ежее.
Это вскоре сказалось на аппаратчиках. Они уже не шли, а, потерявшие резвость и разговорчивость, едва брели за мной. Глаза их слипались, они засыпали на ходу, и мне стоило трудов всё дальше и дальше увлекать их за собой в гору.
Наконец вдоль склонов подул чистый, не отравленный воздухом долины ветер, и мои спутники один за другим снопами попадали и уснули. Вначале их беспробудный сон озадачил меня, но потом я понял. Они весь срок пребывания в кратере не спали, взбадриваемые наркотическими парами. И лишь стоило легким очиститься, сон свалил их с ног.
Делать нечего. Выбрал место, чтобы солнечные лучи не слишком пригревали, и перенёс туда бесчувственные тела аппаратчиков. Для удобства положил головами в горку. Ещё некоторое время походил вокруг, укладывая их руки и ноги, а затем и сам с блаженством растянулся рядом с ними.
Люблю поспать, но в последнее время разве можно было выспаться по-человечески?
Проснулся ночью. Темно. Вдали рдеется вершина далёкой горы. Не поймёшь: закат догорает или утренняя заря сигнал подаёт? Со сна не сориентируюсь никак.
Наконец, дошло — утро.
Новые мои друзья-аппаратчики раскатились, подминая траву, кто куда. Похрапывают.
В бледном тумане рождался день. Вот и солнышко заглянуло к нам. Роса сошла. День к полудню. Аппаратчики спят.
Сутки спят!
Терпения моего не хватило. Сколько можно? Хотя и знал ответ: сколько нужно, — но я не внял ему. Вначале легонько, чуть погодя, когда легонько не помогло, — более бесцеремонно, мне удалось растолкать спящих и привести их в такое состояние, чтобы они могли выслушать и понять меня.
Не очень-то они уразумели мои объяснения. Им было не до того — хотели есть и пить. Надо же, и о еде-питье позабыли! Опасное всё-таки местечко этот лесок в кратере не то вулкана, не то от метеорита.
Пока я охотился, подстрелив какое-то, похожее на недельного телёнка, парнокопытное, они костёр развели, потом, поев, отвалились в сторону от обильной мясной трапезы, хотя я им порекомендовал съесть для начала не очень-то много.
Затем они ещё с час приходили в себя, прежде чем смогли приступить к настоящему разговору. После него ещё дня два мы бродили по округе и собирали образцы, так сказать, флоры и фауны, песка, воды горных пород и даже воздуха, набранного в небольшой полиэтиленовый мешочек. Карим критически высказался по поводу последнего образца, мол, тара слаба и ненадёжна, да и сама изготовлена неизвестно из чего. Но, тем не менее, хоть так, но воздух надо было доставить в институт.
Рюкзак мой потяжелел неимоверно, мне пришлось тащить его почти через миллион лет в будущее. Но возвращаться домой — это не уходить из него неизвестно куда. Намного легче и веселее.
Толкачёв, обросший курчавой бородкой, сидел на полу своей комнаты и за углы рюкзака вытряхивал его содержимое между широко разбросанными в стороны длинными ногами.
— Вот!.. — переведя дыхание, сказал он значительно. — Всё добро! Мог бы дотащить, так ещё раза в два больше могли бы насобирать… Они там в поисковый раж ударились… За этим жуком… Смотри-ка, ещё живой!.. За ним Витер охотился целый день. Довёл жука до изнеможения…
— Мне раз пять пришлось бы сходить в будущее, — Симон прервал возбужденный монолог КЕРГИШЕТА, — чтобы всё это перенести, а ты за раз… А значит, и в институт мне тоже придётся сходить те же самые пять раз.
Он сидел напротив Ивана на табурете, с руками на коленях, спокойный и величавый. Левый глаз его прищурился, а правый — нацелился на Толкачёва, занятого образцами, собранными аппаратчиками.
— Может быть, ты мне поможешь, Ваня?
— Сходить в будущее?
Иван нервно провёл тыльной стороной ладони по заросшему подбородку, передернул плечами и молча стал заталкивать в рюкзак навалом, высыпанные до того образцы. Осторожно — не спугнуть бы — глянул в приоткрытый глаз Симона, замер.
— Когда?
Симон поджал губы, чтобы не рассмеяться. Лицо у Ивана было глуповато-растерянным.
— Приведи себя в порядок, побрейся, тогда и…
— Я бороду решил отпускать… Чешется только. Две недели отмучился, привыкать начал… А где Учитель?
Симон пропустил мимо ушей его вопрос. Но Иван не сдавался.
— Мы же уйдём, а он… Ждать будем?…Но ведь, чем раньше мы доставим это в институт, тем быстрее они решат, что делать дальше.
— Ваня, ты лучше соберись, пожалуйста, как следует. Передохни. И не задавай сто вопросов сразу. Как ученик первого класса! Ты же знаешь, что время для нас, по сути дела, ничего не значит. Проявимся в будущем тогда, когда пожелаем.
— Хорошо! — тут же согласился Иван. — Пойду, помоюсь. Устал, честно говоря… Правда, в будущее пойдём?.. Конспираторы!.. Тихушники!..
Он спал и не видел появления грязного и замызганного Сарыя, не слышал, как его сердито отчитывал Симон, а Сарый лишь хрюкал в ответ, как они потом пили чай на кухне и вели разговоры, далекие от будущего и аппаратчиков.
— Время, конечно, имеет одно измерение, но это совсем не значит, что в нём нет параллельных каналов. Мы их называем струями. Так что, Ваня, в некотором смысле, время объёмно и фронтально. И в разных его точках процесс превращения будущего в настоящее не адекватен.
Как бы мне ни было обидно и завидно, но Симон всё-таки наголову выше меня, простого инженера конца двадцатого века, впрочем, вот-вот начала двадцать первого. Я его рассуждения понимаю, но и представляю всю трудность его разговора со мной, ведь ему приходится упрощать то или иное объяснение, дабы я, воспитанный высшей школой нашего времени, мог уловить отзвуки того, чем занимаются люди будущего. А он невозмутимо посматривал на меня и низал слова:
— Этой неадекватностью ты можешь воспользоваться. Походи вдоль кромки настоящего и будущего, поищи проходы к нам, в наше время… И я с тобой пойду. Мне тоже любопытно, что и как ты будешь делать. До тебя к нам из прошлого никто ещё не приходил. Ты будешь первым.
Скажу честно, упоминание о моём первенстве как-то не всколыхнуло моих амбиций, напротив, подсказало мне об определённых ожидающих меня трудностях, преодолевать которые мне не хотелось.
— Что я должен увидеть или ощутить на границе настоящего и будущего, чтобы проникнуть вперёд во времени?
Может быть, я был не прав, задавая такой вопрос, но хоть что-то я должен знать заранее, пробивая монолит будущего. А он:
— Глупейший вопрос, Ваня. Я же не знаю, как это может выглядеть у тебя.
— А у тебя?
Он усмехнулся.
— Не забывай, что я сейчас в своём прошлом и могу ходить до своего времени свободно. В будущее же, моё будущее, мне путь закрыт.
— Никогда, наверное, не разберусь с этими понятиями, — честно признался я, так как действительно всё это мне казалось больше игрой слов, чем реальностью. — Твоё будущее, моё будущее, передовое будущее… Да, вот ещё, будущее время.
— Разберёшься. Невелика наука.
— Скажите… А вот в твоё… личное будущее я смогу войти?
— Ну да, Ваня. Я тебе о том и толкую. Твоё будущее — это не моё будущее. Я тебя приведу в своё настоящее. А тебя может остановить не просто будущее, в его историческом понимании, так сказать, а только будущее время. То есть, та грань, до которой сама природа, да что природа, сама Земля и с ними человечество ещё не дожили, не достигли.
— Мудрено всё это, — сказал я, хотя прибеднялся, так как уже кое-что начинал понимать в высказываниях Симона.
И, тем не менее, в моём сознании будущее и будущее время, несмотря на неоднократные обмолвки и некоторые пояснения Симона, сливались в одно представление. Не знаю почему, но я не торопился разобраться до конца в значениях каждого из этих понятий, вкладываемых в них Симоном.
Кто знает, но, возможно, уже тогда тень или отсветы будущего, моего будущего, накрывали меня и сигнализировали о наступающих грядущих событиях, а я, чувствуя подсознанием влияние этих сил, пытался отодвинуть и эту тень, и блики света, и пожить настоящим или прошлым без их участия.
Тень будущего… А почему бы и нет?
Ткань времени — ровная и спокойная вокруг настоящего — деформировалась и сжималась, подобно шагреневой коже в прошлом, и яростно прорастала в неведомом для нас направлении в будущем, оставаясь единой от канувшего в вечность сотворения мира до своего собственного сотворения. Всё во времени-ткани пронизано одной основой, отмирающей в прошлом и стремительно обновляющейся в будущем, и только утки этой нерукотворной ткани или сама её основа — настоящее — фиксирует последовательность вечности…
Моё будущее ощущает моё настоящее и воздействует на него…
Точно так же и свет из будущего…
До меня уже доходят и пронизывают мою суть редкие пока что лучи, заставляющие грезить и что-то предполагать: какие-то события, их возможную последовательность, и даже исход каждого из них.
А, с другой стороны, всё это ничто иное, как морок и блажь, рождённые моим воспалённым мозгом. Ибо, так ли было на самом деле, как мне представлялось? Хотел бы я знать!..
Но если о наступающем времени можно было ещё так или по-иному поговорить, порассуждать, то о том, что ожидает лично нас там, по прошествии дней, недель и годов — загадка.
И ещё одно. Уйдя в будущее, смогу ли я там узнать о себе? Как прожил, когда умер, оставил ли потомство, и каково оно, коль скоро мои отпрыски всё-таки появились на свет?
В тот раз Симону таких вопросов я не задавал. Не стеснялся, а боялся. Боялся узнать подноготную своего бытия, своей кончины…
И до сих пор не знаю!
Словно дети, взявшись за руки, стали мы с Симоном на дорогу времени. Плотный туман настоящего окутал меня. Я постоял, проверил, что рука Симона, полускрытого от меня плотной шторой истекающего времени, в моей руке и двинулся вдоль стены отступающего будущего.
— Почему ты решил пойти в эту сторону? — как всегда вежливо до осторожности спросил Симон о моих действиях.