Поговорили о Хеме. Эрик был в восторге от того, что Виктор читал Хемингуэя, со знанием дела судил о его произведениях. Ведь далеко не все офицеры дивизиона читали Хема. Нет, это просто поразительно, что в России любят и знают Хемингуэя!
Много спорили о ленд-лизе — программе помощи. Виктор ценил вклад Америки в военные усилия союзников, но не склонен был преувеличивать значение ленд-лиза. Спорили о предвоенной англо-американской политике поощрения Гитлера, о советско-германском пакте, о нежелании Рузвельта и особенно Черчилля открыть второй фронт в сорок втором году, как было на словах обещано Советскому Союзу.
— Если бы вы открыли второй фронт на два года раньше, — убеждал Виктор, — это не только спасло бы жизнь миллионам моих земляков, но сохранило бы и вашу кровь. Тогда у Гитлера не было почти никакой обороны на западе, основные армии были скованы на Восточном фронте, не было и ракет. Вы понятия не имеете, как нам было трудно в сорок втором под Сталинградом.
— Да, но у нас не хватало специальных судов для высадки, а неудачная пробная высадка в Дьеппе в сорок втором… Да и Черчилль совал палки в колеса. Против ленд-лиза в США выступали могущественные силы. Сенатор Бэртон Уиллер заявил, что ленд-лиз похоронит каждого четвертого американского парня. Наш национальный герой — летчик Чарлз Линдберг, друг отца, выступал в сенате против ленд-лиза.
И в этот и последующие дни Эрик часто вспоминал свою Америку и больше всего говорил про Принстонский университет. Он был ярым патриотом своего Принстона.
— Наша альма-матер поменьше Гарварда и Йейла, немногим более двух тысяч трехсот студентов. Мой отец всегда был поклонником президента Вудро Вильсона, а Вильсон учился в Принстоне. Красивый городок в штате Нью-Джерси. У нас работал Эйнштейн и родился наш великий поэт Уитмен. Признаться, когда я начал учиться в Принстоне, я верил, что самое главное дело на свете — это регби.
Если в Вэлли-фордже Эрик жил по строгому уставу, неуклонно следуя жесткой отцовской воле и военной дисциплине, то в колледже он впервые расправил крылья, научился думать самостоятельно и восстал против авторитетов. Декан Принстонского университета Крисчен Гаус, черствый педант, прославился тем, что одним из первых в академическом мирке Америки призвал к полному забвению гуманитарных наук на все время войны. Пусть, мол, молчат музы, пока гремят пушки. Это никак не устраивало Эрика, которому пришлось выдержать целое сражение с отцом, непременно желавшим, чтобы сын шел по его стопам, а это означало поступление в Военную академию США в Вест-Пойнте на берегу Гудзона. И вот — из огня да в полымя. Изволь снова заниматься муштрой в Учебном корпусе офицеров резерва, а не слушать лекции и читать книги в аудитории и библиотеках и отдавать свободное время любимому регби. Впрочем, регби долгое время продолжало стоять у него на первом месте.
С этого и начался у Эрика спор с деканом Принстона, и вскоре спор этот захватил все студенчество, а также интеллектуалов и антиинтеллектуалов, «низколобых» и «яйцеголовых». «Знакомство с Платоном, — заявил декан Гаус, — не делает человека хорошим солдатом». В пику декану Эрик подготовил свой первый серьезный доклад, опровергая Гауса и доказывая, что именно Платон учил людей сознательно служить своему обществу и защищать его, утверждая, что воин может стать истинно мужественным и справедливым, лишь обладая четким пониманием идей мужества и справедливости, что во главе государства и войска должны стоять не случайные политики, тираны и солдафоны, а философы-правители и военачальники, что все граждане должны служить государству как в дни мира, так и в дни войны. Декан назвал этот доклад верхом абитуриентского недомыслия («Невежество смело!») и попыткой повернуть ход истории в сторону потребительского коммунизма Платона. Другие преподаватели ухватились за слово «коммунизм», и Эрику совсем пришлось бы плохо, не будь он генеральским сынком.
Словно ударом в спину было для Эрика заявление знаменитого философа Джорджа Боаса из университета в Балтиморе: «Если войну выиграет подготовка людей в тригонометрии, физике и химии, то, ради бога, давайте забудем о нашем искусстве, нашей литературе и нашей истории и займемся всерьез тригонометрией, физикой и химией».
И вдруг всю страну облетели слова Уэндела Уилки, республиканского кандидата в президенты: «Гуманитарные науки, говорят нам, — это роскошь… Мужчины и женщины, посвящающие себя этим наукам, не должны чувствовать себя ниже или хуже командира торпедного катера или водителя танка… Сохранение нашей культуры не является излишеством — за нее-то мы и сражаемся…»
Между прочим, перед выборами в филадельфийском зоопарке умерла слониха Лиззи — отец Эрика был в отчаянии, ведь слон — символ республиканской партии. И что вы думаете? Республиканцы с треском проиграли — в третий раз победил Рузвельт!
Спор между тем разгорался. Во всех колледжах появились группы сторонников двух противоположных мнений. Эрик оказался лидером одной из таких групп, хотя по-прежнему предпочитал регби. Газеты сообщали, что гуманитарные науки, вопреки Уилки, пришли в такой загон, что Бертран Рассел, не найдя работы в университетах страны, вернулся в свою родную Англию.
Когда Гитлер напал на Советский Союз, многие американцы поняли, что Гитлер обрек себя на поражение. Америка получила необходимый ей выигрыш во времени. Даже если Гитлер победит Россию, у него уйдет на это от шести месяцев до года, а за это время Америка успеет вооружиться. Но газета «Нью-Йорк пост» писала: «Понадобится самое большое чудо за все времена после того, как была написана Библия, чтобы спасти красных от полного поражения в кратчайший срок».
Опросы общественного мнения в стране показали, что подавляющее большинство американцев хочет, чтобы Россия победила Германию. Однако лишь каждый третий американец верил, что Россия сумеет одержать эту победу. Экс-президент Герберт Гувер протестовал против любой помощи большевикам, но Рузвельт заявил, что оборона Союза Советских Социалистических республик имеет жизненно важное значение для обороны Соединенных Штатов. Для начала президент ассигновал в помощь России миллиард долларов. Вскоре конгресс отменил акт о нейтралитете. Американские корабли теперь могли доставлять военные грузы в советские порты. Страна переживала военный бум. Все зарабатывали бешеные деньги. Группа Эрика ратовала за помощь европейским беженцам, возмущалась бесчеловечным отказом иммиграционных властей пустить в страну беженцев-евреев, прибывших на пароходе «Сент-Луис», которому пришлось вернуться в Гамбург! По новым правилам Америка разрешала въезд лишь четырем тысячам беженцев в месяц, причем лица, имевшие близких родственников в Германии, не допускались вообще. Иностранцам всюду отказывали в работе. Говорили, что Нью-Йорк наводнен беженцами из Европы, — на самом деле они составляли менее одного процента его населения.
К стыду и возмущению Эрика Худа, известный профессор Принстона Эдвард Мид Эрл, знаток международной политики, публично заявил, что первая волна нацистского нашествия примет обличие беженцев. Писательница Дороти Томпсон призывала к отмене на период войны билля о правах, доказывая, что Гитлера привела к власти веймарская демократия. ФБР сняло отпечатки пальцев у всех рабочих оборонной промышленности, ввело подслушивание телефонных разговоров. Американская федерация учителей исключила филиалы в Нью-Йорке и Филадельфии за «коммунистическое влияние». Осенью 1941 года газетная гильдия вывела из своего состава «коммунистов и попутчиков».
Студенты до хрипоты спорили: какую демократию защищает Америка? Неужели ту, что оставляла без работы от девяти до шестнадцати миллионов американцев?! Эрик и его друзья требовали, чтобы Америка стала демократической не на словах, а на деле.
Как-то само собой так получилось, что постепенно группа Эрика втянулась в борьбу, поднимавшуюся вокруг открытия второго фронта. Группа примкнула к Комитету защиты Америки путем помощи союзникам. Первым актом группы был протест против увольнения профессора в колледже Нотр-Дам, выступившего за открытие второго фронта, за большую помощь России. Затем она поддержала студентов университета Корнелла — добилась введения курса лекций о Советской России. Но вскоре влиятельные круги заклеймили руководителей университета,
удовлетворивших требование студентов, как «коммунистов и попутчиков», уволили их, закрыли курс.
Кое-где Американский легион публично сжигал «красные» и «розовые» книги и учебники. Все выше поднимали голову ультраизоляционистские студенческие организации, связанные с двумя главными организациями изоляционистов в стране: «Америка прежде всего» и «Никаких иностранных войн», в которых прекрасно знали и почитали генерала Эрика Худа. Однако и генерал Худ считал, что ультраизоляционисты зашли слишком далеко, заявив во время битвы за Британию, что всем следует молиться о победе Гитлера, так как только это не втянет Америку в бойню.
Национальный герой Америки Чарлз Линдберг договорился до такого чудовищного заявления: «Война против Гитлера — ошибка, войну надо вести на Востоке».
Честно говоря, американская публика считала, что Советский Союз будет быстро побежден Гитлером. Страсти накалялись. Группа Эрика и другие студенты, стоявшие за дело союзных держав, пикетировали преподавателей-изоляционистов, а студенты-изоляционисты бойкотировали профессоров, стремившихся послать их «на бойню». Кипели тысячные демонстрации «за и против вступления в войну». Суперзвезда стриптиза Джипси Роуз Ли раздевалась в пользу Британии. Арестанты в тюрьме Уолла-Уолла давали концерты в пользу Британии. Администрация, проявив большую на этот раз дальновидность, чем студенчество, медленно, но верно шла к войне и, понимая это, направляла все большие ассигнования захиревшим за годы Великой депрессии высшим учебным заведениям, добиваясь военизации учебной программы. Все большее число студентов вовлекалось в летные курсы, но Эрик, хороня давнюю свою мечту, погубленную волей отца, теперь уже оставался верен артиллерии. Он радовался, когда все важнейшие университеты взялись за научноисследовательскую работу в разных военных областях, Принстон избрал баллистику, и он, Эрик, будущий бакалавр искусств, довольно глубоко изучил законы полета артиллерийских снарядов.