ого под названием «прорыва цепи мирового империализма по его слабым звеньям». Если перевести мысль Ленина на современный политический язык, то это значит следующее: путь к покорению Запада лежит через покорение стран третьего мира, которые являются для него сырьевыми, энергетическими и стратегическими базами. Отрезанные от своих обычных источников сырья и рынка сбыта, варясь в собственном соку, западные индустриальные страны не только придут в промышленный упадок, связанный с неслыханной безработицей и нищетой, но и станут ареной больших социальных столкновений и конфликтов. Вот в этот момент, по расчетам КГБ и КПСС, на сцену выйдет «его величество» рабочий класс со своим коммунистическим авангардом и, опираясь на СССР, возьмет власть в свои руки.
Андропов не хотел мировой войны, он хотел лишь ленинской «мировой революции». Намеренно балансируя в своей политике глобальной революционной экспансии на грани даже атомной войны, Андропов рисковал потерять чувство меры и незаметно для самого же себя перейти ту роковую черту, за которой наступает катастрофа. Он все еще остался для нас неким загадочным сфинксом в политике. Мы хорошо знали его учителей — Ленина и Сталина. Одной веры с Андроповым, те были реалистами в мировой политике и шли на риск в большой международной игре, когда у них все карты были козырные.
У Андропова не все карты были козырные. Знал ли это сам Андропов?
Андропов умер через 15 месяцев после прихода к власти (1982–1984), не успев ничего совершить. Он был полнокровным, волевым, изобретательным и холодным политиком кристально-чистой сталинской закваски без всяких посторонних примесей, моральных или эмоциональных. Как и его учителю Сталину, все человеческое было ему чуждо, кроме ницшеанской «воли к власти». Именно поэтому он старался навести полицейский порядок внутри страны, а коллективное руководство постепенно убрать. Во внешней политике он был опаснее Сталина, ибо располагал тем, чем не располагал Сталин — ракетно-ядерным превосходством над остальным миром. Это не означало, что он это оружие безоглядно пустит в ход. Оружием часто побеждают, не стреляя, — во многих случаях достаточно им лишь угрожать, чтобы добиться цели. Чем страшнее и больше оружия, тем вернее победа без войны, — так думают в Кремле. Внешнеполитические условия не только сопутствовали Андропову, они просто провоцировали его на продолжение уже доказавшей себя успешной советской политики революционной экспансии в третьем мире и советской политики разложения, инфильтрации и морально-политического разоружения в западном мире. Приписывая Америке намерение начать атомную войну, Андропов сознательно культивировал страх перед атомной войной как у своего народа, чтобы он и дальше продолжал работать на сверхвооружение, живя впроголодь, так и среди европейцев, чтобы оторвать Западную Европу от Америки. Если бы Андропову удалось достичь этой цели, то вся Европа была бы коммунистической без единого выстрела.
Ироническое замечание Николая I, что Россией правит не император, а столоначальники, стало былью после смерти Андропова: во главе великой советской империи стал классический столоначальник — Константин Устинович Черненко. Однако столоначальник столоначальнику рознь. Мы знаем, что у Сталина более четверти века столоначальником был пресловутый Поскребышев, перед которым дрожали даже члены Политбюро, но тому едва ли приходила в голову мысль, что он когда-нибудь займет кресло Сталина. А вот Черненко тоже работал более четверти века столоначальником Брежнева, из них 18 лет, когда Брежнев был генсеком. Работал интенсивно, усердно, лояльно, как и Поскребышев, но никогда не забывал конечной цели своей карьеры: когда-нибудь занять трон своего повелителя. Этот трон ему полагался по всем внутри-партаппаратным законам, когда умер Брежнев, но оберчекист Андропов предупредил его.
По своему образовательному цензу Черненко занимал последнее место в Политбюро — он окончил только среднюю школу, что же касается других школ, которые, по утверждению казенных биографов, он окончил, то тут речь идет об известной еще во времена Сталина практике «улучшения» биографий руководящих партийных кадров: одним сочиняли «пролетарское происхождение», если они были выходцами из семей чиновников (типичные примеры: Маленков, Булганин, Брежнев, Андропов], другим вручали дипломы высших школ по общественным наукам, хотя они никаких школ не кончали. Так получил диплом от подчиненного ему Кишиневского пединститута и Черненко, работая заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК партии Молдавии, где первым секретарем ЦК был Брежнев. Сказанным я не хочу присоединиться к хору западных публицистов, которые вообще отрицают за Черненко какие-либо заслуги. Черненко принадлежал к тому типу людей, которых американцы называют «селфмейдмен» — человек, обязанный всем самому себе. В Советском Союзе есть одна уникальная наука, которая называется «партийное строительство». Этим выражением названы ленинская наука и искусство, как тотально и тоталитарно руководить партией, государством и народом. Вот этой науке Черненко учился более пятидесяти лет внутри партаппарата, начиная с секретаря первичной парторганизации и кончая работой в ЦК КПСС. Причем поразительно, что за всю эту полувековую деятельность он всегда находился на вторых ролях, даже тогда, когда работал в низовом партаппарате, но зато каждый его новый начальник убеждался, что на вторых ролях Черненко просто незаменим, именно как усердный службист и скрупулезный исполнитель. Самый нескромный из лидеров большевизма — Сталин — однажды выразился, что «скромность украшает большевика». Это изречение Сталина Черненко, вероятно, принял как руководство к действию, ибо все известные высказывания о нем говорят о его исключительной внешней скромности. С такими личными качествами в логово партийных волкодавов, с их законом «естественного отбора», когда сильные съедают слабых, Черненко остался бы вечным столоначальником, если бы случайно дороги Черненко и Брежнева не скрестились в Кишиневе в 1950 году.
С этих пор Черненко — неизменный спутник и «второе я» Брежнева. Эту встречу двух партаппаратчиков сегодня уже можно назвать исторической. Психологически они разные типы, в отношении организаторских талантов они дополняли друг друга, а в быту Брежнев был жизнелюб с повадками советского «плейбоя».
Черненко, наоборот, был сухим педантом и, как его нарек Брежнев, «беспокойным» работягой, но вот сделавшись начальником «внутреннего кабинета» Брежнева, он работал за двоих — за себя и за Брежнева. Благодарный Брежнев ответил взаимностью, назначив его секретарем ЦК, членом Политбюро, да еще явно метил его в свои наследники. У Черненко было и другое качество, нужное генсеку, но которого начисто был лишен сам Брежнев — дар обобщения партийного опыта по руководству партией и государством. Брежнев определенно думал, что его наследником должен быть Черненко, который сделал беспрецедентный в истории партии взлет карьеры в столь короткий срок — за неполных три года он стал из личного секретаря Брежнева сначала секретарем ЦК, потом кандидатом в члены Политбюро, наконец членом Политбюро… Для такой стремительной карьеры, кроме помощи Брежнева (впрочем, помощь была взаимная], надо было иметь и нечто свое личное — талант организатора, комбинатора, мастера власти плюс то, что на партийном языке называется «теоретической подкованностью». В отношении первых качеств он счастливо дополнял своего патрона, что же касается партийных догм, то он превосходил многих других партаппаратчиков по таланту их отстаивания (это почувствует каждый, кто сравнит начетничество в произведениях Суслова с творческой жилкой в произведениях Черненко о партийном строительстве].
Однако все сказанное совсем не означает, что вопрос о наследнике Брежнева был уже решен положительно и в один прекрасный день Черненко займет кресло генсека. Совсем нет. Остаток пути к вершине власти у Черненко был более крутым и потому более опасным. Я на это обстоятельство указывал еще при жизни Брежнева: «Неожиданным выдвижением своего протеже на вторую роль после себя Брежнев провоцирует обойденных соперников Черненко и законных претендентов на кремлевский престол — на интриги, подвохи и продолжение глухой борьбы не только против Черненко, но и против самого себя». («Сила и бессилие Брежнева», 1979, стр. 181, «Посев»),
У всех на памяти, как эти интриги и подвохи захлестнули власть генсека Брежнева, особенно в последние месяцы его жизни, когда ввиду его тяжелой болезни вопрос о наследнике стал актуальным. Самое кратковременное генсекство Черненко было и самым бесцветным.
Что же обещал Черненко народам СССР в отношении подъема материального уровня их жизни? Ответ его звучал, как издевка. Он заявил после своего избрания генсеком: «Глубокое удовлетворение вызывает широкий отклик трудовых коллективов… добиться сверхпланового повышения производительности труда на один процент и дополнительного снижения себестоимости продукции на полпроцента… Думаю, что следует рассмотреть вопрос о том, чтобы все средства… которые будут получены за счет этого… направить на улучшение условий труда и быта советских людей». («Правда», 14.11.1984).
Словом, синицу, которая у нас в руках, мы вам не дадим, но если хотите хорошо поесть, то ловите журавля в небе. Ведь мифическая цифра полтора процента и есть тот журавль, которого еще надо поймать. Так цинично с народом не разговаривал еще никто из предшественников. Не было у меняющихся генсеков никаких принципиальных изменений и во внутренней политике. Все компоненты руководства, все винтики механизма власти, разработанные Лениным и усовершенствованные Сталиным, оставались и остаются в абсолютной неприкосновенности. Система эта сама себя называет в целях камуфляжа «социалистической демократией», а на деле тут нет ни «социализма», ни «демократии», а есть новый тип тирании, которую я назвал «тоталитарной партократией». Рассмотрим ее в действии.