Из книги «Шрифт Брайля» (1975)
Душа достаточно мила, чтобы есть мороженое, смотреть секс по телевизору, болеть за Кливленд Индианс, а также, чтобы пугать себя, интерпретируя фосфорические следы на сетчатке глаза как пальцы своих давних погибших врагов. Душа населяет углерод, не фосфор? Она втиснута в вещество во время зарождения? И потом тело, выросшее, признает нечеловеческое, неорганическое? Кажется ли оно наполненным душами? Может быть душа приложена к телу только резким щелчком пальцев отца, которые заставляют возрастающее либидо свернуться кольцом, засасывать свой змеиный хвост и производить радуги и другие атрибуты внеземного выживания? Мы найдем ответ достаточно скоро.
Душа признает фактическое эго земли. Океан – резонаторный ящик. Шкала дисциплины – то, что колеблется: восприятие варьируется от солнечного ядра до мягкой фиалки до жужжания старых траекторий в словарном указателе.
Давайте определим наши термины. Душа: накопление жестов. Демон: спрессованное накопление сдержанных жестов. Слова: регистрация единства. Аминь.
Когда я был миром это тяжело лежит на моем зрении как роса на извилистой бритве травы искривленная человеческая идея о принуждении прилаживающем уступать решительному движению и усложненному если ты сидишь за пианино что звучит без строгости трудного перевода от уха к пальцу палец будет замысловатым наростом куда не заглянет солнце, для высадки являясь метафорическим младенцем это всё воздушное время.
Когда я жил в городе юности у меня было пальто которое весило три тысячи фунтов со многими милыми взглядами говорить мне как спрашивать не знать как делать это за один глоток возможно жгучей интуиции плюс потребности рисунок бусинки в моей голове заголовок прочитать бы отказ от разветвлённого пути пока я не снял то пальто дрожал бросая шесть задач я ты она ты мы они словно отмахнуться от мухи улетающей с твоей столицей тепла старый человек.
Когда к звуку разума я принес эти слова рассеивая их перед собой в точной формулировке бинго! следовательно состояние дрожи и что еще у тебя есть кроме отношения к свету сказал антропоцентрическое солнце поёшь сказал линия песни говоришь эти вещи и смотришь куда они кладут меня получают меня обнаруженные лживые крики бинго большая задача.
Важные нервы управляют серьезностью. Голос помогает. Непрерывность существует в нервной системе. Как природа?
Как глаз создает комнату? К берегу нервной системы. К лесу.
Где проявляется, сияет алхимия? Свет – полон значения: нету. Та же самая улыбка не означает, что она работает так же легко, ровно, как дух над звуком. В или вне нервной системы. Проговаривать землю, выдергивая, поворачивая, заставляя стоять. Конец.
дан ум существующий искусной
попыткой как раз начинающей физически
непомеченное и надеющееся
и дана скелетная структура
перекатываясь и откатываясь от сердцебиения
уносясь от сердцебиения
играя возвращаясь ждать сердцебиения
я думаю Джим пьет свое сердцебиение
всегда упоминая чье-нибудь багряное сердцебиение
и дан спокойный ум пролистывающий
к ясному небесному письму
а также дано консервативное
формирование и реформирование букв
«мальчики вы сожжете листья?»
на эту искусную вещь
нельзя положиться
В университетах, супермаркетах, в языке, где-нибудь в обществе говорится, мы видим людей неспособных соответствовать человеческим пропорциям, мы видим их обманом вовлеченных в каннибализм комплиментами, мы видим их бредущих по пляжу, не замечающих друг друга, ищущих отпечатки пальцев, но в то же самое время они клинически не способны определить своих дураков в серии простых политических снимков преступников для полицейского архива мы видим их раздраженных, ищущих…
Единый мой голос
Услышав свой голос
Я заговорил, подстрекаемый
Неувязкой, и записал
Все остальное поэзией.
Книги читая, дуэтами
Из ниоткуда заговорили, мол;
Пусть говорят. Привычные взгляды
Позади оставляют деревья.
Пришел из нейтральной я точки
В пространстве, вдали от чужих
Внутренностей голов, скажи-ка могу ли я
видеть, как чистый лист затмевает
Тот розоватый рассвет по сю сторону
Генетического кода. Сомнение,
Имя твое – несомненность. Генерации
Записей восхода солнца
Вообрази свет, пока страница
Не станет белой, я предскажу
Настоящее, слушая как будущее
Увядает в стиранье слогов.
Китай
Мы живем в третьем от солнца мире. Номер три. Никто не указывает нам, как жить.
Люди, учившие нас считать, – сама доброта.
Всегда пора уходить.
Если идет дождь, у вас либо есть зонт, либо нет.
Ветер срывает шляпу.
Восходит и солнце.
Лучше бы звезды не толковали о нас между собой; лучше бы мы сами делали это.
Бежать поперек своей тени.
Сестра, указывающая на небо хотя бы раз в десять лет, – хорошая сестра.
Пейзаж моторизирован.
Поезд несет вас туда куда едет.
Мосты посреди воды.
Народ плетется по обширным просторам бетона, прямо в самолет.
Не забудьте, как на вас будут смотреться шмотки, когда запропаститесь.
Куртки в витрине висят на крючках; на месте голов – вопросительный знак.
Даже слова, парящие в воздухе, отбрасывают синие тени.
Когда вкусно – едим.
Листья падают. Указать на вещи.
Выйти на верные вещи.
Эй, прикинь! Что? Я выучился говорить. Здорово.
Чья голова не завершена, расплакался.
Падая, что могла сделать кукла? Ничего.
Спать.
Тебе идут шорты. И флаг тоже неплохо смотрится.
Все любовались взрывами.
Время вставать.
Но лучше бы и привыкать ко снам.
Краткое содержание
Так как все языки изолируются и отапливаются
каждый из них особым частным способом
обнажения в проеме словесного окна
с теснящимися напротив него лицами
городскими деревьями и личными ритуалами гигиены
отмывая тело от всяких денежных транзакций
Детали машины выключают свои слова и затихают
в описании, адресованном органам чувств
объедками из телевизора, которые никому не придет в голову съесть
даже в самом процессе глотания.
Вот эти «сами процессы» должны мы
обратить своим вниманием к плоскости экрана, прямо сейчас!
Эта ведь самая плоскость
к которой надо пришпилить
проекцию очеловеченного тела в оболочке
силами, разумеется, вне нашего контроля.
Но не в переключателях вина, все случилось задолго до них.
Скалистые выступы, лавровые пары, священные обмороки
позднее – на самих написанных картинках, задолго до алфавитов
в наскальной живописи в глазах ученых
он прикован к ней менторским изгибом
задницы двумя классами ниже, чей обладатель
едва способен на речь, на множество, стоит там и ждет Платона
которому Сократ скажет это все лишь риторика.
Но, как известно от Аристотеля, Платону неведомы замыслы
он только дает приказы, стыдливо погружаясь в материальность означающего в то время как рябь на воде, которую он принимает за свое мышление в своей округлости, накатывает на него призраком в форме похабных шуток про его квадратных телят на бесславных пирах. На самом деле выглядит он немного как тот самый стол, который служит ему часто примером.
А потом пришли римляне, а с ними впервые мы видим небо
искусственное создание нехватки смысла
распростершееся над пролетариатом видимым экономическим эфиром.
Смотри, но плати.
Все еще видны следы
путей, где жили они
и все еще понятен язык их
состоявший целиком из грязных шуточек про деньги.
Нетрудно стереть весь этот биологический шлак
парой распоряжений
приоткрыв под ним голую открытку с нестареющим обветренным мрамором
позирующим для архивов истории.
Скажем так
Вот страничка отбивается
по лицу «вещей».
Внутри меня – книжечка без особого цвета, страницы тасуются в такт дыхания, точка движется, вырваны
и я читаю эти вырезки желания
не скажем постоянно
во сне, движимый экономикой обрывов, гранок, комиксов, взрывных устройств, узорами напоминающих взрослых, читающих знаки
ненароком, быстро-быстро
и на этом ветру, заквашенный солнцем
или я просто читаю это
назад, внутри ресторана, где подают частями
под номерами, намеками
а и ты и я проводят жизнь свою
пытаясь прочесть счета
в одиночестве и темноте
большая широкая улица, устланная языковым клеем
Вот страничка отписывается.
Приятно прожёвывать, разбираться
закрыть чертову книгу
сидеть на песке с приемником
ни бикини, ни загара, ни тела
поединок мечты
либо ты в нем, либо вне его, без компромисса
и вот слово становится сексуальным, мозаичным, с язычками, выкрикивающими поговори на мне, сплющи меня, залюби меня в одну сладострастную груду шума, ты, великая моя огромная отсутствующая половинка, эй ты там
а оконченное слово – альбом бывших услад
оглашая один последний неизъяснимый нюанс около стоячих вод
толкующих свои толки
чьим существительным ты являешься
одним единственным
и модель ломается, оставляя
лишь мерзкий пейзажик, что ты
и группа, конечно
другой, убиенный город разбомбленные фермы
молчаливо
в больших теплых зданиях
запах значит деньги
а классиков оседлали
а страничка отбивается
О, разбери меня синтаксически, говорит сын так называемому отсутствующему отцу
в ветровке у берега озера в Кливленде
шестьдесят градусов и удочка
и этот ветерок или я снова читаю воду