Вишес знал, что его настиг сон, потому что он был счастлив в нем. Ночные кошмары всегда начинались с состояния блаженства. В начале он был полностью счастлив, абсолютно целый, как собранный Кубик Рубика.
А потом раздался выстрел. Ярко-красное пятно расцвело на футболке, а его крик разрезал воздух, казавшийся плотным, почти твердым.
Его захлестнула такая боль, будто с него кусками содрали кожу, потом окунули в бензин и подожгли, а в довершение, взорвали бомбой шрапнель.31
О, Боже, он умирал. Никто не переживет такой агонии.
Он упал на колени и…
Ви подскочил на кровати, будто ему заехали по голове.
В клетке черных стен пентхауса и темнотой за стеклами, его дыхание звучало как ножовка, распиливающая древесину. Черт, его сердце билось так быстро, что ему пришлось приложить руки, дабы удержать его на месте.
Ему нужно выпить… сейчас же.
Он подошел к бару на вялых ногах, схватил чистый стакан и налил четыре дюйма Грей Гуза. Высокий стакан почти достиг его губ, когда Ви осознал, что был не один.
Он достал кинжал из ножен и резко обернулся.
— Это всего лишь Я, Воин.
Господи Иисусе. Дева-Летописица стояла перед ним, укутанная в черную мантию с головы до пят, ее лицо было закрыто, а крошечный силуэт заполнял весь пентхаус. Сияние, яркое, словно полуденное солнце, лилось из-под краев ее одеяния на мраморный пол.
О, именно в этой встрече он сейчас нуждался. Ага.
Он низко поклонился и замер на месте. Попытался представить, как бы он продолжил пить в таком положении.
— Я почтен.
— Лжешь, — сухо сказала она. — Поднимись, Воин. Я хочу видеть твое лицо.
Ви попытался изобразить на физиономии нечто вроде «привет-как-дела», надеясь закамуфлировать «твою-же-мать». Черт подери. Роф угрожал обратиться к Деве-Летописице, если Ви не сможет взять себя в руки. Похоже, его сдали.
Встав вертикально, он решил, что глоток Гуза расценится как оскорбление.
— Верно, — сказала она. — Но делай, что нужно.
Он проглотил водку как воду и поставил стакан на барную стойку. Захотелось еще, но, будем надеяться, она не задержится здесь.
— Цель моего визита не имеет ничего общего с твоим королем. — Дева-Летописица подошла ближе, остановившись в одном футе от него. Ви поборол желание отступить назад, особенно когда она протянула сияющую руку и погладила его по щеке. Ее сила была похожа на удар молнии — четкий и смертельный. Не хотел бы он стать ее мишенью. — Пришло время.
Время для чего? Но он сдержал себя. Ты не задаешь вопросы Деве-Летописице. Если, конечно, не хочешь добавить в резюме пункт «использовали для натирки полов».
— Близится твой день рождения.
Верно, ему исполнится три сотни и три года, но он не мог понять, почему это послужило основанием для частного визита с ее стороны. Если она хотела отправить поздравление, подошло бы что-нибудь на скорую руку по е-мэйл. Черт с ним, могла заказать электронную открытку от Холлмарк32 и закончить на этом.
— У меня есть для тебя подарок.
— Я почтен. — И сбит с толку.
— Твоя женщина готова.
Ви вздрогнул всем телом, будто кто-то полоснул его ножом по заднице. — Простите, что…
Никаких вопросов, осел.
— А… со всем уважением, у меня нет женщины.
— Есть. — Она опустила сияющую руку. — Я выбрала ее среди Избранных в качестве твоей первой супруги. Она чистейших кровей и невероятной красоты.
Когда Ви открыл рот, она надавила на него.
— Вы соединитесь, и ты зачнешь с ней ребенка, как и с другими женщинами. Твои дочери пополнят ряды Избранных. Сыновья вступят в Братство. Это твоя судьба — стать Праймэйлом33 Избранных.
Слово Праймэйл взорвалось, как водородная бомба.
— Простите меня, Дева-Летописица… э… — Он прокашлялся и напомнил себе, что, разозлив Ее Святейшество, понадобятся щипцы для барбекю, чтобы собрать твои запеченные кусочки. — Не хочу вас оскорбить, но я не признаю ни одну женщину, как свою…
— Признаешь. Ты возляжешь с ней в должном ритуале, и она выносит твоего ребенка. Как и остальные.
Перспективы попасть в ловушку на Другой Стороне, окруженным женщинами, неспособным драться, лишенным возможности видеть своих братьев… или… Боже, Бутч… придали рту смелости.
— Моя судьба — быть Воином. Вместе с Братьями. Я там, где должен быть.
Кроме того, учитывая, что с ним сделали, он вообще мог произвести ребенка?
Он ожидал, что она закатит скандал за его неповиновение. Вместо этого она сказала:
— Как бесстрашно с твоей стороны отрекаться от своего статуса. Ты так похож на своего отца.
Неверно. Он и Бладлеттер не имели ничего общего.
— Ваше Святейшество…
— Ты должен это сделать. Ты должен подчиниться по доброй воле.
Выскочил жесткий и резкий ответ.
— Мне нужна чертовски серьезная причина.
— Ты мой сын.
Ви перестал дышать, грудь стала словно бетонной. Конечно, она говорила это в широком смысле слова.
— Триста лет и три года назад ты был рожден моим телом. — Капюшон Девы-Летописицы спал по собственному желанию, открывая призрачную, божественную красоту. — Подними свою руку, называемую проклятой, и узри правду.
С колотящимся в горле сердцем, он поднял руку в перчатке, беспорядочными рывками сорвал кожу. И в ужасе уставился на то, что было за покрытой татуировками кожей: его сияние было таким же как и ее.
Господи Иисусе… Какого черта он не установил связь раньше?
— Твоя слепота, — сказала она, — потакала твоему отречению. Ты просто не хотел этого видеть.
Ви отступил от нее подальше. Врезавшись в матрас, он позволил рухнуть своей заднице, и сказал себе, что сейчас не время терять рассудок…
О, минуточку… он уже его потерял. Отлично, или же у него сейчас поедет крыша.
— Как…это возможно? — Конечно, это был вопрос, но кого сейчас волнует?
— Да, думаю, мне следует простить тебе твой вопрос в этот раз. — Дева-Летописица проплыла по комнате, двигаясь, но, не ступая, мантия при движении не шевелилась, будто высеченная из камня. В этой тишине она заставила его подумать о шахматной фигуре: королеве, единственной из всех на доске, которая свободно движется во всех направлениях.
Когда она, наконец, заговорила, ее голос звучал низко.
— Я хотела физически познать зачатие и рождение, и потому приняла форму, способную к сексуальному акту и пришла в Старый Свет в способном к зачатию состоянии. — Она остановилась перед стеклянными дверями напротив балкона. — Я выбрала мужчину, основываясь на своих представлениях о наиболее желательных для выживания расы мужских качествах: сила, хитрость, мощь и агрессия.
Ви вспомнил своего отца и попытался представить Деву-Летописицу, занимающуюся с ним сексом. Черт, должно быть, это был горький опыт.
— Был, — сказала она. — Я в полной мере получила то, к чему стремилась. Но когда началась жажда, уже не было пути назад, и он полностью соответствовал своей натуре. Но в конце, он отказался от меня. Каким-то образом он знал, кто я, и зачем пришла.
Да, его отец отлично выяснял и использовал мотивации других.
— Было глупо с моей стороны надеяться, что я сойду за того, кем не являлась, с таким мужчиной. Настоящий хитрец. — Она посмотрела через комнату на Ви. — Он сказал мне, что даст свое семя, только если мальчик останется с ним. У него никогда не рождался живой сын, и его воинские чресла хотели познать эту радость.
— Я же хотела своего сына для Избранных. Возможно, твой отец понял тактику, но не он один. Я тоже знала его слабости и могла гарантировать пол ребенка. Мы договорились, что он получит тебя на триста лет и три года после рождения, и сможет использовать для сражений на своей стороне. После этого ты послужишь моим замыслам.
Ее замыслам? Замыслам его отца? Ад и преисподняя, у него что, совсем нет голоса?
Голос Девы стал еще ниже.
— Достигнув согласия, он насиловал меня часами, пока форма, в которой я пребывала, чуть не погибла. Им овладело желание зачать, и я терпела его по той же причине.
Терпела — правильное слово. Ви, как и остальные мужчины в лагере, были вынуждены наблюдать, как его отец занимается сексом. Бладлеттер не проводил различий между сражением и сексом, не принимал во внимание размер женщин или их слабость.
Дева-Летописица снова начала перемещаться по комнате.
— Я доставила тебя в лагерь на твой третий день рождения.
Ви смутно услышал гул в своей голове, будто поезд ускорял ход. Благодаря маленькой сделке родителей, он прожил жизнь в руинах, до сих пор имея дело с последствиями жесткости своего отца и ужасными уроками военного лагеря.
Его голос перешел на рык.
— Ты знаешь, что он со мной сделал? Что они там со мной сделали?
— Да.
Выбросив все правила приличия в сортир, он сказал:
— Так какого же хрена ты позволила мне там остаться?
— Я дала слово.
Ви вскочил на ноги, рукой коснувшись половых органов.
— Рад, что твоя честь осталась нетронутой, в отличие от меня. Ага, справедливый, к дьяволу, обмен.
— Я могу понять твой гнев…
— Можешь, Мама? От этого я чувствую себя настолько лучше. Я провел двадцать лет своей жизни сражаясь, пытаясь выжить в этой выгребной яме. И что я получил? Больную голову и конченое тело. И сейчас ты хочешь, чтобы я размножался для тебя? — Он холодно улыбнулся. — Что если я не смогу их оплодотворить? Зная, что они со мной сделали, ты когда-нибудь об этом думала?
— Ты способен.
— Откуда ты знаешь?
— Думаешь, что я могу что-то не знать о своем сыне?
— Ты… сука, — выдохнул он.
Волна жара вырвалась из ее тела, достаточно горячая, чтобы подпалить его брови, и ее голос громко раздался в пентхаусе.
— Не забывай, кто я такая, Воин. Я выбрала твоего отца неблагоразумно, и мы оба страдали за эту ошибку. Думаешь, я оставалась равнодушной, наблюдая за течением твоей жизни? Думаешь, я беспристрастно наблюдала издали? Я умирала каждый день за тебя.