Он был ужасно знаменит,
Но пробил час, и вот
Никто не пишет, не звонит
И в гости не зовет.
А был повсюду и всегда
Любой программы — гвоздь.
В одних застольях тамада,
В других почетный гость.
Считал, что он незаменим,
Не чуя одного,
Что пили, в общем-то,
Не с ним,
А с должностью его.
О «сыне»
Он и бездельник и балбес,
И был таким всегда,
Но вхож везде и всюду без
Малейшего труда.
Ему не нужно пробивать
К успеху колею -
Ему достаточно назвать
Фамилию свою.
Она возносит к небесам,
Хоть ноль без палочки он сам,
Но… папа знаменит…
Напомню тем, кто «вывел в свет»
Таких, как наш герой:
У нас наследных принцев нет.
(Юрий Благов, «Правда», 25.01.1986)
Вот все это вместе взятое вероятно привело к тому, что опальные члены ЦК решили выразить в какой-то форме свое недовольство на предстоящем предсъездовском пленуме ЦК, не без основания рассчитывая на солидарность своих старых коллег, все еще находящихся у власти. Ведь сатирические стрелы против «наследных принцев» целились не только в одного — Юрия Брежнева, но и в Игоря Андропова, Анатолия Громыко и тысячи других «принцев», которым их высокие посты тоже достались не из-за их личных талантов, а потому, что их «папы знамениты». Ведь это не секрет, что дети высшей партийно-государственной бюрократии начинают свою карьеру не снизу, как все смертные, а в той высшей среде, в которой они родились. Власть в СССР не наследственна в сословном смысле, но она вполне преемственна в силу принадлежности родителей «балбесов» к господствующему классу.
Есть улики, подтверждающие, что опальные члены ЦК проявили активность накануне съезда для защиты своих интересов. В Кремле умеют хранить тайну закулисной борьбы, но ее конечный результат выходит наружу в виде «решения по организационным вопросам», когда сообщается, кого возвысили, кого передвинули, а кого и грубо выкинули, хотя и не даются никакие объяснения, почему и как все это произошло.
На предсъездовском заседании Политбюро и вслед за ним на февральском пленуме ЦК обсуждались не только доклады Горбачева и Рыжкова, но и «организационные вопросы». Едва ли они касались только вывода Гришина из Политбюро и Русакова из Секретариата. Вероятнее всего, обсуждалась общая организационно-кадровая политика нового генсека. Несомненно обсуждался и список будущего состава пленума ЦК. Такой список составляет Политбюро, а утверждает пленум ЦК. Это ведь неписаный закон — данный состав пленума ЦК предрешает состав будущего ЦК, который надлежит съезду «выбирать». Судя по итогам этих «выборов» на съезде, а также анализируя текст доклада Горбачева, утвержденного пленумом, приходишь к выводу, что на февральском пленуме ЦК подверглась критике как общая политика нового руководства, так и организационно-кадровая политика Горбачева. Оглашенные на съезде политические, экономические и организационные решения были приняты на этом пленуме ЦК.
За это говорят, кроме внезапного прекращения чистки, еще два принципиально важных заявления Горбачева на съезде, которые он тщательно избегал делать до февральского пленума ЦК. В первом заявлении он почти буквально повторил то, что говорил Брежнев о кадрах: «Кадры — самое главное, самое драгоценное наше достояние». («Правда», 26.02.1986).
Это был явный отбой чистки. Тот, кто непосредственно руководил чисткой — Лигачев, притворился, что ничего особенного не произошло и никакой чистки не было. Он даже сделал реверанс в сторону старых кадров, к которым, видите ли, только прибавились «свежие силы». «Испытанный кадровый корпус, — сказал он, — пополняется выдвижением свежих сил». («Правда», 28.02.1986). Более важным было вынужденное признание нового генсека, что он будет держаться ленинских норм «всемерного развития демократии внутри самой партии, осуществляя на всех уровнях принцип коллективного руководство». Являются ли оба эти заявления тактическим ходом Горбачева, рассчитанным на стабилизацию своего режима, остается его тайной. Зато они свидетельствуют о попытках старых кадров предупредить единовластие Горбачева и восстановить коллегиальность в руководстве. Лигачев даже утверждал, что «во всех случаях Политбюро и Секретариат действовали коллегиально», но не осмелился то же самое сказать о пленумах ПК, которыми столь очевидно манипулировало новое руководство.
В отношении внешних дел Горбачев повторил уже разобранную нами внешнеполитическую стратегию из новой программы. Поэтому ограничимся здесь общими замечаниями. XXVII съезд был в отношении его участников необычным зрелищем даже по сравнению с предыдущими съездами: он напоминал три разных форума сталинских времен, которые заседают вместе, — съезд КПСС, Конгресс Коминтерна и ассамблею «народного фронта» тридцатых годов. В самом деле, посмотрите на состав участников съезда. В нем участвовали, по классификации Лигачева, «152 делегации коммунистических, рабочих, революционно-демократических, социалистических, социал-демократических, лейбористских и других партий… Они прибыли из 113 стран всех частей мира». («Правда», 26.02.1986).
Горбачев заявил, что в свободном мире существуют три основных центра империализма: США, Западная Европа и Япония, которые якобы погружены в глубокие противоречия между собой. Здоровая экономическая конкуренция, движущая сила развития техники и экономики на Западе, по Горбачеву-не великое преимущество, а недостаток свободного мира. Как бы обращаясь к делегатам из стран третьего мира, Горбачев утверждал: «Система империализма продолжает жить в значительной мере за счет ограбления развивающихся стран, их самой безжалостной эксплуатации». Этот же империализм способствует геноциду народов. Иностранные делегаты, преимущественно из стран третьего мира, активно участвовали в прениях, но никто из них не напомнил Кремлю советский геноцид в Афганистане и его неоколониальный режим в странах Восточной Европы.
Беспрецедентным диссонансом прозвучали на съезде речи представителей двух поколений большевизма — от «молодых» Ельцина и от стариков Громыко. Речь Ельцина — апология молодости и новаторства, речь Громыко — гимн сталинско-брежневской старине и старикам. В этих речах нашла свое отражение суть конфликта двух линий двух поколений. Ельцин начал с заявления, что, следуя ленинскому оптимизму, съезд происходит в атмосфере «призыва к борьбе со старым, отжившим во имя нового»; он нарисовал лицо старого режима и стиль старых руководителей: «Много возникает "почему”. Почему из съезда в съезд ряд одних и тех же проблем? Почему в нашем партийном лексиконе появилось слово "застой”? Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партбилетом?» («Правда», 27.02.1986).
На все эти «почему» у старых партийных руководителей, по Ельцину, не было ответов потому, что не было «мужества своевременно объективно оценить обстановку». Он добавил: «Непререкаемость авторитетов, непогрешимость руководителя, "двойная мораль” — в сегодняшних условиях нетерпимы». В попустительстве коррупции Ельцин прямо обвинил брежневский ЦК: «Неужели в ЦК КПСС никто не видел, к чему идут дела в Узбекистане, Киргизии, в ряде областей и городов, где шло, прямо скажем, перерождение кадров». Ельцин осмелился задеть и тему о «привилегиях». Он сказал, что когда бываешь в народе, «неуютно чувствуешь, слушая возмущение любыми проявлениями несправедливости… Но особенно становится больно, когда напрямую говорят об особых благах для руководителей… Мое мнение — там, где блага руководителей всех уровней не оправданы, их надо отменить». Ельцин поставил вопрос, почему обо всех этих вещах он не говорил на прошлом съезде, и тут же ответил: «Видно, тогда не хватило смелости»!
Громыко выступил после Ельцина. Громыко начал речь с косвенной критики языка и стиля партийных документов нового руководства: «У коммунистов всегда в почете деловой язык, строгие деловые оценки, нам чужды просто красивость и выспренность в оценках». А по существу дела заявил следующее: «Мы все хотим видеть молодежь преданной идеалам коммунизма — идеалам старших поколений, своих отцов… Не положено никому забывать, что это они, старшие поколения, защищая дело революции, добывали свои победы клинками красной конницы… В годы войны против фашистских агрессоров — это они, старшие поколения советских людей…» и так далее.
Ближе касаясь внутрипартийных дел и стараясь выражаться по возможности метафизически, чтобы скрыть происходящую в ЦК борьбу «старых» и «молодых», Громыко невольно выдал как раз эту борьбу. Вот замечательное место в его речи на этот счет: «Съезд является ярким свидетельством сплоченности рядов партии и ее идейного единства… Никому не должно быть позволено под предлогом поощрения здорового и нужного дела критики и самокритики прибегать к вымыслу о трещинах в нашей партии… Тех, кто этим занимается или занялся бы, следует ставить на место — по заслугам. Критика как мощное и эффективное оружие партии и охаивание честных коммунистов — это не одно и то же, и даже вовсе не одно (аплодисменты)». Это аплодировали члены «сообщества пострадавших» вместе со всеми представителями поруганного старшего поколения. Однако важно то, о чем Громыко говорил только намеками: во время чистки партия дала «трещину», старые кадры восстали, и тогда молодым кадрам пришлось капитулировать на названном февральском пленуме ЦК. Иначе не было бы никакого смысла во всей этой критике Громыко против «охаивания» старых кадров. Я далек от мысли, что Громыко мстит Горбачеву за свое уничтожающее «повышение». Зато вполне допускаю, что он взбунтовался и отказался подписывать дальнейшие указы Верховного Совета о снятии своих старых коллег министров, когда увидел, что скоро кто-то другой подпишет указ Верховного Совета о его собственном снятии, Громыко был единственным оратором в прениях по докладу Горбачева, которого съезд наградил качественно такими же аплодисментами, что и самого генсека: «бурные, продолжительные аплодисменты», — гласит протокол съезда («Правда», 27.021986). Громыко возглавил бунт стариков против «младотурок». Речь Громыко и итоги выборов нового ЦК на съезде свидетельствуют, что «трещина» в партии не чей-то вымысел, она обозначилась в Политбюро и проходит по ЦК.