Мы стояли у орудий передней башни. Учитель с пафосом рассказывал школьникам:
— Дети! Утром в 5 часов 40 минут первого мая 1898 года выстрелами из этих орудий в битве с испанцами в Манильской бухте наш славный коммодор Джордж Дьюи возвестил начало новой эры в истории человечества! Грохотом этих орудий, мои юные друзья, Соединенные Штаты Америки громогласно объявили себя мировой державой! «Олимпия» и другие наши броненосцы высадили на Филиппинах десант. В этой войне мы отвоевали у испанцев Кубу, Пуэрто-Рико, Филиппины и Гаваи.
Да, оказывается, не только крейсер «Аврора» выстрелом своего орудия возвестил начало новой эры. Американский крейсер «Олимпия» залпом своих орудий возвестил начало эпохи империалистического передела уже поделенного мира. Соединенные Штаты Америки вступили в борьбу за мировое господство.
И как знаменательно то, что первой жертвой в этой борьбе пала Куба. Та самая Куба, что спустя шестьдесят лет первая сбросила американские оковы, первой водрузила знамя социализма в Новом Свете.
Но «Олимпия» не только глашатай эпохи империализма. Нас ждал воистину потрясающий сюрприз.
— Через двадцать лет, — читал учитель детям по проспекту, — 8 июня 1918 года, во имя сохранения мира «Олимпия» высадила войска в Мурманске.
Мы переглянулись в недоумении, заглянули в проспект и не поверили глазам своим. Да! Черным по белому напечатано: «Во имя сохранения мира…» Какой лицемерной ложью обманывают детей, молодежь Америки! Не мира добивался Вашингтон, а продолжения мировой войны!
Анатолий Колосин снимает восьмидюймовые орудия, когда-то угрожавшие нашей революции, а я разглядываю со школьниками деревянного американского орла у капитанского мостика. В орлиных когтях — оливковая ветвь мира и стрелы войны. Сигнальным выстрелом в Петрограде 7 ноября 1917 года «Аврора» возвестила зарю новой эры — эры коммунизма. И на следующий же день Второй съезд Советов принял ленинский Декрет о мире, предложил всем народам и их правительствам, которые вели мировую войну, немедленно начать переговоры о заключении всеобщего справедливого демократического мира. Октябрьская революция действительно несла человечеству не стрелы войны, а оливковую ветвь мира. А крейсер интервентов «Олимпия» бросил якорь в чужих водах, чтобы задушить революцию, чтобы защитить своей броневой мощью созданное американцами и англичанами на нашем Севере белогвардейское правительство, белогвардейскую армию генерала Миллера. Два года грабили и разоряли интервенты наш край. А здесь, в доках Филадельфии, и в других городах Америки американские рабочие требовали прекращения антисоветской интервенции: «Руки прочь от России!»
Но Советская республика разгромила поход Антанты. Красная Армия, красные партизаны изгнали интервентов и белогвардейцев. Вспомнилась мне вычитанная где-то озорная партизанская частушка того времени. И вполголоса пропел я ее на палубе американского крейсера:
Лезут к нам они с войною,
Но мы скажем им: «Гуд бай!»
Мериканцам, англичанам Зад крапивой надирай!
Да, на мурманском рейде американский орел столь же основательно сел в лужу, как и в кубинском Заливе свиней!
За бортом «Олимпии» темнела мутная вода реки Делавер.
Филадельфия уже не та, что была когда-то. По-новому, другими глазами, взглянул я на нее с палубы крейсера «Олимпия».
Часто в этом городе на меня находило странное чувство, будто я уже однажды, давным-давно, в другой жизни бывал в этом городе. И я вспоминал рассказы о Филадельфии Эрика Худа. В гостинице я напрасно искал номер его телефона в толстом справочнике. Были разные Худы, но не было среди них ни Эрика, ни его жены Пег. Не было и их сына — Эрика Худа-третьего. Безрезультатно звонил я незнакомым Худам. Нет, они ничего не знали о первом лейтенанте Эрике Худе…
7 МАЯ 1961 ГОДА
Это неожиданное событие в конце исторической Честнат-стрит повело к новым открытиям. Я подолгу рылся в читальнях и букинистических магазинах Филадельфии и убедился, что филадельфийский учитель не говорил с кондачка, не нес отсебятину. Оказывается, официальная Америка просто-напросто скрывает от народа, от учащейся молодежи факт американской интервенции против Советской России. Только из книги «Мы еще можем быть друзьями» Карла Марзани — я потом познакомился с ним на приеме в Нью-Йорке — узнал я об удивительном американском сенаторе Уильяме Бора и не менее удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе.
Сенатор Уильям Бора заявил в сенате 5 сентября 1919 года, протестуя против американской интервенции в России: «Господин президент, мы не находимся в состоянии войны с Россией: конгресс не объявил войны ни русскому правительству, ни русскому народу. Американский народ не желает воевать с Россией… И все же… мы воюем с русским народом. Мы держим в России армию; мы снабжаем находящиеся в этой стране вооруженные силы других государств материалами и продовольствием… У нас нет ни юридического, ни морального права убивать этих людей. Мы нарушаем непреложный принцип свободы выбора формы правления».
Да, сенатор Бора был прав: в те годы официальная и вооруженная Америка изменяла родине, готова была отлить из «Колокола Свободы» пушки против русской революции. Потому и треснул он, «Колокол Свободы»…
Ну а кто знает об удивительном американском генерале Уильяме Грейвзе? А должны знать! Мечтаю написать повесть о нем, командире 8-й американской дивизии, которая высадилась на нашей земле с приказом потопить в крови нашу революцию. Генерал Уильям Грейвз в 1918 году вторгся в пределы нашей Родины на советском Дальнем Востоке, попал в самую гущу гражданской войны и увидел то, что не могли никак увидеть не только его офицеры и английские коллеги, расстрелявшие бакинских комиссаров, но и многие наши соотечественники-белогвардейцы. Он понял, кто прав и кто виноват. И вот этот генерал-интервент, о котором надо писать книги, как пишем мы книги о Джоне Риде, пошел против своего правительства и своего командования, стал тайно помогать красным. Вернувшись в США, он написал книгу о своем «крестовом походе» — честную, мужественную книгу, которую в Америке похоронили так же, как правду об «Олимпии», как книгу Карла Марзани. Генерал Грейвз умер в годы второй мировой войны, оставшись верным своим идеалам. Он был счастлив, что его Америка воюет плечом к плечу с Советским Союзом за правое дело.
Сенатор Бора, генерал Грейвз и, конечно, мой незабвенный Эрик Худ… Да, с такой Америкой мы можем жить мирно и навсегда покончить с «холодной войной».
Порой меня подмывало бросить все дела и съемки и хоть на несколько часов махнуть в Бедфорд, штат Пенсильвания. Ведь это недалеко от Филадельфии. Я представлял себе, как подъеду на такси к небольшой вилле и увижу табличку с именем ее владельца на двери: «Эрик Худ-младший».
Я позвоню — или нет, постучу нашим условным стуком «ти-ти-ти-та», и на крыльцо выйдет он, Эрик, в гражданском костюме, еще совсем не седой, но погрузневший, солидный. Ведь мы одногодки. Провести бы вместе хотя бы вечерок, вспомнить былое…
«Ти-ти-ти-та» — буква «V» по азбуке Морзе, символ победы. А завтра, Эрик, Америка будет отмечать День Победы в Европе, день великой виктории.
Но и в Бедфорд я тоже звонил. Нет там Эрика Худа.
С новыми молодыми филадельфийцами мы встретились после концерта ансамбля Моисеева, выступавшего в городе. Какой это был триумф! Большая группа филадельфийской молодежи, белые и черные, тесной толпой окружили наши автобусы и запели, улыбаясь и радостно блестя глазами, нашу «Катюшу». Танцоры открыли окна, подхватили песню. Высоченный негр, похожий на молодого Робсона, крикнул по-русски: «Мир! Дружба!» И вдруг все запели «Песню Международного союза студентов». Оказывается, многие из них ездили на Международный фестиваль молодежи в Вену. Нам очень хотелось поговорить, но было уже поздно, автобусы тронулись. Моисеевцы долго махали нам и им из окон. Да, есть у нас друзья в Америке! Молодая Америка, которой принадлежит будущее. Не та Америка, о которой поется в задорной итальянской песенке: «Хочешь быть американцем? Это очень просто: танцуй рок-н-ролл, играй в бейсбол и пей хайбол!»
На всех концертах я во все глаза смотрел на публику в тщетной надежде увидеть Эрика Худа. Не может того быть, чтобы я его не узнал через пятнадцать лет! Но надежда все гасла и гасла. По наведенным мной в адресном столе справкам, ни в Филадельфии, ни в Бедфорде он не проживал. Не было сведений и о его семье.
Нет, я так и не встретился с Эриком и его семьей. Обстановка в стране после кубинской авантюры была все еще накаленной…
Никто не ответил на мой запрос, посланный в министерство обороны. В Пентагоне не хотели вспоминать о нашей общей войне против Гитлера. Ведь там сидел как представитель бундесвера гитлеровский генерал Хойзингер, один из авторов плана «Барбаросса».
Наша встреча с Эриком не состоялась. Я уезжал из Филадельфии с горьким сожалением и твердой решимостью довести свой поиск до конца.
Я найду тебя, Эрик Худ, мы обязательно встретимся. Ты вспомнишь, Эрик, как я перешел через линию фронта в Арденнах и ты, глядя на мою форму поручика власовской армии, не верил тому, что я говорил тебе, предупреждая о немецком наступлении, вспомнишь все, что было потом. (Заполняя в 1948 году анкету Союза журналистов, Виктор Кремлев, разумеется, умолчал о том, что свои первые шаги в журналистике делал в газете «Доброволец» — органе власовской «РОА» — «Русской освободительной армии». Правда, отвечая на вопрос, был ли он на оккупированной территории, с гордостью написал: «Выполнял спецзадания командования в Подмосковье, на Брянщине и Смоленщине, а также во Франции, Германии и Бельгии в 1941–1945 годах». Кадровика это привело в смятение. «Это не для вас вопрос! — в некоторой растерянности сказал он Виктору, предлагая свежий листок анкеты. — Прошу указать, что на оккупированной территории вы никогда не были». Виктор пожал плечами и переписал анкету. Вот какой грех носил он на душе.)
Как обычно, в тот вечер первый лейтенант Эрик Фишер Худ после ужина обошел вместе с командиром дивизиона свое подразделение — 1-ю батарею 589-го дивизиона полевой артиллерии 106-й пехотной дивизии 1-й американской армии. Все четыре 150-миллиметровые гаубицы батареи стояли за деревенькой Шлаузенбах, занятой солдатами 422-го пехотного полка то