— А кого убили?
— Человека.
Старик все так же беспричинно улыбается — какой-то блаженной улыбкой.
— Убил приятеля моей дочери. Он ходил к ней — какой-то такой неприятный, грязный тип. Однажды он побил меня. А со мной еще жили внуки — это дети моей старшей дочери. Им он тоже не нравился. Один раз он пришел опять, и меня внуки спрашивают: «Деда, что делать?» Ну что делать, я взял ружье, пошел в коридор и сказал ему: «Уходи». А он не уходит. Идет на меня, ухмыляется. Стреляю в пол, потом — в потолок. Одна пуля рикошетом попала ему прямо в лоб. Все — убил. Вот так я в свои семьдесят лет попал в колонию. А до этого верой и правдой много лет служил в правоохранительных органах. Дослужился до должности заместителя начальника УВД. В звании полковника ушел на пенсию.
Сплетя пальцы узловатых рук, не переставая улыбаться, он спросил журналиста:
— Что вас еще интересует?
— О, конечно. Чем вы занимаетесь в колонии?
— Отдыхаю. На три года.
Колонию журналист покидал под впечатлением от услышанных историй.
Спустя неделю — новый повод посетить колонию № 3. В ГУИН обратилась телекомпания «АС Байкал ТВ». Корреспондент программы «Утренний коктейль» Галина Идрисова хочет сделать репортаж о творчестве осужденного, чья картина заняла первое место на втором этапе смотра-конкурса «Искусство за колючей проволокой имеет право на жизнь». Осужденный отбывает наказание в колонии № 3.
В левом верхнем углу фирменного бланка телестудии — резолюция руководства ГУИН: «т. Наумов. Организуйте в соответствии с законодательством».
Сажусь за телефон. Звоню сначала в колонию, затем — на телестудию. День и время выезда согласованы.
В колонии нас встречает Александр Иванович Ильин. Галя приехала с оператором Виктором Белевичем. Вчетвером идем в «студию» — помещение, где работает художник. Самодельный подрамник, недописанные полотна, эскизы. Маяк на берегу. Волны, заливающие сушу. Зимний пейзаж: снежная пустыня, и красное солнце, проглядывающее сквозь тучи. Черновой набросок лесного пейзажа: водопад, зелень, вдалеке — горы.
Галя почти полчаса пытается разговорить художника. Последний отвечает нехотя. Возможно, ему просто не о чем говорить.
Ильин замечает это. Назвав художника по фамилии, он роняет:
— Ну, ты не говори односложно, ты пофилософствуй.
Я отзываю Александра Ивановича в сторону и спрашиваю про художника — кто он такой.
— Алкаш. Сидит за убийство. А вообще бывший милиционер.
— И что рисует?
— Да все подряд. Ведь психология у зэков какая: его спросишь — «Можешь нарисовать картину?», он всегда ответит: «Да в любое время». Все готовы рисовать, но не все умеют, — он кивнул на художника. — У этого еще что-то получается. Но тоже нужен глаз да глаз за этими… художниками. У нас, правда, таких случаев не было, но мне рассказывали, как бывает в других колониях. В одной колонии начальник попросил осужденного нарисовать какую-нибудь картину, которую он мог бы повесить у себя в кабинете. Понятное дело, нужно было что-нибудь на классическую тему. И вот зэк нарисовал копию картины о запорожцах, которые пишут письмо турецкому султану. Начальник потом повесил ее на видное место. Неделю она висела в его кабинете, пока кто-то из посетителей не углядел: лицо одного из запорожцев было точь-в-точь лицо начальника колонии. Ха-ха, остроумно… Как представлю эту картину, так улыбнусь: начальник колонии пишет письмо турецкому султану.
Галя по-прежнему пытается разговорить художника, а Виктор Белевич — снять удачный кадр. Для сюжета нужно, чтобы художник разговорился, сидя за красками, с кистью в руке, перед эскизом будущей картины.
— Да не могу я так сидеть, — говорит тот. — Если рисовать, то нужно по-настоящему. А что просто так держать кисть.
— Так вы рисуйте что-нибудь, — убеждает журналистка.
— Ну как… что-нибудь. Мне нужно четко представлять, что я хочу нарисовать.
— Вот и представьте.
— Ладно, давайте я вас нарисую.
— Меня?
— Да.
Александр Иванович с бесстрастным лицом наблюдает за происходящим. Спустя какое-то время он оборачивается ко мне и произносит:
— Им нельзя ни в чем доверять. Я про осужденных. Делают одно, думают — другое. Тут я как-то раз заходил в ваш ГУИН. В одном из кабинетов увидел картину, нарисованную по заказу. Висит на стене. Лето на ней, синее небо, поляна. Зелень вокруг, и в центре — коза. Картину нарисовал осужденный. Спрашиваю у хозяина кабинета: «Ну и что на этой картине изображено?» — «Как что? Пейзаж. На лугу пасется козленок». Тогда отвечаю ему: «Это не козленок, а козел. И этот козел — ты». Потому что если зэк пишет картину по заказу, он обязательно нарисует и того, кто заказал картину. А уж в каком образе — это третье дело.
Глава шестая
Арестанты на золотых приисках. — «Просите, чтобы слабых не присылали». — Туберкулез, цинга и сифилис. — Восстание в Александровском централе. — Конспиративные письма в переплетах книг. — Табак как средство укрепления дисциплины. — Закон об УДО от 1909 года. — Тюрьма, которой ни когда не существовало. — Арестанты на Кругобайкальской железной дороге. — Тюрьма на каменноугольных копях
Начиная с 1904 года арестантов иркутских тюрем стали задействовать на Бодайбинских золотых приисках. Еще 26 сентября 1903 года управляющий промыслами сообщал письмом в правление Лензото: «В рабочих здесь ощущается большой недостаток; если не пойдут сами, придется часть их нанять в Иркутске…» 15 января 1904 года правление Лензото отправило на имя управляющего шифрованную телеграмму: «Ввиду хронически повторяющегося недостатка рабочих возможности случае войны призыва запасных ходатайствуем тюремном ведомстве об уделении нам до 600 каторжных… Если 600 недостаточно, сколько сочтете нужным просить». Через три дня в правление поступила ответная телеграмма: «Присылку каторжных можно увеличить до 800. Просите, чтобы слабых не присылали».
К началу июня переговоры между правлением Лензото и тюремными чинами были завершены. Стороны договорились, что уже в сентябре на прииски прибудут «до ста пятидесяти отборных каторжных», правда, с одним условием: к тому времени на промыслах должны будут построить карцерные помещения установленного образца.
8 июня 1904 года управляющий промыслами получил очередную телеграмму: «Предлагает тюремное ведомство 660 каторжных следующих главных основаниях: все расходы содержанию надзора ведомство принимает себя, также провоз до Жигаловой и продовольствие всем пути, только самый провоз Жигаловой до приисков счет Лензото. Лензото обязывается производить каторжным заработную плату размере девяти десятых общей таксы, подъемное золото общем основании, продавать ведомству провизию по таксе для рабочих».
Заинтересованность тюремного ведомства к отправке на прииски заключенных объяснялась существовавшей в течение многих лет переполненностью мест заключения Иркутской губернии. Фактически на приисках открывалась новая тюрьма с минимальными затратами для пенитенциарного ведомства. Лензото обязывалось за свой счет «приспособить имеющиеся казармы, приставляя решетки окнам, приделывая номерам более прочные двери».
Однако вернемся в конец ХIХ века. Переполненность тюрем, сыгравшая роковую роль при случившихся сразу в трех тюрьмах пожарах, была для Иркутской губернии настоящей проблемой. Перелимит арестантов порождал эпидемические болезни, нередко неся угрозу и свободному населению. Исследователь тюремного прошлого С.В. Колосок приводит следующие данные. В отчете Главного Тюремного Управления за период с 16 июня 1880 года по 1 января 1882 года указывается, что переполнение тюрем в этот период по отношению к действительному количеству тюремных мест составляло 24 %. И позднее, в отчете Иркутского генерал-губернатора за 1906–1907 годы подчеркивалось, что при наличии 2961 штатного места, в 1907 году в тюрьмах содержалось 5282 арестанта, т. е. более на 78 %. Причем, за 10 лет с 1897 до 1906 годы число штатных мест практически не увеличилось. Так, по ведомости о числе арестантов, содержащихся в тюрьмах Иркутской губернии, с подразделением их на категории указано: общее количество мест — 2764, в том числе Иркутский тюремный замок — 700, Киренский — 75, Балаганский — 80, Нижнеудинский — 225, Александровская центральная каторжная тюрьма — 1000, Александровская пересыльная тюрьма — 684. По материалам отделения Иркутского губернского управления на 28 августа 1910 года тюрьмы переполнены в 3 раза («в тюрьмах, построенных на 80 человек содержится 250 арестованных»).
В Государственном архиве Иркутской области имеется целый корпус документов, книг и журналов Иркутского губернского тюремного комитета, в которых помещены ежемесячные типовые отчеты смотрителей всех тюремных замков, где мы находим сведения по продовольственному снабжению, здоровью, содержанию, лечению больных, и погребении умерших арестантов. Документы свидетельствуют, что среди болезней арестантов были распространены туберкулез, цинга, тиф и сифилис. Так, только по Бодайбинской тюрьме число заболевших цингой с апреля по июнь 1910 увеличилось с 7 до 35 арестантов, что является красноречивым свидетельством низкого качества питания заключенных. В этом же году, на заседании отделения Иркутского губернского управления, рассматривались мероприятия в тюрьмах губернии, направленные против туберкулеза. По результатам заседания было принято решение признать невозможным восстановить в должной степени санитарное состояние тюремных помещений и размещение чахоточных.
Исключение составлял лишь Александровский централ, где в 1890 году на расстоянии версты от главного здания тюрьмы была выстроена больница, которая предназначалась для обслуживания больных Александровского централа, Александровской пересыльной тюрьмы, Александровской местной команды и конвойной команды. К 1909 году был создан своеобразный больничный поселок из 7 бараков на 130 коек. Бараки были одноэтажные и содержались в хорошем состоянии, отопление осуществлялось голландскими печами, а освещение — керосиновыми лампами. В больничный комплекс входила и аптека, располагавшаяся в отдельном флигеле. Вблизи аптеки находился родильный приют, устроенный в особом доме и существовавший на благотворительные средства. Услугами этого приюта пользовались бесплатно члены семей как служащих, так и арестантов.