?
О, по пятам за ним, неблагодарным!
Ни Небо не спасет его, ни Ад.
Вот он в руках, я сердце вырываю…
И пусть лежат кровавые останки
На страх другим таким же смельчакам…
Сам научил меня он быть жестокой…
Но где же я? Что говорить дерзаю?
Несчастная Армида! Лишь в оковах
Он мог еще твою изведать ярость;
Теперь твой гнев уж опоздал, и ты
Бесплодным излияньям предаешься,
Нет… если и мольбы мои, и чары
Над ним бессильны, есть иное средство:
Ты, красота, отвергнутая им,
Послужишь мне орудием возмездья.
Да, красота тому наградой будет,
Кто принесет мне голову его.
Поклонники мои! Я предлагаю
Вам тягостный, но благородный искус…
И самое себя, и все богатства
Вам отдаю… Но если я не стою
Такой цены, пустая красота,
Какой ты бесполезный дар природы!
Дар гибельный, гнушаюсь я тобою;
Гнушаюсь и венцом своим, и жизнью,
Гнушаюсь днем рожденья своего…
Живу я лишь надеждою на мщенье».
Так, в возгласах прерывистых свое
Отчаянье излив, с безумным взором
И косами, разметанными дико,
Она пустынный берег покидает.
В свой замок возвратившись, духам ада
Она шлет вызов в громких заклинаньях:
От страшных туч темнеют небеса;
Светило дня, бледнея, угасает;
Дрожат от ветра горы и утесы,
Ревет и стонет бездна, а чертог
Уж полон и свистящих, и шипящих,
И воющих, и лающих чудовищ.
На здание нисходят тени тьмы
Ночной черней; они еще ужасней
От молний, что насквозь их прорезают.
Потом светлеет снова; снова солнце
Бросает с неба бледные лучи.
Еще не ясен воздух, но уж видно,
Что замка больше нет: исчез бесследно,
Как будто бы и не было его.