Вот ведь парадокс: попав в общую массу таких же «коллег по несчастью», многие осужденные впервые в жизни начинают ощущать себя частицей того общества, которое осталось по ту сторону забора. Общества, в котором они воровали, грабили, убивали. И это высокопарное «За Россию обидно», произносимое в исправительном учреждении, вызывает неоднозначное впечатление.
Бывший коммерсант Сергей отбывает в колонии большой срок. О своей прошлой жизни вспоминает с досадой. Погорел в деле, в которое вложил крупные деньги. Чтобы вернуть банковский кредит, угнал автомобиль с целью последующей продажи. Сейчас Сергей осваивает традиционное для зэка дело — деревообработку.
— Лучше вообще не заниматься коммерцией, — говорит он. — На воле я хотел получить сразу много цветного и красивого, а вот теперь удовольствуюсь одной телогрейкой. Зона учит сдержанности.
Совершив преступление, Сергей сам выбрал свою судьбу — продуваемый ветрами плац, койко-место в бараке и нашивку-ярлык на робе. И таких, как он, в колонии общего режима № 32 больше тысячи человек.
По словам сотрудников учреждения, в последние годы спецконтингент стал заметно омолаживаться. То и дело в колонию попадают 18–20‑летние парни, о которых здесь говорят: «совсем пацаны». Однажды произошел такой случай. В зону прибыл очередной этап с первоходками. Широкий и длинный плац произвел такое большое впечатление на одного из них, что он воскликнул: «Вот бы тут погонять на мотоцикле…»
До 1995 года колония была строгого режима, сейчас — общего. С этим и связано омоложение спецконтингента. На строгий режим шли по тяжелым статьям, либо по второй, третьей судимости. На общем режиме отбывают наказание те, кто менее опасен для общества. Однако с наплывом в колонию молодежи сотрудники учреждения столкнулись с проблемами. Мой добровольный гид майор Владимир Батухтин поясняет:
— Осужденные говорят, что не наедаются в столовой. Странное дело: раньше рецидивисты сидели, они наедались, а эти — нет. Хотя нормы стандартные…
Вопросы питания в колонии на особом контроле. Возникшую проблему здесь решают собственными силами. Причем, весьма успешно. Рядом с ИК-32, буквально на расстоянии километра, находится другое исправительное учреждение — колония-поселение № 50. Обе колонии являются структурными подразделениями Зиминского ОИК (объединения исправительных колоний). Поселение создали всего несколько лет назад, оно имеет статус специализированного сельскохозяйственного учреждения.
Одна из задач колонии-поселения — обеспечивать сельхозпродукцией исправительную колонию № 32. Последняя, в свою очередь, регулярно направляет на поселение новые рабочую силу — тех осужденных, которые, говоря официальным языком, «твердо встали на путь исправления». Так что жизнь обоих учреждений тесно взаимосвязана, и даже взаимозависима.
В прошлом году Зиминское ОИК приобрело в свою собственность подсобное хозяйство «Дударево», оно в девяти километрах от колонии-поселения, в живописном месте. С одной стороны — сопки, с другой — Московский тракт, вдоль которого тянется небольшое озерцо.
— Ловим летом там карасей, — говорит бригадир-поселенец.
Вместе с ним и начальником колонии-поселения майором Михаилом Акашевым обходим территорию, которая представляет собой целый сельскохозяйственный комплекс. Молочно-товарная ферма, овчарня, свиноферма, конный парк. Арендуются пастбищные и сенокосные угодья, посевные площади. Выращивают не только свеклу-морковку, но даже… табак.
— Ну, ты скажи для журналиста, какой сорт табака выращиваем, — обращается к бригадиру майор Акашев.
— «Махорка».
— Что, так и называется? — удивляется офицер. — А как на пробу?
— Курить можно.
Свою доморощенную махорку реализуют в колонийском ларьке на территории жилой части зоны. А вот соленья-варенья, заготавливаемые с осени, идут добавкой к обычным обедам. Ежегодно специальные бригады поселенцев собирают черемшу, папоротник, грибы, ягоды, даже ловят рыбу на Братском море.
Бригадир-осужденный приглашает в дом. Русская печь, беленые стены, скрипучие полы. Самый обычный дом, если не считать убогой обстановки. Стол, пара стульев, кровать. На расспросы поселенец отвечает односложно, не пуская в свою душу.
Уже в машине, когда едем обратно в Зиму, Акишев говорит о поселенце:
— Бригадир сам по себе человек молчаливый. Попал в зону по тяжелой статье. Сначала сидел на общем режиме, теперь вот на поселении. Так что наша колония для него как отдушина. Работе все силы отдает…
И немного подумав, майор поставил точку над «i»:
— Вообще те, у кого тяжелая статья, всегда работают ответственнее, чем те, кто попал в зону по легкой статье.
Глава семнадцатая
Автограф от Леонида Каневского. — Тюремная беллетристика. — Расстрел Достоевского. — Зачем отменили смертную казнь? — Вагончик тронется, перрон останется. — «Начальник, дай закурить». — До места работы… 600 км. — …Берет бритву и режет себя
Продолжая редактировать «Вестник», я вдруг узнал, что его признали лучшим ведомственным журналом России. Будучи региональным изданием, журнал каким-то образом попал в столицу, и оттуда по всем городам и весям пенитенциарной системы ушла бумага, в которой отмечался опыт нашей работы. В обзоре «О состоянии деятельности пресс-служб территориальных органов УИС за II квартал 2009 г.», подписанном директором ФСИН России, говорилось: «Помимо газет в регионах выпускаются и журналы, рассказывающие о сотрудниках пенитенциарной системы. Образцом такого журнала может служить издание ГУФСИН России по Иркутской области «Вестник УИС Приангарья» (руководитель пресс-службы Наумов А.В.)». В том же году презентацию «Вестника» самым широким слоям читателей организовала Объединенная редакция ФСИН России, рассказав об иркутском издании на страницах всероссийского пенитенциарного журнала «Преступление и наказание» (2009, № 8).
Впрочем, сам я нисколько не обольщался на этот счет, и даже считал всю эту шумиху излишней. С другой стороны, новый статус повышал планку ответственности за каждое слово, которое отныне появлялось в нашем журнале. Да и не только в нем. В те же дни я дал интервью известному правозащитнику Валерию Абрамкину (тому самому Абрамкину, чей вклад в развитие и гуманизацию отечественного законодательства отмечал В.В. Путин). Наша беседа с Валерием Федоровичем прозвучала на «Радио России» в программе «Облака», где Абрамкин почти четверть века был бессменным ведущим. А еще через какое-то время на «НТВ» задумали снять фильм про лагерные будни Лидии Руслановой, и конечно, предложили мне стать консультантом. И подобных предложений было немало.
Помню, как мне пришлось работать с Леонидом Каневским над очередной серией из цикла телепередачи «Следствие вели…» Съемки проходили в иркутском СИЗО, где в свое время дожидался суда маньяк Кулик. Снимали несколько дней подряд, и каждый раз, встречаясь с Каневским, я спрашивал: «Ну и как вам в СИЗО?» «Да все нормально, Александр», — и мэтр российского кинематографа дружески похлопывал меня по плечу. Чем я и решил воспользоваться под конец съемок, попросив Леонида Семеновича расписаться для нашего «Вестника». В итоге, обложку следующего номера украсил звездный автограф: «Читателям журнала «Вестник УИС Приангарья». Счастья в жизни и удач в делах! Чтобы все задуманное сбывалось! Л. Каневский».
И разумеется, в каждом номере приходилось искать новые формы подачи материалов. Однажды я задал читателям вопрос: «Знаете ли вы, что одними из первых пассажиров железных дорог — на тот момент довольно привилегированного вида транспорта — стали именно заключенные?» Историческое событие произошло 27 марта 1858 года, когда было утверждено положение о перевозке арестантов по Николаевской железной дороге. Известно, что арестанты размещались на скамьях и на всем пути следования содержались в кандалах, скованные попарно. Конвойные располагались тут же, среди заключенных. После чего мне позвонили из Управления по конвоированию и предложили… проехаться в спецвагоне. Чтобы впоследствии рассказать, как организована служба современного конвоя.
Одним из наших авторов был иркутский писатель Александр Лаптев. Как-то раз, предлагая очередную статью, Александр Константинович заметил, что у него было много предшественников, включая писателей первой величины. О местах лишения свободы писали Достоевский, Чехов, Горький, затем уже в ХХ веке Солженицын, Шаламов, Довлатов… И что интересно, у каждого был особый взгляд на тюрьму, зону или острог. Те же Шаламов и Солженицын настолько расходились в своих оценках ГУЛАГа, что даже порвали отношения друг с другом. Если коротко, у Шаламова зона — это ад, это страшный опыт, который ничего хорошего не дает человеку. А вот Солженицын благодарил судьбу за то, что дала ему опыт, благодаря которому, по его признанию, он и стал всемирно известным писателем. Хотя такой замечательный американский писатель, как О.Генри, не то что никогда не писал о своем тюремном опыте, но всячески скрывал от окружающих сам факт своего заключения, остро стыдился того, что пять лет провел в тюрьме по обвинению в растрате. Можно вспомнить и Джека Лондона, который провел в тюрьме всего месяц, но этого ему вполне хватило, чтобы ужаснуться царившими в ней порядками и дать себе зарок никогда не попадать в эти «милые» места.
Что же касалось Лаптева, то и он не был чужд уголовно-исполнительной системе. Поскольку являлся членом областного Общественного совета по проблемам деятельности пенитенциарной системы Приангарья. Однажды я предложил Александру Константиновичу выступить на эту тему. Через несколько дней он принес статью, в которой черным по белому написал: «За три года я побывал в трех колониях: в «тройке», в «четверке» и в «шестерке», и теперь, все взвесив и рассудив, могу сказать с сожалением (или радостью), что ничего такого особенного мне разглядеть не удалось, никаких недоразумений я не выявил и вообще, подумал однажды во время посещения колонии, что вот тут-то, пожалуй, я бы согласился посидеть годик-другой, если бы настала такая полоса». Вот такой получился пассаж…