Кроме того, кулинария четко обозначена как выражение любви женщин к своим мужчинам, а значит, приготовление пищи подчеркивает роль любви и романтики в этом жанре. К удивлению тех, кто считает аниме сексуальным и жестоким, романтика в этом жанре действительно имеет решающее значение. В отличие от порнографического жанра, здесь на секс только намекают, но никогда не раскрывают полностью, а боли и невзгоды любви подвергаются тщательному анализу. За поверхностным безумием и юмором здесь решительно подчеркиваются понятия любви и заботы о ком-то – эти идеи не обязательно продвигаются на американском телевидении.
Аннали Ньюитц высказывала предположения о популярности романтического фэнтези-аниме в Америке и заявляет, что «американцы, которые разделяют аниме-ценности, болезненно реагируют на гиперсексуальность своей медиакультуры и, возможно, пытаются убежать от нее, переосмысливая романтику как отношения, выходящие за рамки чисто сексуального характера»[250]. Мои собственные исследования в определенной степени подтверждают это (читайте в приложении), и я подозреваю, что это утверждение также справедливо для японских зрителей. Однако они убегают не только от «гиперсексуальности», но и от ускользающего образа женщины как традиционной воспитательницы и утешителя[251].
Это могло бы показаться особенно актуальным для зрителя-мужчины. Хотя романтическое фэнтези, безусловно, нравится всем без учета гендерных границ, по сравнению с обычными женскими романами, такими как любовные новеллы Арлекина (популярные как в Японии, так и на Западе), все же нарративы этих сериалов представлены с мужской точки зрения. В мире, где женщины (и жизнь в целом) выходят из-под контроля, представление об определенных истинах о любви и отношениях, в которых мужская идентичность остается стабильной, а мужское эго восстанавливается, а не подавляется, привлекает сильнее, чем когда-либо. Неслучайно «волшебные девушки» в этих сериалах не только могут творить магию, но и прибывают с других планет – это скрытое признание того, что чудесные исполнения мужских мечтаний теперь существуют только в чужом мире, далеком от реальности.
Часть четвертая. Искажение общеизвестных нарративов: Аниме против официальной истории
Все рассмотренные выше аниме касались воссоздания социальной и индивидуальной самоидентификации в антиисторическом контексте. Но в следующих двух главах мы отойдем от темы индивидуального самоопределения в аниме и сосредоточимся на истории Японии и воссоздании национальной японской самоидентификации. Хотя тексты аниме, посвященные истории, встречаются реже, чем тексты жанров научной фантастики или фэнтези, они по-прежнему являются важной частью мейнстрима аниме. Действительно, некоторые «исторические» аниме, такие как комедия «Воины-марионетки», включают в себя элементы фэнтези или даже научной фантастики, чтобы создать образное видение японской истории, указывая на то, что национальная идентичность больше не является фиксированной конструкцией.
На протяжении XX века кино в целом было одним из основных средств формирования чувства национальной идентичности. Это особенно характерно для исторических фильмов.
Хотя все кинематографические тексты неизбежно связаны с культурой, которая их порождает, исторический фильм должен осознанно взаимодействовать с историей на высоком уровне, отбирая, отвергая и формируя материалы прошлого целой нации. Историческое кино не только помогает отразить самоощущение нации или культуры, но также формирует и усиливает его. Как выразились Элла Шохат и Роберт Стам, «повествовательные модели в фильмах – это не просто зеркальные микрокосмы исторических процессов; они также представляют собой экспериментальные сетки или шаблоны, с помощью которых можно писать историю и создавать национальную идентичность»[252].
Японское игровое кино было почти синонимом японской национальной идентичности в послевоенный период, особенно это касается его способности мастерски воссоздавать ушедшую эпоху. Такие произведения, как «Семь самураев» Акиры Куросавы и истории о привидениях, например «Угэцу» Кэндзи Мидзогути, предложили отечественным и зарубежным зрителям варианты облика ушедшего в прошлое мира Японии. Тот факт, что эти миры являются своеобразными и идеологически заряженными творениями прошлого, не умаляет силы и стойкости образов. Это миры, основанные на «понимании прошлого, которое меньше зависит от фактов, чем от видения <…> исторический фильм – это видение истории»[253].
Япония, несмотря на свое увлечение историей, сохраняла крайне неоднозначное отношение к некоторым из самых значительных исторических событий. Самым важным из них была Вторая мировая война, период, который многие японцы склонны вспоминать особенно избирательно, сосредотачиваясь на периоде 1941–1945 годов и игнорируя долгую войну в Китае, чтобы отдать предпочтение индивидуальным воспоминаниям, а не чувству национальной ответственности. Отношение Японии к древнему периоду своей истории также было избирательным. Подобно тому, как в мифическом прошлом Америки доминировала культура ковбоев и пограничных отрядов, популярная и высокая японская культура имела тенденцию концентрироваться на героях-самураях и романтическом видении средневековых войн, особенно в так называемых фильмах о тямбара или самураях. Эти фильмы прославляют боевой дух и демонстрируют впечатляющие схватки, не обязательно принимая во внимание более обширный исторический контекст.
Историческое аниме разделяет эти культурные тенденции, но добавляет некоторые собственные элементы. Как и в случае с игровым боевиком, историческое аниме часто с любовью обращается к основным элементам традиционной японской культуры, таким как высокие крыши фермерских домов или сверкающие горизонты затопленных рисовых полей. В таких произведениях, как OVA и телесериал 1990-х годов «Бродяга Кэнсин», действие которого происходит в период Мэйдзи, художники используют насыщенные, переливающиеся цвета, напоминающие современные гравюры на дереве, чтобы воссоздать древний японский мир во всей его изысканной материальности. Эти богатые визуализации почти обретают собственную жизнь, вызывая гиперреальное альтернативное прошлое, которое чище, аккуратнее и красивее, чем то, которое существовало на самом деле.
С точки зрения повествования анимационные фильмы, действие которых происходит в период, предшествующий Новому времени, обычно не обходятся без самураев, но часто с сильно фантастическим дополнением. Например, «Манускрипт ниндзя» (Jubei ninpocho, 1993) противопоставляет «хороших» ниндзя (мастеров секретных боевых искусств) страшным сверхъестественным «злым» ниндзя с демоническим самураем во главе, который восстал из мертвых, чтобы уничтожить сёгунат Токугава и заменить его своим собственным антиутопическим царством. Он, конечно, терпит поражение, но успевает поучаствовать в ужасающих и фантастических батальных сценах. Однако акцент на элементы фэнтези характерен не только для аниме. Исторические драмы театра кабуки (а также классические игровые фильмы, такие как «Угэцу» (Ugetsu, 1953) или «Расёмон» (Rashoumon, 1950), часто содержат сверхъестественные компоненты сюжета, например колдунов, главных героев-волшебников и призраков из исторического прошлого и известных легенд. Тем не менее аниме добавляет свой фирменный стиль быстрого повествования, изумительных, иногда пугающих метаморфоз и мощных образов масштабных разрушений, таких как в финале «Манускрипта ниндзя», где впечатляюще сгорает лодка злого лорда ниндзя. Даже самые реалистичные произведения содержат яркие сцены насилия, такие как атомная бомбардировка Хиросимы в «Босоногом Гэне» и кровавые бои в «Принцессе Мононоке». Следует также помнить, что некоторые из лучших произведений этого жанра, такие как «Бродяга Кэнсин», «Могила светлячков» и «Принцесса Мононоке», также содержат контртенденции к элегии и лирике, которые позволяют им говорить о прошлом в более приглушенных тонах запоминающимися индивидуальными голосами.
В последующих трех главах мы рассмотрим три исторических аниме – мрачные картины о Второй мировой войне «Могила светлячков» и «Босоногий Гэн», и сложную визуализацию XIV века в блокбастере Хаяо Миядзаки «Принцесса Мононоке». Все произведения нельзя назвать исторически достоверными. Они по-своему представляют «историю как видение» – это видение получилось одновременно выборочными и идеологическим, но все же содержит универсальные образы великой мощи и резонанса.
Глава 11. Нет слов: «Босоногий Гэн», «Могила светлячков» и «История жертвы»
«„Смотри, вражеский самолет приближается…“ И после этого не было больше слов».
Два самых известных драматических аниме на тему Второй мировой войны – «Босоногий Гэн» (Hadashi no gen, 1983) Масаки Мори и «Могила светлячков» (Hotaru no haka, 1988) Исао Такахаты – основаны на коллективном воспоминании японцев об ужасах войны и на автобиографиях отдельных выживших людей. Таким образом, они «рассказывают историю» доверительным человеческим голосом на фоне сильных, выразительных визуальных образов страданий, разрушений и обновлений, как будто этот голос принадлежит всему японскому народу. По сути, это семейные драмы, видимые глазами детей, и, хотя в них есть ужасающие сцены насилия и опустошения (особенно в «Босоногом Гэне»), мы также видим трогательные моменты взаимодействия людей, переданные проникновенным, невинным детским тоном.
Причины такого смягченного отношения к войне сложны, но вполне понятны и характерны и для других изображений в массовой культуре. Как отмечали многие ученые, японскую версию Второй мировой войны в целом можно описать как «историю жертвы»