им. Вполне возможно. И он, страдая, изворачиваясь и надеясь, тем самым подыгрывает, потешая неведомых зрителей. Сейчас они, где-то затаясь и рукоплескал его находчивости, или, напротив, покорности, с равнодушием к судьбе лицедея в его лице, жаждут продолжений…
Или…
Вдруг он для них в поле ходьбы так же виден, как и в реальном мире? Тогда его неуязвимости, связанной с возможностью переключения из одного состояния в другое, будет нанесён тяжёлый удар. Он уже давно проникся непреложностью такого своего положения и привык избегать многих неприятностей уходом на дорогу времени, где его абсолютно, он был в этом уверен до сего мгновения, никто не мог обнаружить. И если теперь…
Размышления его продолжались недолго. Напель обернулась, глаза её сияли и смеялись.
— Здравствуй, Ваня! — сказала она радостно, но приложила к губам палец. — Пойдёшь дальше один. За тем поворотом тебя ждут… Мы ещё встретимся. И скоро.
Ах, как она посмотрела на него! Как произнесла его имя: Ва-аня! Мягко, певуче, ласково…
Она резко свернула в сторону, и ему показалось — поплыла над верхушками трав, исчезла чёрной чертой в зелени шпалер из деревьев и голенастых кустарников, стеной опоясавших лужайку, где они расстались.
Такая девушка!
Он даже покачал головой, отмахиваясь от очарования недавнего видения, дабы стряхнуть его и идти дальше.
За поворотом его, и вправду, поджидали. Трое…
Ах, Напель!
Коварство её безгранично!
Она всё точно рассчитала, правильно. Она знала: после встречи с ней он наверняка расслабится, потеряет осторожность, — и преуспела в своём предположении полностью. И эти трое, похожие на одно лицо, жилистые, с мёртвой хваткой в руках, бросились на него, лишь только он, ещё не согнав улыбку радостно-блаженного предчувствия от встречи с Напель, свернул на дорожку за купу цветущей сирени.
Первый удар сбоку под рёбра он пропустил и, наверное, будь нападающие в меньшей степени уверенны в себе и, не отнеслись бы так пренебрежительно к противнику, ему досталось бы и во второй, и в третий раз. Так что это внезапное столкновение закончилось бы для Ивана совсем плохо.
Но они слишком быстро посчитали, что доверенное им дело сделано. По их мысли, для него было достаточно и одного, первого неожиданного удара, чтобы вывести из строя и лишить способности не только сопротивляться, но и соображать. Свою версию, свысока поглядывая на полусогнутого от боли Ивана, они подтвердили репликами.
— Ему одного моего встречного хватило, — почти миролюбиво сказал ударивший ходока, и хохотнул, довольный собой.
— И то, — скучно проговорил другой. — Могли бы двоих послать… Наговорили о нём столько, что думали — бог, а он… мешок с дерьмом.
Высказаться третьему Иван не дал.
Его внезапные молниеносные выпады руками и ногами, слаженные и целенаправленные, после которых все трое оказались парализованными и в нелепых позах скорчились на траве, вызвали у напавших не столько болевое, сколько восторженное удивление.
Иван потер ладонь о ладонь, ткнул одного в бок кончиком сапога.
— Вы кто?
— Господин! — вместо ответа услышал он вкрадчивое обращение, сказанное прямо ему в ухо.
Ходок отпрянул в сторону. Перед ним стоял худенький до тщедушности человечек неопределённого возраста. Узкая полоска белых зубов, будто приклеенных к губам, растянутых в сомнамбулической улыбке, выделялась на коричневом от природы или загара лице.
— А ты кто? — Иван лихорадочно оглядывался.
Как он не заметил этого типа и подпустил его вплотную к себе? Опять бы получил удар и даже не знал бы, от кого.
— Они опередили меня, господин, — быстро произнёс человечек, быть может, тот, что приходил к нему от Напель, когда он сидел ещё в клетке. — Это собаки Маклака. Они охотятся за тобой. Но они… Нам надо идти, господин! Сейчас сюда прибегут другие псы.
Он кинул взгляд на поверженных Иваном и сверкнул маслянистыми глазами то ли снисходительно, то ли мстительно.
— Я провожу тебя, господин! — сказал он и мелкими шажками заторопился прочь от места стычки.
Ивану хотелось в назидание кое-что сказать этим, по словам человечка, собакам Маклака, но ему ничего не оставалось, как пойти за посланцем, хотя сделал он первые шаги с настороженностью. Если Напель не виновата в инциденте, то, кроме неё, кто-то другой, тот же пресловутый Маклак и его подручные, смогли также с высокой точностью определить место и время его проявления в Поясе Закрытых Веков. Не похож ли он сейчас и в правду на муху, беззаботно ползающую по стеклу, когда не один десяток глаз наблюдает за его передвижением, и не меньшее количество рук имеют возможность и, главное, намерение прихлопнуть его в подходящий для них момент?
— Здесь, — уже шагов через тридцать (Ивановых) сказал посланник Напель и ткнул длинным тонким пальцем в ажурное строение.
— Здесь?
Иван с сомнением оценил предоставляемое убежище или укрытие. Оно больше походило на беседку, устроенную для отдыха в знойные часы в укромном уголке сада, — навес на четырёх опорах, невысокая решётчатая загородка, вот и всё.
— Внешний вид, — поспешил развеять его недоумение человечек.
Они вошли в открытый проём без дверей и очутились в большой комнате явно жилого назначения: кровать, диван, на стене картины в фиолетовых тонах — пейзажи.
— Здесь, — провожатый явно любил это слово и произносил его с удовольствием, — господину следует ждать. Здесь его никто не потревожит. Здесь… отхожее место. Здесь… можно обмыть лицо и тело. Еда в холодильнике. Всё!
Он церемониально поклонился, показав загорелую проплешину на голове, и вышел под солнце.
Иван поскрёб свой затылок и неторопливо огляделся. Потом потрогал вещи, убедился в их реальности — всё добротное, уютное. Какие-то книжки на полочке над холодильником, в углу разборные гантели, а над ними, в рост Ивана, миниатюрная ниша с портретом мужчины лет сорока с длинным породистым лицом и тяжёлым подбородком. Нос прямой, глаза как у святых на иконах обращены к небу. Нельзя было определить — фото это или рисунок.
«Может быть, и правда икона?» — пожал плечами Иван и направился к проёму, приведшему его сюда, чтобы выглянуть наружу и посмотреть, не продолжают ли охоту за ним люди Маклака.
Однако на полушаге от предполагаемого выхода он наткнулся на невидимую стену.
— Фу ты, чёрт! — засмеялся он и приложил ладонь к ушибленному месту на лбу. — Мог бы догадаться.
Он тщательно ощупал преграду и нашёл её пластичной, но непреодолимой.
Выбор
Изоляция от внешнего мира не испугала, а успокоила его. Так и надо — отсидеться, чтобы в Поясе утихомирились в его видимом отсутствии. Это если он теперь, конечно, находится в надёжном укрытии. К примеру, пусть о нём позабудут те же самые охотники Маклака. Кстати, почему они за ним охотятся? Вообще, непонятно. Если только как за неудавшимся Подарком? Тогда, кто такой Маклак? И его самонадеянные подручные? Посланец от Напель назвал их собаками Маклака. Значит, знает, кто они такие и кто их хозяин. Знает о них и Напель… Надо поспрашивать.
Другая причина, для чего ему было необходимо вот так на некоторое время отключиться ото всего, состояла в другом: следовало, наконец, остановиться и подумать о себе, выработать линию поведения и план на будущее. Или, если не план, то какое-то разумное представление о своих дальнейших действиях: сколько тут отсиживаться, о чём говорить с Напель, как прорваться через Пояс домой?
Но все планы и предположения решил пока что оставить на потом. А сейчас… Он устало провёл ладонями по глазам. Пошёл и умылся. В холодильнике нашлись еда и питьё по вкусу. Иван плотно и со смаком поел, затем, кривясь в ухмылке, — будто в кинобоевике участвует — достал бластер, сунул его под подушку и лёг, не раздеваясь, на многоцветное покрывало кровати.
Уснул мгновенно.
Проснулся от ощущения — рядом кто-то есть, но без чувства опасности. Потому, прежде чем открыть глаза, сладко и с удовольствием потянулся. Мышцы отдохнули и отзывались приятной ломотой и готовностью выполнить любое его желание.
Рядом с кроватью, близко наклонясь к его лицу, сидела Напель. Её огромные глаза излучали тепло и нежность. Так ему показалось. Повинуясь внезапно возникшему чувству, он обхватил девушку сильными руками и привлёк к себе. Вдохнул волнующий запах тонких духов. Мысли и действительность в голове его затуманились.
Напель не сопротивлялась. Вялое её тело под тонким полупрозрачным одеянием не обещало ничего. Он словно держал в руках большую тряпичную куклу. А холодные губы остались неразомкнутыми в ответном поцелуе. У него пропало всякое желание довести до конца задуманное. Он отстранил её от себя, всмотрелся в неподвижные черты лица: они были неживыми, будто фарфоровыми.
И глубина широко раскрытых глаз…
— Не здесь и не сейчас, — чётко произнесла она, почти не разжимая губ.
И лишь после этих слов будто бы очнулась, оживилась. Взгляд потеплел, и кроме тепла, принёс обещание. Иван прерывисто передохнул.
— Наверное, ты права. Не место и не время.
Он встал с постели и направился умываться, ощущая в себе переполнявшие его неистраченные силы. Вода освежила, пригасила чувства, но и придала бодрости.
Напель продолжала сидеть у кровати. Высокая причёска, сбитая Иваном, осталась не поправленной, матовая кожа шеи и щеки, повёрнутой к нему, рделись либо от его рук, либо от смущения.
«Если на земле когда-то были богини, то Напель — одна из них», — глядя на неё, сказал он себе.
Но было в ней что-то неудобное для взгляда в полное лицо. И сейчас, не таясь, рассматривая его, Иван понял что именно. Чуть выше бровей, там, где у иных обозначается лобовая впадина, у Напель затаилась ниточка морщины, слегка прогнутой к переносице. Она не безобразила лик девушки, а делала его не только прекрасным, но и мудрым. Слишком мудрым. А это так не вязалось со свежестью и юностью остальных её черт.
Иван подумал о макияже и способностях женщин устраивать и более серьёзные и значительные перевоплощения, чем такой пустячок, как эта морщинка. Они знают, где нужно подкрасить, куда наложить тени, что лишнее замазать, как подчеркнуть лучшее и замаскировать дефектное… А Напель явно пользовалась косметикой. Значит, эту трещинку на лбу она создавала специально, или имела её от рождения, однако при макияже обходила её стороной. Но почему?