Но как ее менять? Возможна ли ее эволюция? Когда бывший американский президент Никсон спросил у тогдашнего советского премьера Косыгина: «Народ ваш талантливый, изобретательный, но почему вы не даете ему свободы?» — Косыгин, не задумываясь, ответил: «Дать русским свободу? Так они же передерутся между собой!» Цинизм этого ответа превзойден оскорблением по адресу собственного народа. Разумеется, Косыгин выразил тут не свое личное мнение, а философию всей правящей партолигархии. Выходит, что русские, в отличие от свободных западных народов, такие отчаянные разбойники, которыми надо править не убеждением, а чекистской дубинкой. Однако глубинная причина, почему партия не продолжала хотя бы политику «оттепели», заключается совсем в другом. Советский тоталитарный режим может существовать только в условиях тотальной несвободы. Первый же день обнародования политических свобод и гражданских прав в СССР был бы последним днем господства партии. Морально-политическое единство между партией и народом существует только на страницах «Правды».
Но встает вопрос: как долго может существовать режим, основанный на насилии? Еще Наполеон знал, что народы можно завоевывать штыками, но править ими, вечно сидя на штыках, невозможно. Пессимисты ссылаются на исторический опыт — России не привыкать к насилию и деспотизму: татаро-монгольское иго существовало 240 лет, абсолютизм Романовых 300 лет, тирания большевизма существует вот уже скоро 70 лет. Словом, русский народ «вынесет все, что Господь ни пошлет»; как говорил в свое время поэт Некрасов.
К сожалению, тут много правды, но едва ли вся правда, ибо пессимисты забывают глубочайшую разницу между прошлыми эпохами и нашим временем, между далекими предками и их нынешними потомками, между патриархально-консервативным бытом тех времен и сказочным разворотом экономики, материальной культуры, техники и технологии нашего века. Сегодня судьбы народов и государств решают экономика, наука и техника, не зажатые в тиски партийных догм и политической полицейщины. Скоро самые закоренелые из догматиков станут перед выбором: либо и дальше отметать посягательства на чистоту догм и монополию власти партаппаратчиков и тогда пребывать в нынешнем состоянии «быть бы живу — не до жиру», либо допустить экономические свободы в стране путем коренных реформ промышленности и ликвидации окончательно обанкротившейся колхозной системы, и тогда идти в ногу с передовыми индустриальными странами Запада. Не человеколюбие и не свободолюбие, чуждые психологии и идеологии большевизма, а с каждым днем обостряющаяся необходимость решить эту экономическую альтернативу, может заставить Кремль пожертвовать догмой, помня пророчество Ленина, что судьба коммунизма, в конечном счете, решится в соревновании на международном экономическом поприще. Тем более, что Ленин сам подал в свое время пример, провозгласив в России НЭП, допускающий не только свободный рынок, но еще и международные экономические концессии в советской России. На путь ленинского НЭПа стал ныне и коммунистический Китай, объявив реформы в городе и деревне и широко кооперируя с Западом. Этот путь — путь экономической эволюции в рамках существующей системы — теоретически вполне возможен.
Тут же встает и другой вопрос: возможна ли в этой связи и политическая эволюция самого советского режима? Я, конечно, даже теоретического ответа на этот вопрос не знаю. Можно говорить лишь о попытке прогноза, исходя из исторического опыта и политико-психологической ментальности правящей ныне партии. Конечно, бывали случаи, когда на наших глазах менялись режимы авторитарные, как в Испании, Португалии, Турции, на режимы правовые. Однако Россию надо мерить русским аршином, ибо у нее своя «особенная стать», да и советский режим не просто деспотический, он тиранический режим совершенно небывалого типа. История не знает случаев, чтобы тираны уступили добровольно свою власть суверену, у которого они ее узурпировали, — народу. Что же касается коммунистических тиранов, то они просто одержимы мыслью о власти, ибо власть для них не только орудие безраздельного господства над народом, но и единственный источник их материального благополучия. Жажда власти коммунистических партаппаратчиков со временем переросла прямо-таки в патологическую манию власти. Этим собственно и объясняется тот неписаный статут, который установила для своих членов партолигархия — статут пожизненности занимаемых постов, не признающий ни пенсионного возраста, ни старческой немощи, ни смертельной болезни даже для глав партии и государства, как это мы знаем на примерах Сталина, Брежнева, Андропова, Черненко. Абсолютно то же самое будет происходить и с новым поколением Горбачева. Этим я объясняю, что Горбачев не восстановил в новом уставе КПСС хрущевского параграфа о ротации партаппаратчиков. Партийные олигархи — реалисты и циники. Если для укрепления и расширения своей власти им потребуется пожертвовать той или иной ведущей догмой марксизма-ленинизма, то они на это пойдут без малейших угрызений своей «марксистско-ленинской» совести, ибо святее всех святых для них — не идея давно обанкротившейся утопической теории, а комфортабельная идея реальной власти. Если этой власти угрожает серьезная опасность гибели, то коммунистические лидеры готовы на любые жертвы в интересах ее спасения, вплоть до расчленения России (например, сепаратный мир с Германией в 1918 г.) или отступления, хоть и временного, от своей марксистской идеологии (например, НЭП Ленина в 1921 году), или на открытый союз с фашизмом (пакт Риббентроп-Молотов в 1939 году). Отсюда следует, что возможны тактические зигзаги и дальше, особенно в случае, если нынешний кризис советской экономической и социальной системы окажется хроническим.
Эволюционное изменение политической системы властвования кажется невероятным в силу уже сказанного. Советская тоталитарная система, выражаясь образно, — это некий концентрический круг с окружностями разного радиуса действия. В эпицентре — перманентное чекистское чистилище, в котором уже погибло, по оценке ряда специалистов, около 50–60 миллионов человек. Это одна треть населения СССР до войны. Чем дальше человек стоит от этого эпицентра, тем легче ему дышать. Но удаляться от него советские люди могут только на определенное расстояние внутри круга, а выскочить из круга никому не дано — ни правителям, ни народу. При Сталине эпицентр означал просто пекло, при Хрущеве люди начали чувствовать себя в зоне терпимой «оттепели», при его преемниках началось обратное движение к эпицентру сталинщины.
Круг гарантирует правителям тотальный контроль над народом. Поэтому они никому, даже из своей среды, не разрешают экспериментировать в этом кругу, резонно боясь, что неосторожные эксперименты могут взорвать весь круг, дав народу выйти из-под их контроля. Когда Хрущев нарушил этот закон круга и начал широко экспериментировать, то его быстро убрали. Природа круга власти такова, что его нельзя согнуть, его можно только сломать. Это возможно либо на путях новой революции, либо через бонапартистский переворот. Все три варианта о будущей судьбе советского режима — эволюция, революция и бонапартистский переворот — встречаются в обсуждениях как в западной, так и в эмигрантской печати.
Говоря о революционном варианте, нельзя думать категориями старых классических революций с их кровавыми вооруженными восстаниями, массовым террором, уличными баррикадами. Цивилизованные народы мира такие насильственные революции отвергают. Польская августовская «мирная революция» 1980 года, в которой интеллигенция объединилась с рабочими и крестьянами, открыла новую эпоху «мирных революций». Поляки показали, как мирным путем изнутри можно взорвать «концентрический круг». Временное поражение поляков, которым угрожала вооруженной интервенцией супердержава, не говорит о порочности польского опыта, а наоборот, подтверждает аксиому всех аксиом — если бы такая «мирная революция» произошла в центре советской империи — в самом СССР, то дни всей коммунистической тирании на Востоке были бы сочтены.
Ничего так смертельно не боятся властители советской империи, как цепной реакции начавшейся на ее окраине «мирной и немирной революции». Этим и объяснялась беспощадность Кремля, когда он душил Берлинское рабочее восстание 1953 года, Венгерскую революцию 1956 года, чехословацкую «весну» 1968 года, польскую «мирную революцию» 1980–1983 годов путем военно-политического переворота в Польше.
Однако, это только у Гегеля исторические события и герои повторяются дважды, а на деле история хаотична и богата на выдумки.
Поэтому даже в наш компьютерный век бессмысленно претендовать на безошибочный прогноз в отношении будущих событий, хотя бы потому, что человеческий мозг слишком субъективен, а электронному мозгу неподсудны сложнейшие движения человеческой души.
Часть III Горбачев у власти
Глава 1. Путь Горбачева к власти
Путь партаппаратчика в ЦК не усеян розами. Он тернист и изнурителен. Соревнующихся на этом пути около 500 тысяч профессиональных партийных работников, не считая секретарей первичных парторганизаций, но состав пленума ЦК ограничен — там имеется место только для трехсот-четырехсот человек. Еще уже дверь, ведущая в Политбюро ЦК, — число его членов и кандидатов не превышает 20–25 человек.
В таком соревновании партаппаратчиков за место в ЦК и его Политбюро элемент случайности совершенно отпадает. Отпадает также и возможность попасть туда не только в молодом возрасте (до сорока лет), но и в среднем возрасте (да пятидесяти лет). В самом деле, проследим, каков его путь к власти. Чтобы добраться до Политбюро или Секретариата, даже до должности заведующего отделом ЦК или его заместителя, партийному функционеру, начавшему свою карьеру, скажем, секретарем райкома партии в 30-летнем возрасте, нужно пройти все ступеньки партийной лестницы от первого секретаря райкома, потом до первого секретаря горкома, наконец, до первого секретаря обкома, что потребует еще 20, а то и 30 лет партийной карьеры в провинции. Таким образом, когда ему будет 50–60 лет, имея протекцию в ЦК и при условии, что его личное дело в ЦК и досье в КГБ абсолютно безупречны, а по организаторскому таланту он превосходит своих ближайших конкурентов, то в конце концов он доберется, как выражался Сталин, до «ареопага» — до ЦК партии. Стало быть, не молодые идут к власти в Кремле, а «молодые старики» на смену дряхлым старикам, причем идут они с тем же политическим и духовным багажом, что и их предшественники.