— Ваня, — сказал он мягко, но настойчиво, — ты нам нужен…
Два дня отдыха встряхнули и взбодрили меня, позволили обрести какую-то отчаянную уверенность в себе. Похоже на то, когда я долго готовился и ужасно боялся прыгнуть с парашютом и, наконец, прыгнул, то ощутил блаженство свободного полёта и раскрепощённости, которые остались в каждой клеточке тела после приземления, и теперь — сам чёрт не страшен.
Так оно и было…
Две минуты на сборы, записка хозяйке, и вот мы уже в моей квартире. Чинно расселись как три высоко договаривающиеся стороны, где Учителю отводилась роль пассивного и созерцательного присутствия.
— Послушай, Ваня, меня внимательно, — начал Симон.
Я же как-то легкомысленно пропустил мимо ушей его призыв и отключился, сладко переживая события последних двух дней. Бурно встречали, повисли на шее, быстрый обмен бессмысленными словами… Было здорово!.. Я насторожился и выплыл в реальность, лишь услышав:
— … это не ходоки во времени в нашем понимании, а обычные люди, но использующие технику. Мы их называем аппаратчиками… Жаргон.
Я и Сарый вздрогнули. Я от знакомого слова, Учитель от тех неприятностей, которые они ему приносили.
— Что? — Я потёр лицо ладонями. Мне стало стыдно перед серьёзным Симоном, а ведь ещё недавно уверял его, что не мальчишка я какой-то, но муж, ответственный за слова и дела свои. Сказал виновато: — Я ничего не понял.
Симон, как я неоднократно отмечал, человек вежливый, он лишь прищурил левый глаз и обозначил обо мне своё мнение шевелением губ.
— Я повторю, — потирая колени, устало сказал он.
Интересно, что он обо мне думал в этот момент?
Вдруг примерно так, что вот сидит, мол, баловень судьбы и природы с блаженной улыбкой деревенского юродивого, ловит мух и ждёт, чтобы с ним говорили учтиво и мягко и, как бестолковому первоклашке, неоднократно объясняли бы суть необходимости в нём. А она, суть, довольно нешуточная, возникла неожиданно и не терпит отлагательства.
Неужели он так мог обо мне думать?! Если…
А ведь, может, именно так. А мне совсем не хотелось бы выглядеть перед ним плохим.
— Извини меня, Симон! — подобрал я своё небрежно развалившееся на диване тело, подтянул ноги и сел прямее. — Отвлёкся я. Как-то так уж получилось.
Симон прикрыл глаза, качнулся вперёд-назад и без обиды поддержал меня:
— Бывает, Ваня.
Симон скармливал мне очередную порцию сведений о ходоках вообще и о себе, в частности.
По-видимому, в подсознании я догадывался о многом, так как его признание, похожее на откровение, что они с Каменом Сарыем не из этого времени, а из будущего, не только не удивило меня, но, наоборот, успокоило. Как будто в наши взаимоотношения лёг последний камень, завершающий всю постройку.
Забегая вперёд, скажу, как оказалось: ложный камень и отнюдь далеко не последний.
— Мне всегда казалось, что вы не наши современники, — выразил я своё отношение к сказанному. — А дон Севильяк?
— Он, если так можно выразиться, — улыбнулся Симон, — туземец этого времени.
— Однако!.. И я туземец, значит? Абориген?
— Не придирайся к словам.
Наверное, притягательное и забавное сочетание слов «туземец этого времени» вновь отвлекли меня, и Симону пришлось опять напоминать, зачем мы здесь, собственно, собрались.
Извиняться не следовало, и так всё было понятно, и я просто выразил внимание к собеседнику.
— С тобой, Ваня, разговаривать — только время терять. Никакого терпения может не хватить. Ты же в школе, насколько я знаю, был примерным учеником… И в армии дисциплину чтил, а?
— Да слушаю я!
— Слушаешь, да не слышишь. Ладно… У нас в прошлое ходят не одни ходоки, от природы наделённые этим даром, но и обычные люди, использующие технические средства… Аппаратчики.
— Ага, — показал я понимание. — Мы их видели. Учитель обещал, что ты мне о них расскажешь.
В этот раз я незаметно для себя перешёл в разговоре с Симоном на «ты». Он не удивился.
— Знаю! — оборвал нетерпеливо он мои воспоминания. — Дослушай ты, пожалуйста!.. Диапазон у них велик, но без стабильной материализации в прошлом. Они чаще всего, как в кино, наблюдают жизнь со стороны. Для историков удобно: и прошлое не загрязняется их появлениями и поступками, и можно изучать многие исторические моменты воочию… Так вот. Техника развивается, и аппаратчики могли уходить в прошлое всё глубже и глубже. И уходили. Но вдруг перестали оттуда возвращаться.
— Как дон Севильяк?
— Нет, Ваня. Дону Севильяку такой диапазон и не снился. Те, кто исчез, ушли за сто тысяч лет.
Я непроизвольно присвистнул.
— Сто тысяч лет!.. И мне, что… — Я с замиранием сердца уставился на него, так как на столько лет в прошлое ещё не уходил, — надо узнать, что с ними случилось?
Симон кивнул.
— За сто тысяч?!
Он снова китайским болванчиком покивал головой.
— Ух! — выдохнул я со смешанным чувством радости и страха.
Невероятно, что у меня такие возможности. Вернее, здорово, что мне подвластны такие глубины прошлого. Знал и до того, но всё равно дух захватывает.
Мы несколько минут обсуждали, что я могу, а чего должен опасаться или на что обращать внимание, поскольку Симон, уверенно говоря о ближнем прошлом, весьма приблизительно мог прогнозировать моё поведение в дальнем во времени поиске.
Стратегия поиска, подсказанная Симону в будущем и переданная им мне, выглядела предельно просто и одновременно предельно сложно.
Следовало прочесать время и пространство на рубеже ста и более тысяч лет в прошлом, найти хотя бы одного пропавшего аппаратчика и попытаться вернуть его назад. Или же посмотреть, а лучше попробовать разобраться, в конце концов, какие там, в этих далёких тысячелетиях, действуют эффекты, неодолимые для аппаратчиков. И то и другое поможет, вероятно, разработать программу возвращения всех других исследователей, застрявших в неведомых веках времени.
Так коротко моя задача выглядит в пересказе, а на самом деле разговор с Симоном в присутствии молчаливого, и оттого значительного в своём молчании, Сарыя, длился значительно дольше.
Мне нужны были ориентиры, хотя бы едва правдоподобные гипотезы и предположения о случившемся с аппаратчиками в прошлом. Способы идентификации (Симон так говорил) аппаратчиков, координаты точки зоха для вывода найденного человека…
Пришлось обсудить много других вопросов.
Иначе всё было бы как в сказке: пойти туда, не знаю куда, найти то, не знаю что.
К сожалению, после, казалось бы, всего того, что мне хотелось узнать и выяснить, неопределённого и недосказанного осталось не меньше.
— А дон Севильяк? — под конец спросил я.
— Да, дон Севильяк, — вздохнул Симон. — Ты пока займись аппаратчиками, а мы ещё наведём справки.
Меня провожали.
Утончённый Симон с бритвенно острыми стрелками на брюках, при модном — шире хари — галстуке, причёсанный на пробор. И Учитель — в моём красивом спортивном костюме со свежими заплатками на локтях (Сарый сам их пришивал вкривь и вкось, бормоча при этом о рачительности уважающих себя людей, к которым относил себя и только себя). Стоял он с круглыми карими глазами во всё лицо, с заметным уже брюшком и, по обыкновению, молчаливый в присутствии Симона. Не хватало милого дона Севильяка — было бы шумнее и веселее.
Хотя проводы никогда не таят в себе радости.
Прозвучало последнее напутствие:
— На дороге времени будь осторожен и осмотрителен. Мы знаем несколько периодов, где могут встречаться живые существа, умеющие посещать поле ходьбы. Не все они безобидны. Поэтому держи оружие наготове.
— Учту, — пообещал я, не совсем ещё понимая заботы Симона; сколько уже хожу, а на дороге времени никого не встречал.
— Ладно, Ваня, — прервал Симон натянутую паузу. — Пора.
Он помог мне просунуть руки под лямки рюкзака, купленного для этого случая, с едой и питьём, поправил на поясе нож, печально потрогал пальцами рукоять пистолета, засунутого на три четверти в кожаную кобуру. Взять огнестрельное оружие он посоветовал сам, и достал его, и объяснил, почему это надо, но делал всё перечисленное неохотно, так как оружие не уважал, а подчинялся необходимости. А мне с ним, по недавней памяти, было привычно и безопасно.
Я им улыбнулся на прощание. Учитель моргнул и как будто выключил себя — не стало глаз, не стало Сарыя. Симон поднял руку в немом салюте.
Так они и остались в моей комнате, а я для них растаял, вылинял на ковре настоящего и ушёл в провал прошлого…
Каждый шаг, каждая секунда движения во времени — годы. Лёгкая пробежка — века, а впереди десятки тысяч лет — идти и идти по неведомым годам, запасясь терпением и надеждой.
Став на дорогу времени, я отвернулся от будущего и… пошёл в сторону гор недоступности.
Первые семьдесят тысяч лет я прошел легко, без особых трудностей, потому что не старался задумываться об оставленном позади времени. Мне, правда, было интересно отметить какие-либо препятствия или закрытия на дороге времени в районе тех четырёх тысяч лет, может быть и задолго до нашей эры, о которых говорил Симон. Но поле ходьбы везде для меня оставалось монотонно плоским. Напрашивалось представление о большом хорошо подметённом дворе — ни соринки, ни рытвинки.
Зато ближе к семидесяти тысячам, граничные горы придвинулись, чаще стали встречаться неровности, а то и закрытия, но проявляться в реальном мире я не собирался до поры до времени, поэтому безбоязненно шёл, где удавалось, напрямую.
Ещё через десять тысяч лет, то есть где-то в точке зоха, соответствующей восьмидесяти тысячам лет до нашей эры, по договоренности с Симоном, меня должен был встречать аппаратчик, выделенный для моего сопровождения из будущего. И я уже посматривал по сторонам, отыскивая его.
Как он выглядит в моем поле ходьбы, я не знал. То, что когда-то пронеслось мимо нас с Сарыем, никак не выглядело, вернее, походило на сгусток тени из-за громадной скорости движения во времени.