10. Произведено капитальное переустройство каменного здания главного корпуса с надстройкой 2‑го этажа.
Вторым этапом, в 1913–1915 годах, были возведены еще две значительные постройки: 4‑этажное и 2‑этажное каменные здания для администрации тюрьмы и квартир надзирателей. Все эти работы производились под наблюдением инженера Н.И. Бойкова.
Следует отметить, что в проектировании и строительстве многих тюремных построек принимали участие, в разные периоды, самые известные иркутские инженеры и архитекторы: первого каменного острога — архитектор А.И. Лосев; второго — инженеры И.И. Шац и Н.И. Дудицкий, архитекторы Петюцкий, А.Е. Разшильдеев, Э.Я. Гофман и другие.
Летом 1915 года работы по реконструкции Иркутского тюремного замка были закончены. Они обошлись казне более чем в 60 тыс. рублей и стали последними в дореволюционной истории. Революционные события и гражданская война мало отразились на внешнем облике комплекса, каких-либо разрушений и утрат здесь не происходило, за исключением небольшого пожара летом 1919 года, когда были повреждены потолочные перекрытия и крыша главного корпуса.
В советское время переустройство тюремного комплекса было продолжено с 1924 года.
Глава вторая
«Никогда не встречай меня!» — Пожар в СИЗО. — Убийца из пятого корпуса. — «Выведи меня, дочка, из этого ада». — …И записывала, как ее материли. — «Только не надо крови! Я вас умоляю!»
Приближается очередное 8 марта. В Главке решили объединить его с другим праздником — Днем уголовно-исполнительной системы России. Профессиональный праздник отмечается, правда, 12 марта. Но решили собраться по двум поводам в один день — 7 марта. Торжественное заседание пройдет в конференц-зале ГУИН в 15.00. За день до мероприятия обзваниваю городские телестудии — приглашаю в гости. На вопросы своих коллег-журналистов о том, что будет интересного, отвечаю честно:
— Соберутся в зале, посидят, выступят с трибуны, поздравят друг друга и разойдутся.
Представители СМИ, особенно ТВ-каналов, обычно неохотно приезжают на такие мероприятия. Несмотря на явную событийность — празднование по конкретному поводу — такие заседания имеют серьезный, с точки зрения телевизионщиков, минус: отсутствие динамизма действия. На сленге профессиональных тележурналистов подобные сюжеты называются «говорящими головами». Так именуют тех, кто сидит в президиуме и выступает с трибуны. Одного покажут, другого, третьего… Слушать, возможно, интересно, но смотреть — скучно. И если новостная программа заполнит эфир такими сюжетами, то ее рейтинг у зрителей резко упадет.
Звоню редактору программы «Курьер» областного телевидения Ольге Куклиной.
— Седьмого марта? Интересно, конечно, однако это всего лишь обычное заседание… тем более накануне женского праздника. А у нас уже столько приглашений — из учреждений и организаций — и все хотят, чтобы показали по телевидению именно их женщин. Впрочем, можно сделать и так: все празднуют восьмое марта, а женщины исправительных органов — на службе. Тут же упомянуть и про ваш профессиональный праздник — День уголовно-исполнительной системы. И показать этот сюжет в программе седьмого марта.
Остановились на таком компромиссе. Теперь нужно решить организационный момент: куда, в какое подразделение, повезти журналистов. Больше всего женщин работает в следственном изоляторе. Штат контролеров — почти весь женский.
Я вспомнил, как однажды заместитель начальника иркутского СИЗО Александр Григорьевич Самойлов обмолвился:
— Вот бы о ком следовало писать в прессе — о наших женщинах-сотрудниках. Мужчины не идут к нам работать, а вот женщины — пожалуйста. По двенадцать часов в сутки стоят на ногах!
Связываюсь с ним по телефону.
— Александр Григорьевич, в продолжение нашего давнего разговора: собираюсь приехать к вам с журналистами «Курьера».
Объясняю суть предстоящего посещения. Самойлов охотно соглашается.
— Хорошо, приезжайте. Поговорю с нашими женщинами, узнаю, кто из них захочет дать интервью. Да вот, кстати, я уже знаю, кто может согласиться. И вы тоже ее хорошо знаете, это…
Назвав фамилию, он продолжил:
— Она — начальник корпусного отделения. Очень грамотная, инициативная, разговорчивая. Да что я агитирую — вы ее, конечно, должны помнить.
Тогда я готовил для одной из областных газет очерк о сотруднице следственного изолятора. Она попросила называть ее в статье просто Валентиной.
— Понимаете, у нас, работающих здесь сотрудников, есть ранимое место — это наши дети. Я когда иду домой, моя дочь, случалось, выбегала мне навстречу. Так я потом дома говорила ей: «Никогда не встречай меня!» Ну как вам сказать: я ведь работаю в СИЗО, как говорят в народе, в тюрьме работаю. А здесь ведь за день столько понаслушаешься — в том числе и в свой адрес. Угрожают! Конечно, это эмоции, люди не понимают, что ведь это не я их посадила, а следователь, а я только охраняю их. Но они думают, что раз я здесь нахожусь, и поскольку я запираю их, то это я их первый враг на свете. А ведь потом не всех из них садят, кого-то выпускают. И мне, конечно, страшно бывает, но не за себя, конечно, а в первую очередь за детей.
Валентина прикрывает лицо руками, машинально проводя-разглаживая ладонями бледную кожу. Копна волос спадает на худые плечи. В гражданской одежде она совсем не похожа на грозную начальницу корпусного отделения.
— Вы знаете, наверное, человек ко всему может привыкнуть. Вот и я привыкла работать здесь. Ведь кому-то здесь все равно надо работать, и если так сложились обстоятельства, то я буду честно трудиться и на этом месте. Хотя, знаете, от своей женской природы я, наверное, не смогла уйти. Ну, вы понимаете, что у каждого человека большая часть жизни проходит именно на работе. А я работаю в СИЗО. И мне просто как женщине хочется обращать на себя внимание, кому-то нравиться. А кругом — зэки! Представляете!? Вот на каких мыслях я себя иногда ловлю. Они все бритые, похожие друг на друга, ну словно на одно лицо. И вдруг — среди этой общей массы — та-а-акой пристальный взгляд! Даже не пристальный, а пронзительный какой-то. Ну так он посмотрит на тебя, словно обожжет глазами. Таких взглядов я никогда в жизни на воле не встречала. Это к слову говорю. Посмотрит, как пригвоздит к стене. А я думаю: господи, да ведь я даже волосы не накрутила! Вот так бывает в нашей работе. Потом вспомню, улыбнусь: какая все-таки дура! Работать надо, а не ловить взгляды. Но вообще отношение к заключенным у меня такое: это сидят люди. Я даже сотрудниц своих учу, говорю им: «Когда открываешь камеру, говори всем «Здравствуйте!» Однако здесь важно всегда знать и чувствовать грань-черту: что ты можешь себе позволить, а чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Ведь подследственному только того и надо, чтобы обратили на него внимание. А начинаешь с ним вежливо разговаривать, так он будет думать, что это ты только с ним так вежливо обращаешься. Конечно, тут уже появляются вопросы типа: «А как вас звать, гражданин надзиратель?» И я всегда отшучиваюсь: «Нас не нужно звать, мы сами приходим». И еще я всегда наставляю своих сотрудников-подчиненных: «Никогда не лезьте в связи с заключенными. Они же вас потом и сдадут кому следует». Психология заключенного такая: он всегда ищет возможность обратить на себя внимание, а это уже повод к более тесным контактам — о чем-то попросить. Если заключенный обращается к сотруднику изолятора, то он всегда ищет для себя какую-то выгоду.
— Какую?
— Передать записку, достать водку, привести женщину в камеру.
— А так бывает?
— Бывает. За деньги передают записки, проносят водку…
— А женщин — в мужскую камеру?
— У меня был такой случай. На этаже уборщица-осужденная подметала полы. Подошла к какой-то камере, а там, видать, специалисты по замкам сидели. Они попросили ее запор открыть, а замок сами вскрыли. И она зашла к ним. Получилось так, что никто из контролеров — сотрудников изолятора, этого не видел. Я иду по этажу, гляжу, что возле двери в камеру — совок и веник, прислоненные к стене. И тут я сразу все поняла. У меня даже сердце в пятки пошло — ведь это ЧП! Захожу в камеру, глазами ищу женщину. И не нахожу ее! Они в камере загородили ее своими телами, вот и не вижу ее. И только в дальнем углу, когда я протиснулась туда, увидела: сидит на корточках, прижавшись спиной к стене. Говорю ей: «Ну, дорогая, что делать будем?» Молча встает и направляется к выходу.
— А еще что запомнилось?
— Да много чего было. У нас есть этаж, где сидят психически ненормальные. Они дураки — в прямом смысле. И что у них на уме — никто не знает. Один из таких дураков на воле убил девять человек. Сдавал свою квартиру в наем, получал деньги вперед, а потом убивал арендующих… ножом, молотком, топором — всем, что попадало под руку. И вот мне нужно перевести несколько таких придурков с этажа на этаж. Повела их — и в этот момент свет погас. В коридорах нет окон, поэтому ничего не видно. Кромешная тьма. Вот, думаю, сейчас кинутся на меня. Страху натерпелась. Но ничего, свет дали, они как стояли, так и стоят.
— Неужели бывает, что кидаются на сотрудников?
— Конечно, бывает. Один раз из камеры стали выводить всех, кто в ней находился. И кто-то из сотрудников изолятора ударил подследственного дубинкой по рукам. Зачем ударил — не знаю. Только после этого все и началось… Сначала тот, побитый, кинулся на этого сотрудника, потом — другой подследственный, за ним — третий. И так вся камера замахала кулаками. А я протискиваюсь в эту гущу, кричу что есть сил: «Только не надо крови! Я вас умоляю!»
— Послушались?
— Послушались. Драка прекратилась. И зэки сказали этому сотруднику — а у него там большие звезды на погонах были, больше моих в несколько раз — так вот: они сказали ему: «Тебе повезло, что за тебя вступилась женщина». И все сразу затихли.
— А что еще запомнилось?
— Пожар, который произошел в изоляторе в ноябре 1999 года. Это как раз моя смена была. Я находилась в дежурной комнате, когда услышала, как кричала дежурная Оля: «Валя, пожар!» Было начало шестого часа. Я схватила ключи и побежала открывать горевшую камеру. Это какой-то ужас был: они все лезут на тебя, кто-то падает под ноги, кто-то обожжен, шум, крик, стоны, визг… В соседних