. Год спустя Шолохов действительно стал номинантом Нобелевского комитета, и его кандидатуру серьезно обсуждали, но нашлись и серьезные оппоненты, резко возражавшие против его награждения.
В 1958 году в ЦК КПСС вновь встал вопрос о присуждении Нобелевской премии Шолохову, что, вероятно, объяснялось слухами о том, что премию этого года академия может разделить между ним и Пастернаком. Но из-за того, что Шолохов не завершил «Поднятую целину», его кандидатуру отвергли.
В этой истории показательно, что руководство страны разработало план действий на случай, если бы Шведская академия все же решила разделить премию между Пастернаком и Шолоховым. План был такой: «Если т. Шолохову М. А. будет присуждена Нобелевская премия за этот год наряду с Пастернаком, было бы целесообразно, чтобы в знак протеста т. Шолохов демонстративно отказался от нее и заявил в печати о своем нежелании быть лауреатом премии, присуждение которой используется в антисоветских целях. Такое выступление т. Шолохова представляется тем более необходимым, если премия будет разделена между ним и Пастернаком»[179].
Об очередной номинации Шолохова стало известно в 1962 году от секретаря Нобелевского комитета Уго Вилларса. Он конфиденциально попросил дипломата из стокгольмского посольства переслать требуемые справки не позднее 1 марта. В итоге документы ушли из Москвы лишь 12 марта, что, скорее всего, свидетельствует не о разгильдяйстве, а о нежелании руководства допускать Шолохова до награды. Сам Шолохов, вероятно, знавший о номинировании, снова попросил разрешения поехать в Швецию — и снова получил отказ[180].
А в 1964 году премию присудили французскому писателю и философу Жан-Полю Сартру. Но он отказался, объяснив свое решение тем, что Нобелевская премия стала «западной высшей культурной инстанцией». О награждении русских писателей Сартр выразился так: «Вызывает сожаление тот факт, что Нобелевская премия присуждена Пастернаку, а не Шолохову, и что единственным советским произведением, получившим премию, была книга, изданная за границей и запрещенная в родной стране…»[181].
К этому времени во французских периодических изданиях было опубликовано немало положительных откликов о творчестве Шолохова. Например, светская газета «Le Figarо» публиковала о писателе мнения таких известных французских литераторов, как Андре Моруа, Анри Труайя, Морис Дрюон, что, разумеется, увеличивало шансы на получение премии.
В 1965 году Шведская академия присудила премию Шолохову из 88 кандидатов. Согласно формулировке, наградили его «за художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время».
В этот раз все организационные и бюрократические вопросы по выезду писателя на награждение решили буквально за один день. Более того, ЦК дал разрешение выехать не только Шолохову и его жене, но и детям литературоведу, которого выбрал Шолохов, и переводчику. Никому из советских нобелевских лауреатов до этого момента не удавалось выехать с кем-то, кроме жены.
На церемонии Шолохова представлял А. Эстерлинг, бессменный секретарь Шведской академии в течение 23 лет. Эстерлинг произнес: «Эта награда — дань справедливости и благодарности за Ваш значительный вклад в советскую литературу, вклад, также хорошо известный в нашей стране, как и во всем мире»[182].
Нобелевская речь
Шолохов начинает свою нобелевскую речь с тех же смысловых элементов, что и Бунин: он благодарит за признание его писательских заслуг, но признает, что в его лице Шведская академия наградила не лично его, а советских писателей: «Я уже имел возможность публично свидетельствовать, что это вызывает у меня чувство удовлетворения не только как международное признание моих профессиональных заслуг и особенностей, присущих мне как литератору. Я горжусь тем, что эта премия присуждена писателю русскому, советскому. Я представляю здесь большой отряд писателей моей Родины»[183]. Его слова отмечают движение маятника общественного внимания от изгнаннической литературы к литературе советской.
Значение награждения Шолохов видит не только в признании советских писателей как участников всемирного литературного процесса, но и в том, что Шведская академия подтвердила эстетическую актуальность жанра реалистического романа вопреки распространяющемуся мнению о том, что он якобы устарел: «Я уже высказал также удовлетворение и тем, что эта премия является косвенно еще одним утверждением жанра романа». Значение такого подтверждения со стороны Шведской академии ценно еще и потому, что реалистический роман — это основной жанр для писателей, пишущих в традициях социалистического реализма, своеобразие которого в том, что «он выражает мировоззрение, не приемлющее ни созерцательности, ни ухода от действительности, зовущее к борьбе за прогресс человечества, дающее возможность постигнуть цели, близкие миллионам людей, осветить им пути борьбы». Этой репликой Шолохов решает две задачи: он связывает Нобелевскую награду не только с признанием советских писателей, но и — подспудно — с признанием социалистического реализма и его активной позиции по отношению к действительности.
Шолохову важна мысль о том, что человечество — это не «сонм одиночек, индивидуумов, плавающих как бы в состоянии невесомости». Так, впервые в русской нобелевской речи встает вопрос об ответственности писателя. И, по Шолохову, роль писателя заключается в том, чтобы противостоять разрушительным силам войны и помогать сохранению мира: «Мы живем в неспокойные годы. Но нет на земле народа, который хотел бы войны. Есть силы, которые бросают целые народы в ее огонь. Может ли не стучать пепел ее в сердце писателя, пепел необозримых пожарищ Второй мировой войны? Может ли честный писатель не выступать против тех, кто хотел бы обречь человечество на самоуничтожение? В чем же состоит призвание, каковы задачи художника, считающего себя не подобием безучастного к людским страданиям божества, вознесенного на Олимп над схваткой противоборствующих сил, а сыном своего народа, малой частицей человечества?»
С нобелевской трибуны Шолохов провозгласил свой писательский манифест. И три его основные посыла такие: 1) честно говорить с читателем; 2) воздать «народу-труженику, народу-строителю, народу-герою, который ни на кого не нападал, но всегда умел с достоинством отстоять созданное им, отстоять свою свободу и честь, свое право строить себе будущее по собственному выбору»; 3) «быть борцом за мир во всем мире».
Шолохов строит свою речь на антитезе созидательных сил силам разрушительным, в этой вековечной борьбе роль писателя, его ответственность и его природа в том, чтобы быть проводником созидания, чтоб противостоять разрушению и войне. Слово «мир» и станет третьим словом в нашем сюжете.
После Нобелевский премии
В Москве Шолохова встретили как триумфатора. В его честь организовали прием в самом престижном месте столицы 1950–1960‑х годов — в Доме приемов на Ленинских горах.
Дочь писателя, Светлана Михайловна Шолохова, рассказала: «Сталинскую премию в 1941 году папа отдал в Фонд обороны, Ленинскую — на восстановление школы, в которой он когда-то учился, Нобелевскую же оставил себе. Он потратил ее на то, чтобы показать нам, детям, Европу и Японию. <…> На машине мы объездили вдоль и поперек и Англию, и Францию, и Италию»[184].
Шолохов пользовался признанием и почетом. Он удивительным образом сочетал дух противоречия системе и свойства дисциплинированного партийца: защищал одних и участвовал в травле других.
Приведу только один пример из многих — про дело Юлия Даниэля и Андрея Синявского. Так совпало, что в нобелевском 1965 году КГБ их арестовал. Формально они были виновны в том, что опубликовались за рубежом под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. Многие представители словесности обратились к Шолохову как к нобелевскому лауреату за поддержкой арестованных. Но Шолохов молчал.
Заговорил он на XXIII съезде КПСС в 1966 году: «Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 1920‑е годы, когда судили не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а руководствуясь революционным правосознанием… (бурные аплодисменты)… Ох, не ту бы меру наказания получили бы эти оборотни! (бурные аплодисменты). А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора! Мне хотелось бы обратиться к зарубежным защитникам пасквилянтов: не беспокойтесь, дорогие, за сохранность у нас критики. Критику мы поддерживаем и развиваем, она остро звучит и на нынешнем нашем съезде. Но клевета — не критика, а грязь из лужи — не краски из палитры художника!»[185].
Показателен ответ Лидии Гинзбург: «…сама отдача под уголовный суд Синявского и Даниэля была противозаконной… Писателя… можно и должно судить уголовным судом за любой проступок — только не за его книги. Литература уголовному суду неподсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не тюрьмы и лагеря… Вот это Вы и должны были заявить своим слушателям, если бы Вы в самом деле поднялись на трибуну как представитель советской литературы. Но Вы держали речь как отступник ее. Ваша позорная речь не будет забыта историей… И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы»[186].
А в 1969‑м перед ним самим остро встал вопрос о публикации новых глав романа «Они сражались за Родину», очень неудобного для власти из-за правды о репрессиях 1937 года. Но в 1973‑м тот же Шолохов выступает против Сахарова и Солженицына, подписав коллективное письмо в газету «Правда» наряду с другими извес