[103], есть сонеты, причем на сквозной рифме в катренах и терцетах, секстины, стихотворения, посвященные Гвидо Кавальканти, Рильке, Готфриду Бенну, то есть принцип цитат и аллюзий, свойственный для авангарда и модернистов «первой волны», прежде всего для Паунда и Элиота, активно применялся и поэтами Нью-Йоркской школы, а в стихах Кеннета Коха есть также цитаты из английского перевода прозы В. Шкловского.
Отличительными чертами поэзии Кеннета Коха являются юмор, нередко едкая ирония, иногда сарказм, а сюрреализм его стихов доводит до абсурда обыденные житейские ситуации. В таких стихах, как написанные совместно с Эшбери в 1950‐е годы «Ад», «Открытка Попайю», «Рисует Смерть» и в антиакадемическом стихотворении-манифесте Коха «Свежий воздух» («Fresh Air»)[104], поэты высмеивают литературный истеблишмент, который не признавал coterie (кружок), как назвал группу поэтов Джон Майерс (см. об этом интервью Эшбери). Это были аутсайдеры, которые нападали на «инсайдеров», даже на легендарных поэтов, как Т. С. Элиот, который, как выразился Скайлер, «создал канон, которому никто не хочет следовать». Иногда Кох пародировал стихи других поэтов, даже довольно известных, как стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса «Просто сказать».
Однако несмотря на огромную популярность Коха (или Коука, как любил он нередко произносить свою фамилию, от слова «Coke», кока-кола), его новаторскую преподавательскую деятельность не только на университетском уровне, где среди его студентов были Рон Пэджетт, Дэвид Шапиро, Герритт Генри и многие другие незаурядные поэты, но и на уровне детского школьного образования, – поэзию его воспринимали двояко: она развлекала, но считалась как бы несерьезной. Кох, напротив, выступал против скучной, академической. Как он сам писал: «Я рос во времена, когда Т. С. Элиот, как выразился Дельмор Шварц, был литературным диктатором Запада и предполагалось, что вы должны быть не только серьезны, но и… несколько подавлены (букв. в депрессии)»[105]. Немногие смогли увидеть преодоление отчаяния, своего рода катарсис, за наивными, а иногда и рискованными шутками, порой граничившими с глупостью (вспомним Пушкина: «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата»). В разгар войны во Вьетнаме Кох написал не антивоенное стихотворение, но «Радости мира». Когда и это стихотворение было принято за сатиру, Кох воспротивился, цитируя строку собственного стихотворения: «Вы не понимаете… Я назвал стихотворение „Радости мира“ потому, что не уверен, что они продлятся». Кох восторгался творцами, первооткрывателями, таково его стихотворение «Проливы» (1998), посвященное Виктору Шкловскому, в котором он в остраненной ироничной (но не вполне шуточной) манере прославляет пионеров-первооткрывателей от Магеллана до Маяковского. Причем в стихотворении «Проливы» Кох цитирует английский перевод таких произведений Шкловского, как «Вторая фабрика» и «Третья фабрика», а также биографию Маяковского. Кох остроумен и парадоксален. У Эшбери же, начиная с таких ранних стихов, как «Неотразимый», в котором так же, как и в «Клятве в зале для игры в мяч» Эшбери, очевидна склонность к разорванному синтаксису, так называемому паратаксису (хотя в дальнейшем Эшбери склонялся к более плавному гипотаксису, где кажущаяся синтаксическая связь с применением предлогов на самом деле лишь подчеркивает разорванность ассоциаций, о чем несколько ниже). В стихах Коха прослеживаются также такие модернистские приемы, как фрагментарность, коллаж, к чему он вернулся и в более поздних стихах, как в книге «Возможный мир» (2002). Следует отметить также языковые искания и находки Коха в этой поздней книге, которая открывается полным неологизмов, полисемическим и макароническим «Mondo Hump» (что можно перевести как «Мирогорб»).
Джеймс Скайлер, так же, как Эшбери, удостоенный Пулитцеровской премии в 1980 году, долгое время работал куратором выставок в Музее современного искусства в Нью-Йорке (сменив на этом посту безвременно погибшего О’Хару) и писал для журнала «Арт ньюз». После службы во флоте на эскадренном миноносце во время Второй мировой войны он жил несколько лет в Италии, где был литературным секретарем У. Х. Одена. По возвращении в Нью-Йорк в 1950 году стал активным участником группы, хотя впоследствии Эшбери заметил, что Скайлер был известен менее других участников группы из‐за своей застенчивости. Он редко выступал с чтением своих стихов и не занимался саморекламой. Скайлер был прирожденным редактором, как пишет Лиман, именно Скайлер являлся редактором первого и последнего, пятого выпуска журнала группы под названием «Локус Солус» («Locus Solus»), но подвергался депрессиям и по крайней мере пять раз становился пациентом психиатрической больницы «Пэйн Уитни». В результате появился цикл стихотворений, поражающий безыскусственной и лишенной сентиментальности простотой:
Врубаясь и вырубаясь:
когда перестаю думать,
провода в моей голове
замыкаются: бабах. Сколько
поездок
на скорой (пять,
считайте пять),
взаперти, пристрастился к таблеткам,
поступление и выписка из
психиатрических заведений,
склонность к самоубийству
(однажды едва не совершил,
но – продолжать ли?
Рассказать вам все?
Я не в силах. Как подумаю
об этом, что
в пятьдесят один, я,
Джим Псих, еще
до сих пор жив и дышу
глубоко, это, я думаю,
чудо.
Если О’Хара был лидером, центром, вокруг которого объединялись поэты и художники (что особенно проявилось, когда пришло второе поколение, о котором ниже), то Эшбери считался изначально Поэтом. Стихи О’Хары были ярко индивидуальны, что было отражено и в его манифесте «Персонализм», Эшбери же, напротив, стремился к отказу от «я», сродни безличностной или «надличностной»[106] поэзии Элиота. «Я» в стихах Эшбери скорее персонаж, художественный образ, нежели сам поэт. Отдавший более 70 лет служению поэзии и языку, он постоянно искал, изменялся, начиная с первой книги «Некоторые деревья», которую в 1956 году У. Х. Оден назвал лучшей дебютной книгой года в серии «Молодые Йельские поэты» (причем вторую премию получил тогда Фрэнк О’Хара) до последней, «Смятение птиц», опубликованной 89-летним поэтом в 2016 году. Примечательно, что в короткий список премии 1956 года ни книга Эшбери, ни книга О’Хары не попали, и когда Оден, не найдя ни одной книги тогдашних финалистов, достойной премии, затребовал другие рукописи, Эшбери и О’Хара прислали (а вернее, передали через Скайлера) ему книги напрямую на остров Иския в Италии, где в то время на протяжении нескольких лет Оден проводил отпуск. Небезынтересно также и то, что в стихах Эшбери и О’Хары много русских аллюзий. Собственно, само название книги Эшбери «Некоторые деревья» – аллюзия на манифест Бориса Пастернака 1922 года «Несколько положений», которое было переведено на английский под названием «Некоторые деревья», а примечательному стихотворению из этой книги «Картина маленького Дж. А. на фоне цветов» (1950) предпослан эпиграф из «Охранной грамоты» Пастернака, которой тогда зачитывались поэты первой Нью-Йоркской школы: «Он с детства был избалован будущим, которое далось ему довольно рано и, видимо, без большого труда»[107]. Как известно, эти строки, завершающие автобиографическую повесть Б. Л. Пастернака, посвящены В. Маяковскому. На этом, однако, аллюзии этого сложного, отчасти биографического стихотворения Эшбери (маленький Дж. Э. – разумеется, Джон Эшбери) не заканчиваются, а лишь начинаются. Само название – аллюзия на стихотворение английского поэта Эндрю Марвелла (1621–1678) «Портрет маленького Т. С. на фоне цветов», а первая строка – «Тьма падает, как влажная губка» – является, по замечанию Дэвида Херда, тройной аллюзией: во-первых, в романе Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» – «свет падает из воздуха», причем Стивен Дедал сам перепутал строку из стихотворения Нэша «Во время чумы»[108]; «влажная губка» – вновь аллюзия на Пастернака: «Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно – губка»[109].
Тьма падает, как влажная губка,
И Дик быстро шлепает Женевьеву
По пижаме. «Убирайся, ты, ведьма».
Язык ее, храня предыдущий восторг,
Выбрасывал мысли, как маленькие шляпки.
Это стихотворение – попытка не изобразить портрет или даже чувства, но передать состояние, «опыт опыта», как однажды сказал сам Эшбери в интервью Альфреду Пулену, когда тот привел целый список поэтов и критиков, не принявших его первых двух книг[110]. Это аллегория чтения, как заметил, перечисляя аллюзии на Дефо, Шекспира и Вордсворта, Бен Хикман, цитируя Поля де Мана[111]. Само это стихотворение, заключает Дэвид Херд, «является такой губкой, форму которому, потому что оно полностью поглотило его, придало чтение, которое и является историей его рождения»[112]. При этом Херд приводит еще одну цитату из «Охранной грамоты»: «Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рожденьи»[113].
Нет, не могу забыть изображенье