Хотя героя шлем не поврежден,
Но сам он пошатнулся. Вслед за этим
Смертельно ранен в бок могучий варвар.
Он падает, чудовищный гигант,
Властитель необузданный, сраженный
В последний раз единственным ударом.
При виде поражения такого
От ужаса сердца все замирают;
И даже Сулейман, сам Сулейман,
Колеблется, трепещет и бледнеет,
Уверенный в погибели своей,
Впервые он теряется в сомненьях.
О Небо! Всем Ты управляешь в мире,
И все Твоей покорствует деснице.
Хотел бы он вступить в единоборство,
Хотел бы на Ринальда налететь;
Но он в себе уж не находит больше
Того огня, что в нем пылал недавно;
Не чувствует он прежних сил в себе;
Не чувствует отваги прирожденной:
Какой-то ужас тайный гасит злобу
И сдерживает рвенье боевое.
В бреду так представляется больному,
Что он куда-то силится бежать,
Но двинуть ни рукою, ни ногою
Не может и на месте остается;
Хотелось бы ему промолвить слово,
Но языком не шевельнуть ему.
Одолевают мысли Сулеймана,
Лишь мысли нет о сдаче иль о бегстве.
Ринальд на Сулеймана налетает,
Как молния; сопротивленья мало
Оказывает тот и, умирая,
Все так же неизменно смел и тверд.
Не делает попытки ни малейшей
Он от ударов грозных уклониться
И принимает их без вздоха: все
Величием и гордостью в нем дышит.
Так вождь-боец, что в долгую войну
То падал, то вставал еще ужасней,
Подобно баснословному Антею,
На этот раз, упав, не встанет больше.
Все узнают о гибели его;
Фортуна ж не колеблется отныне:
Меж христиан внедрившись, направляет
Она свои удары на неверных.
Последняя надежда мусульманства,
Не оправдав названья своего,
Бежит постыдно и отряд бессмертных;
И с ним бежит калифов знаменосец.
«Несчастный! – восклицает Эмирен,
Путь беглецу внезапно преграждая, —
Из тысячи я выбрал не тебя ли,
Чтоб с честью это знамя охранять?
Я, Римедон, тебе его доверил
Не для того. О жалкий трус! Среди
Врагов военачальника ты видишь
И все ж его решаешься покинуть?
Чего ты хочешь? Жизни? Так вернись,
Вернись со мной; твой путь ведет лишь к смерти.
Сражаться – для тебя одно спасенье,
Путь чести есть единственный путь к жизни».
Заставив Римедона устыдиться,
Других не упрекает Эмирен:
Угрозы и удары расточая,
Он заставляет их о самой смерти
Забыть перед возможностью ее;
И вновь он окрыляется надеждой
При виде собирающейся рати
И Тизаферна доблестных деяний.
И вправду этот день для Тизаферна
Днем вечной славы был: он смял нормандцев,
Бельгийцев в бегство обратил; Герньер,
Рожер, Герард – все от него погибли.
Уверенный, что подвиги его
Прославленное имя обессмертят,
Не бережет он жизни и стремится
Лишь в те места, где бой всего опасней.
Ринальда видит он и узнает,
Хотя его одежда боевая
Поблекла уж и весь орел в крови.
«Вот, – говорит он, – страшное мгновенье.
О Небо, помоги мне! О Армида,
Свидетельницей будь моих усилий!
О Магомет! Коль мертвым враг падет,
Тебе я посвящу свои доспехи!»
Обеты не доносятся до Неба,
И Магомет мольбы не слышит жаркой!
Меж тем в себе он распаляет гнев,
Его огнем любви воспламеняя.
Так лев свирепый, чтобы кровожадность
Усугубить, себя по бедрам бьет.
Исполненный и ярости и мощи,
Он быстро нападает на Ринальда.
Ринальд летит навстречу. Христиане
И сарацины, видя двух героев,
Как бы по уговору, отступают,
Чтоб поединка круг расширить им;
Забыты все враждебные их чувства,
Забыты и опасности войны,
И общее устремлено вниманье
На битву, что других всех битв страшней.
Удары лишь наносит Тизаферн;
С ударами Ринальд наносит раны.
Неверный весь в крови, с разбитым шлемом
И со щитом, уж ни на что не годным.
Армида видит мстителя почти
Погибшим; все от ужаса трепещет:
Мгновение одно лишь рассекает
Защитников ее непрочный узел.
Вокруг ее блестящей колесницы
Уж пустота: победа ускользнула,
На месть надежды нет; ей цепи рабства
Мерещатся и ненавистен день.
Растерянная, яростная, сходит
Она на землю, на коня садится
И с поля, как преступница, бежит,
Но гнев и страсть с собой уносит в сердце.
Так древле Клеопатра убегала,
Антонию сражаться предоставив
С Октавием счастливым. Самого
Себя предатель, но невольник верный
Любви, пренебрегает он победой,
Чтоб за своей возлюбленной лететь.
Так поступить и Тизаферн хотел бы,
Но от Ринальда он уйти не может.
Утратив созерцанье красоты,
Им страстно обожаемой, неверный
Как будто день утрачивает ясный:
В отчаянье к врагу оборотившись,
Он в лоб ему удар наносит страшный.
Шатаясь, пригибается герой.
Так наковальня в мрачных недрах Этны
Дрожит под тяжким молотом циклопа.
Но быстро выпрямляется он снова,
Мечом пронзает латы Тизаферна
И через кожу, мясо, между ребер
До сердца проникает острием.
Оно выходит сзади, образуя
Две раны: на груди и на спине —
Два выхода широкие, как будто
На выбор для души освобожденной.
Герой глазами ищет христиан,
Чтоб помощь оказать, иль сарацинов,
Чтоб в бой вступить; но все уж в полном бегстве,
И по земле разбросаны знамена.
Резню он прерывает: тот огонь,
Что пожирал его, как будто гаснет;
И мысль его летит за одинокой
Покинутой красавицей-беглянкой.
Он видел, как она бежала; жалость
Зовет его к участью и к заботам.
Он вспоминает, что в последний миг
Быть рыцарем ее дал обещанье,
И по следам коня ее внезапно
Пускается. Армида в это время
Находит место, где осуществить
Намеренье отчаянное хочет.
Она благодарит счастливый случай,
Что этот мрачный и уединенный
Приют ей указал. Сойдя с коня,
Она бросает лук, колчан и стрелы
И говорит: «Что пользы мне в тебе,
Злосчастное оружие! Ты мщенью
Не послужило моему, останься ж
Навеки здесь, в пустыне, погребенным…
Так много стрел еще, и ни одна
Из вас омыться кровью не способна?..
Грудь варвара пронзить вам не под силу:
В грудь женщины проникнуть попытайтесь…
Моя открыта вам, и пусть искупит
Она и немощь вашу, и бесчестье…
В ней слишком много нежности, увы!
Владычица-любовь про это знает.
Я вас прошу, лишь смерть пошлите мне…
Отчаянье и вы, вот весь мой жребий…
Несчастная Армида! Исцелила б
Хоть смерть мое израненное сердце,
И мой огонь угас бы вместе с жизнью!
А если яд губительный за мной
Последует и в недра преисподней?
Любовь! Любовь! Покинь свою добычу!
Пусть только месть и ярость скорбной тени
Моей навеки спутницами будут!..
Иль пусть не ада мрачные пространства
Они терзают, нет, а иноверца
Жестокого, что мною пренебрег!
Пусть по ночам в безмолвии зловещем
Они тревожат сон его, вокруг
Распространяя смертный страх и ужас!»
Так говорит и, умереть решившись,
Стрелу острее прочих выбирает;
И в тот же миг является Ринальд,
Является и видит, что готова
Она уж прекратить свой жалкий жребий.
Стремительно бросается он к ней
И схватывает за руку, в которой
Сверкает смертоносное железо.
Армида, обернувшись и увидя
Ринальда, испускает громкий возглас,
Глаза от черт любимых отвращает
С презрением и падает без чувств.
Так лилия, подрезанная в стебле,
Беспомощно к земле головку клонит.
Одной рукой Ринальд царевну держит,
Другою грудь спешит освободить.
Он смачивает жалости слезами