Пусть шатает меня на ходу,
Не давайте жилья, не кормите:
Все равно я на службу приду!
— А ведь здесь все про меня написано! — улыбается Валентина Дмитриевна. — И где она, моя знакомая, взяла эти стихи… Кто-то ведь придумал.
В половине шестого часа к зданию штаба припарковалась редакционная машина. Когда мы оказались в салоне авто, Лена Смирнова посетовала, что очень долго им пришлось искать ту деревеньку и авторов письма в редакцию. Поэтому задержались в пути.
— Представляете, люди живут без электричества! Жгут керосиновые лампы. На дворе двадцать первый век!
Лена с Ирой сидели на заднем сиденье микроавтобуса. Всю дорогу до Иркутска они делились впечатлениями — каждая своими.
Через неделю в газете вышел очерк о женской колонии.
А еще через месяц мне позвонила Ира Ружникова и попросила назвать почтовый адрес женской колонии.
— Представляешь, к нам в редакцию, после моей публикации, пришло письмо, — раздалось в телефонной трубке. — От молодого человека, который мечтает познакомиться с той осужденной, что оказалась моей землячкой. Я о ней написала в статье и поместила ее фотографию. Совершенно безумное письмо! Любовь с первого взгляда… на фотографию! Места себе теперь не находит… бредит о встрече. Мы решили это письмо отправить ей — по почте. Только адреса колонии не знаем.
Глава шестнадцатая
«Сибирь без зэков? Так не бывает!». — Кто убьет Сталина? — Наш земляк Троцкий. — Общий режим для стахановцев. — «У нас тут льготы как в ЦК КПСС». — Передовик из отрицальщиков. — В Академию из зоны
В наше Управление вдруг обратился заслуженный строитель Иван Трофимович Смолянин. Через весь город (а здание ГУИН находится на окраине Иркутска, рядом с предместьем Рабочим) пожилой человек добирался с одной целью — попасть именно в пресс-службу, а если точнее — на личную встречу со мной. Хотя мне его имя на тот момент ничего не говорило. Это потом я узнал, что в советское время он занимал руководящие должности на крупнейших стройках Сибири, а позднее был председателем комитета по архитектуре, строительству и жилищно-коммунальному хозяйству администрации области. Но я всегда был далек от различных администраций, тем более областной. Словом, мало ли кто там работал.
Оказалось, Иван Трофимович был в какой-то эйфории, что ли, от моих статей, посвященных различным стройкам Приангарья. Особенно про БАМ, где я рассказывал, что его начинали сооружать заключенные.
— Вы первый, кто в иркутской прессе стал освещать на эту тему, — похвалил он меня, и воскликнул. — Действительно, какая же Сибирь без зэков! Вот вы начали писать, но этого — мало. Ведь заключенных задействовали почти на всех стройках Сибири, в частности, на больших стройках нашей области.
Вот так, слово за слово, мы разговорились. Грандиозные стройки в Приангарье стали осуществляться, в основном, уже после войны. Все началось с принятия политбюро ЦК ВКП(б) Постановления «О демонтаже, транспортировке заводов искусственного жидкого топлива (ИЖТ) из Восточной Германии в Советский Союз и строительстве комбината по производству ИЖТ в Восточной Сибири» за ущерб, причиненный фашистской Германией советской промышленности в счет репарации. На основании этого документа в 1945 году было принято решение о строительстве в пятидесяти километрах от Иркутска химического комбината по производству искусственного жидкого топлива, а также Ангарска — первого нового города Сибири, Иркутской ГЭС и расширения Черемховского угольного разреза. Это были самые первые грандиозные стройки в нашем регионе, на которых трудились тысячи заключенных.
— А сколько среди них было невинных людей, — всплеснул руками Иван Трофимович. — Будучи студентом, я встретился с одним из таких «зэков». На втором курсе я сильно простудился и попал в больницу. Рядом со мной оказался студент нашего же института, только что вернувшийся из Норильского лагеря, где он несколько лет работал электриком в шахте под землей. И где ему отрезало ногу электровозом. Вся его вина состояла в том, что как-то вечером он был неосторожен: перед сном студенты заспорили в своей комнате общежития — можно ли убить Сталина? «А почему — нет? — наивно и легкомысленно произнес мой студент. — К примеру, даже я, неопытный террорист, пойду на демонстрацию с пистолетом и — выстрелю!» На другой день он был арестован, быстро осужден и сослан в Норильск. В 1954 году он вернулся на третий курс, с которого его взяли. Только и всего, будто ничего не было.
Немного помолчав, ветеран продолжил:
— Они, эти зэки, и были тогда основной производительной силой — рабсилой! — на строительстве заводов, городов, каналов, дорог. Вот нас учили на политэкономии, что при капитализме прибавочная стоимость получалась от зверской эксплуатации рабочего класса. А у нас, выходит, эта прибавочная стоимость получалась от бесплатного труда в лагерях.
Как выяснилось, Смолянин собирался написать книгу о стройках, на которых работал. Но кое-что смущало ветерана.
— Однажды мне высказали пожелание: «Иван Трофимович, ты видел много заключенных — напиши о них. Дай наиболее яркий портрет хотя бы одного зэка-строителя. Найди самобытную фигуру, с опытом, самого-самого!.. Не поверят тебе в твоей книге, если не черпнешь вглубь лагерной жизни, не выйдет у тебя настоящей Сибири». Да и про ГУЛАГ в общем и в целом хочу рассказать. Тема-то не простая.
Сделав паузу, он вдруг спросил:
— Александр Викторович, можно воспользоваться материалами из вашей книги «Тюрьмы и лагеря Иркутской области»?
Вот те на! Откуда он-то узнал про нее? Книга вышла накануне в «самиздате», то есть ее отпечатали в одной из иркутских частных типографий. Печать половины тиража оплатило наше Управление, другую половину — спонсоры. И хотя в ней не было никакой служебной информации, разошлась она только по кабинетам Управления. А все потому, что тираж был крайне невелик. И вот теперь заслуженный строитель спрашивал, можно ли ее цитировать. Ну, конечно, я разрешил.
Забегая вперед, скажу, что через какое-то время у Ивана Трофимовича, действительно, вышла книга «Сибирь глазами сибиряка». Что стало поводом нашей новой встречи. Подарив книгу, он подписал: «Александру Наумову с благодарностью за помощь и пожеланиями успехов. С уважением, Смолянин». Скажу честно, было приятно, что мои «изыскания» по истории иркутских тюрем и лагерей аукнулись таким неожиданным образом. И кстати, книжка у Ивана Трофимовича получилась на удивление информативной. А посему не могу не привести из нее некоторые места, связанные с… Александровским централом. Вернее, с одним из его заключенных. Речь шла о Л.Д. Бронштейне, чья революционная юность началась на юге России. Будучи одним из руководителей «Южно-Русского Союза рабочих», он попал под арест. Через два с половиной года, проведенных в тюрьмах Николаева, Одессы, Херсона, и, наконец, Москвы, его приговорили к четырем годам ссылки. Летом 1900 года он прибыл сначала в Иркутск, а затем в Александровскую пересыльную тюрьму, где нужно было ждать отправки дальше на север. И уже в июле Бронштейна вместе с партией других ссыльных отправили на паузках вниз по Лене. Через три недели он был на месте ссылки, о чем местный исправник незамедлительно телеграфировал в Иркутск: «Лейба Бронштейн прибыл в село Усть-Кутское 2 августа, где и подчинен гласному надзору». Поселился он у Мокрыгина Ивана Павловича на Почтовой улице, где занял половину дома. «Мы его почему-то боялись. Небольшие еще были. Подбежим к мокрыгинскому дому, смотрим — он с книжкой ходит или на пенек сядет. Черный, лохматым казался…», — вспоминала очевидица А.И. Касаткина. Через несколько месяцев ему разрешили переселиться в Верхоленк, откуда он наведывался в Иркутск. Из одной такой поездки он вернулся с несколькими экземплярами «Искры», книжкой Ленина «Что делать?», паспортным бланком с печатями и идеей побега. Он вписывает в паспортный бланк фамилию старшего надзирателя Одесской тюрьмы Троцкого, а 22 августа 1902 года исправник доносит из Верхоленска: «Вчера отлучился Лейба Бронштейн 23 лет 2 аршина 6 половиной (вершков) волосы каштановые подбородок двойной разделен носит очки выехал в Иркутск». Через Самару, Харьков, Полтаву, Киев, Вену он осенью 1902 года объявляется в Лондоне на квартире Ленина. Так из сибирского сидельца «явился миру Лев Давыдович Троцкий, выходит — наш земляк!» — написал в своей книге Иван Трофимович. Как не подумать, что вот и получился у него портрет «самобытной фигуры, с опытом, самого-самого…».
Однако на мой взгляд, «самым-самым» из сибирских сидельцев был вовсе не Троцкий, а… М.Ю. Лермонтов. Да-да, Михаил Юрьевич. Однажды в отделе воспитательной работы решили провести среди осужденных конкурс на лучшее стихотворение. Свое творчество представили больше ста человек, из которых нужно было отобрать троих наиболее талантливых. А когда подвели итоги и объявили победителей, то неожиданно выяснилось, что второе место занял осужденный, приславший на конкурс стихотворение Лермонтова. Возможно, это была очень злая шутка, а возможно, и нет — одну строчку осужденный все же переделал. И факт остается фактом: разразился скандал. Со временем, конечно, все поутихло. Но главный вопрос так и остался без ответа: почему Лермонтов занял только второе место?!
В том же году я познакомился и с Леонидом Мухиным — автором-составителем сборника «Озерлаг: как это было». Леонид Станиславович тоже слышал про мои «Тюрьмы…», просил подарить экземпляр, в чем я, конечно, не отказал. А вот его книжку я не смог найти даже в библиотеках. Сборник вышел в «Восточно-Сибирском книжном издательстве» в 1992 года, сразу же став библиографической редкостью. Я спрашивал, где его можно достать, однако мой новый знакомый только пожимал плечами. Но однажды проговорился, что лично договорился с руководством одной из библиотек (где оказалось сразу пять экземпляров его книжки) забрать их в обмен на какую-то детективную литературу из дома. Потом я узнал, что полковник Евстигнеев подал на Мухина в суд, обвинив последнего в искажении фактов. Оказалось, с бывшим начальником Озерлага Леонид Мухин лично не был знаком, но с 1989 года вел с ним переписку, которую обнародовал в журнале «Русская мысль» (Париж) в 2001 году под общим заголовком «Письма лагерного полковника». Последнее письмо пришло 28 апреля 1993 года, в котором Евстигнеев упрекал Мухина: