Видимость[310]
Это как если бы у каждой из этих вещей была своя собственная жизнь. Можно их растягивать, деформировать, даже отрывать друг от друга, и все равно между ними внутренняя связность, не позволяющая их разлучить.
Не «смерть» референта – скорее, перезаряженное действие поливалентных референциальных векторов, заложенных в каждом слове; о том, как слова в сочетаниях интонируют и видоизменяют ассоциации, созданные для каждого из них; о том, что «референция», стало быть, – не отношение «один к одному» к какому-то «объекту», а перцептивное измерение, фокусирующееся на объекте, заостряя на нем внимание, ловя его на слове («вот этом» слове), распыляясь на фигуры речи (в то в чем кто где что чтит), отвергая построение образа как следа/проекции и в то же время пуантилистически фиксируя референцию на каждом повороте (полные баки давно уложили спирали) или, как в тех более редких случаях (к примеру, из недавнего у Питера Инмана в «Платине» или у Дэвида Мельника в «Пкоэте») «зауми» (так называемого «заумного языка», насквозь словотворческого) – «иг ок абер-флаппи» – где референция, лишенная своего автоматизма реакции «слово – стимул», «образ – отклик», кочует по полям ассоциаций, подсказанных словом; где слово выстреливает лучами референции, как в энергетическом поле Кирлиановых фотоснимков.
Все это – способы высвобождения энергии, присущей референциальному слою языка; эти слои – материал, из которого ткется письмо, они и есть техники письма. Делать структуры значения в языке более ощутимыми и тем самым придавать максимальный резонанс материи письма – та всегдашняя мощь, которой обладало письмо в наделении опыта осязаемостью не простым указательным актом, а (пере)созданием его условий[311].
Укажем тогда в первую очередь на материал самого письма – нашей территории – как на максимально открытую среду лексики, графики, фонемики, морфемики, слово– и фразо-творчества, синтаксиса и т. д., чтобы возможные тематические области, диапазоны изобразительности, суггестивности, критики, анализа и т. д. имели внешний предел (асимптоту) того, что может быть помыслено и что может (в теории и на практике) вообще быть. Но тогда, приняв это как нулевую степень письма, без какой-либо оркестровки поэтическими возможностями в этом «гиперпространстве», прямо создавать поэзию изнутри него.
Порядок слов в тексте, или синтаксис, создает возможности для новых образов, фигур, репрезентаций, дескрипций, магии, идеации, критики, соотношения, проекции и т. п. Предложения, следующие стандартным грамматическим правилам, благодаря кумулятивной референции зачаровывают читателя, сводя к минимуму отклонения от предзаданной репрезентации. В результате отсылки каждого слова к реальности работают слаженно, навязывая пространственно-временной порядок, конвенциализированный всей практикой письма, в своей массе задающей «стандарт». «Лампа стоит на столе в кабинете» – в этой фразе слова отсекают возможности друг друга, ограничивая интерпретацию значения каждого слова созданием все более специфичного контекста. Точно так же ассоциации предложений сводятся к минимуму в силу конвенционального толкования или нарративной структуры абзаца, отводящих внимание от высказывания как смыслопорождающего акта в сторону изображаемого «содержания». Сдвигая контексты, в которых оказывается даже вполне «стандартное» предложение, как в прозаических текстах Рона Силлимана и Барретта Уоттена, порядок следования предложений в абзаце смещает со своего обычного окружения предметную привязку, ожидаемую от предложения. «Слова выбирают нас. Лампа стоит на столе в кабинете. Башня желтовато-красного цвета…». В чередовании предложений внутри абзаца (подобно резкой смене кадров в кино) по принципам, порождаемым и развертываемым самим процессом письма (а не согласно предметно-изобразительным конвенциям), в каждой фразе усиливается перцептивная яркость, ведь такие резкие скачки вызывают больше желания насладиться осязаемостью каждого предложения до того, как оно будет проглочено следующим, бесповоротно иным. Такие сдвиги не только включают непредвиденные связи, но и побуждают к особому, эктоскелетному и цитатному чтению. В итоге действующие механизмы смыслообразования множатся, а ограничения по ожидаемым схемам чтения текста снимаются. Это не означает, впрочем, что ожидания в процессе чтения теряют определенность. Текст строится таким образом, что он не только подключает новые ожидания от каждого предложения, но и самой альтернацией фраз прокладывает пути и маршруты дальнейшего осмысления. В то же время у читателя возникает своего рода осмотрительность в отношении характера и значения ожиданий. В результате чего повышается, с одной стороны, саморефлексия, и с другой – значимость фактов/конвенций социальной реальности, проектируемых/сигнифицируемых/провоцируемых текстом. То же самое может иметь место внутри предложений и фраз, не только в межфразовых единствах. Синтаксические сдвиги в письме делают возможной одновременную работу проективности и рефлексивности в движении от слова к слову. «Ведь насколько, внутри почему, инструментуют их раздражение, дуло на в сторону». – И опять-таки, признать это пространством текста, при этом оставив открытым тому, что будет сказано, и тем проекциям, которые жаждут этих рефлексий.
Чувство музыки в поэзии: музыки смысла – подступающей, отступающей, противостоящей и т. д. Настройка строя в понимании – значащие звуки. Невозможно отделить просодию от структуры (форма и содержание – взаимозамыкающая фигура) в конкретном стихе. Можно говорить о стратегиях порождения смысла, о форме, об ударениях в звуках, о всякого рода мерности (о шкале, о числе, о длине строки, о порядке слогов, о длине слов, о длине фраз, или о ритме как пунктуации, о пунктуации как метрике). Но ни у чего из этого нет превосходства – музыка оркеструет все в стихе, то один прием, то другой, то градация их. Так и у меня в большинстве стихов: работа с приемами на моментах сдвига с обычной оси предложений – или обрыв предложения или фразы посередине и счет в уме до той точки, когда стих уходит в другую сторону, два вектора сразу – негласное предвосхищаемое ожидание и оглашаемый стих в письме.
Меня интересует не концептуализация поля стихотворения как единого пласта и не всевозможные структурные программы: я считаю, что всякий предзаданный «принцип» композиции мешает приоритету, который я стремлюсь отдавать сущностным свойствам поверхности, когда на счету каждый момент в длящемся пространстве стиха. Момент, не вписывающийся в структурные схемы, а значит, не следующий их образцу, на каждом стыке сам создающий (синтезирующий) уникальную структуру. И значит, не давать стихотворению разрешиться на уровне «поля», если под этим понимается однолинейная плоскость, в которой работает стих. Структура, не отделимая от решений, принимаемых внутри нее, постоянно протыкающая ожидаемые параметры. Не какая-то одна форма, или фигура, или идея, выскакивающая при чтении текста, а сама структура, втягиваемая в мебиусоподобный крутящий момент. В этом процессе язык берет на себя центробежную силу, как будто сбивая себя самого с толку, выворачивая себя наизнанку, «овнешняя» себя. Текстуры, вокабулярии, дискурсы, конструктивистские модальности радикально различного толка не интегрируются в единое поле как часть предопределенной плоскостной архитектуры; обрывы и скачки образуют пространство из подвижных параметров, типов и стилей дискурса, все время переплетающихся, взаимодействующих, создающих новые смеси (интертекстуальные, интерструктуральные…) (Брюс Эндрюс предлагает в некоторых своих текстах, в которых слова и фразы визуально разбросаны по поверхности страницы, образ рельефной карты для разного рода референциальных векторов – референций к различным доменам дискурса, референций различными процессами. При этом структурные диссонансы в этих произведениях уравновешиваются проницательным балансом общего оформления, сглаживающего поверхностные нестыковки).
Письмо как процесс прокладки каких угодно путей, когда стремишься сделать вещь единым целым любыми путями: раздвижение горизонтов – до точки, когда видишь смысл, но смутно понимаешь его – подозревая о связах, которые понимаешь, которые несут какой-то подручный смысл – т. е. доводя произведение до самых пределов смысла, значения, до края пропасти, где суждение/эстетическое чувство есть все, что тебе нужно (как это сделано). (Быть может, чтó действительно стоило бы преодолеть в олсоновской теории поля, это как раз идею формы как единой сети, общего поля, единой матрицы, с имплицитной идеей «перцептивной проекции» на конкретный мир; вместо нее или вместе с ней стоило бы говорить о проекции на язык, с помощью которого этот мир создается). С тем чтобы форма-структура, которой стихотворение, в конечном счете, и является, проявилась в языке, объявилась в языке, создалась в языке.
Мера
Интимность сильной боли воцаряется
на границах и повелевает мне
сохранять внимание. Будь начеку,
иначе безнадежная магия подсознательных
дилемм схватит и потащит тебя
по туманнейшим проспектам сожалений.
Верди и постмодернизм
Она идёт во всей красе
плывёт как пава по росе
ползёт как ложка по дорожке
пройдёт & прольёт & гудёт немножко.
Момент с моментом – монумент,
взорвать готовый тишь да гладь,
летит ярясь по небосклону,
превосходя Наполеона.
Когда б одно нашлось желанье,
я вверг страну бы в содроганье,
воздушного сразил бы змея –
но Бог дал лишь роптать не смея.
Ложное приключение Гертруды и Людвига[312]
Габриэле Минц[313]
Чем выше Билли взлетает, тем его шары
Все лиловей на той стороне лунных полей.
Модуль сломался – похоже, он устремился в вечность,
Но кто вам считает? – И Салли пошла в Мунатики,
И с тех пор о ней ничего не слыхали.
Надоедливая новизна – мне б хватило сполна
Хорошей чашечки Чейза с ликорием – хотя,
Когда струны гитары порваны, ее всегда
Можно использовать как кофейный столик.
В Вене было холодно в это время года.
Сладок был sachertorte,[314] но память пылала
В прямой кишке. Хватай, хватай, пока
Кондратий тебя не хватил. Приятно
взглянуть на фотку – столько чернил,
хоть глаз выколи, пока подающий поддает,
при этом на ловца, которого след простыл,
зверь не бежит, хотя нет ловца, но есть улов –
раздача или поддача или сдача или
большая у-дача, пока не свидимся
на этой стороне нашей неспетой песенки.
Размышления об очищении
Я тащусь от ланга, но не врубаюсь в
Пароль. Кровью изойдешь, взбивая желток
Из булыжника. И пока разберешься получше,
Уже клюнешь, кружа над схваткой
С ораторской хваткой и красноречия мышцей.
Как говорят французы, уж если к чему прилип,
То влип, лижи марки до самого заката
Где-нибудь в Гонолулу. Голый
Вася, голый васер с ломтиком сыра &
Вельветовой лентой с вустерским соусом на полях
Скачущих междустрочий & бутылочка змеиного масла
Для моей автодрючки. Что для гусака полив,
То для утки подлива – коль не можешь купить
Искупленья, советую взять напрокат.
Утвержцание
Я не я
когда призван к ответу –
оштукатурен, тупо ускамеен
коррозийный пыл
мигающего самосознанья.
Ничего не утверждать, покров
асимптотической кривой,
лепеты от –
звуков в бороздчатом
восторге лопаты, по –
вернутой вокруг своей оси.
Натянутое шоссе дурачит
свой сановный горизонт и мое брюзжанье.
Зебра знает меня довольно,
чтобы приподнять
шляпу при встрече.
Месье Матисс в Сан-Диего
Езжайте по бульвару Эсхила, пока не упретесь в переулок
Ксантиппы & резко сверните вправо на Парменида,
минуя Сафо. Увидите светофор у надземного перехода
Орестеи; двигайтесь по Гераклиту,
затем сверните налево на развилке, которая приведет
к кольцу Гермеса. Это дом 333 на Пифагора.
Из-за избытка чувств,
душили слезы и
речные светлячки. Пол
соединился с дрёмой, но
проскочил загаженные части
велосипеда.
Искусство – это лязг, в котором
является душа (ментальность
бессвязного синтаксиса
& лексикон
пивных).
Нужде в подкачке бодрости мешает
нехватка воздуха в трамвайных шинах.
Всё как-то сгрудилось и грузит,
наденет маску, но грозит
достать до бульк. Отчасти
греет, но бывает
взгреет.
Еще один стишок на посошок
Как комедия никогда не поражает одно
И то же место более, чем пару раз, если ты не
Сменишь костюмы и не попляшешь со мной,
Пляши, пока мебель не станет на попа
И все швабры не сольются в хор, никогда
Прежде неслыханных невозможностей, сладкие алиби
За слишком усердную работу, подстригая Астрогазон,
Долбя вечную мерзлоту, поливая микропроцессоры
На детских конвейерах. Птице никогда
Не взлететь выше, чем старомодный пинок в зад
Карбонизации. – Мне дали время до
Пятницы дать им знать, будет ли работа
Когда-нибудь закончена. Мы почти у цели,
Просто немного отстаем ежедневно
И после того, как стемнеет, наступает ослиный рай.
Складень
Пестую своего домашнего пестуна, страшусь своего страха,
пытаю свою пытку, одеваюсь в свою одежду, плачу своим плачем,
расчесываю свою расческу, чищу свою щетку, затыкаю свою затычку,
утишаю свою тихость, касаюсь своего касания, ненавижу свою
ненависть, люблю свою любовь, вкушаю свой вкус, даю пощечину
своей пощечине, срезаю свой срез, вью свое вервие, цепляю свою
цепь, освещаю свое светило, нарекаю свое рекло, удивляю свое
удивление, порочу свой порок, смеюсь своим смехом, плачу своим
плачем, надеюсь своей надеждой, кричу своим криком, сыплю
свой песок, обделываю свои дела, делю свою долю, улавливаю свой
улов, целюсь в свою цель, мне не хватает моей нехватки, лицезрю
свое лицо, позорю свой позор, ловлю свою ловушку, перегибаю
свой перегиб, нуждаюсь в своей нужде, желаю свое желанье,
скрываю свой покров, подхожу к своему подходу, укоряю свой укор,
отсрочиваю свою отсрочку, раню свою рану, горюю своим горем,
слагаю слоги в Слово, шокирую свой шок, рискую собственным
риском, глаголю свой глагол, делаю свое дело, болею своей болью,
коплю свои накопленья, закашиваю свою косушку, чередую свой
черед, теряю свои потери, складываю свой складень, держу свою
узду в узде, распогожу свою погоду, запасаю свои запасы, зрю свой
зрак, реку свою речь, пестую свой перст, понимаю свое понятие,
грешу своим грехом, свечу своим светом, отшелушиваю свою шелуху,
валю свой валун, опустошаю свою пустоту, ломаю свой излом,
заглатываю свой глоток, чешу свою чушь, временем отмеряю время,
обуздываю свою необузданность, гневаюсь на свой гнев, закрашиваю
свою краску, изъявляю свою волю, субсидирую свои субсидии, слой
наслаиваю на слой.
Двух охотников одним зайцем
Ис –
купление
приходит
&
искуп –
ление
уходит
но
мимо –
летность
здесь
на
вечно.
Эволюция Теории
Теория Порочного Замысла – научно недоказанная
Альтернатива эволюции. Она основана на жизненном опыте,
Доказывающем, что естественный отбор не мог привести
К таким катастрофическим результатам. Оптимисты и религиозно
Настроенные, естественно, предпочитают эволюцию как объяснение,
Так как объяснить состояние человечества Замыслом было бы почти
Невыносимо. Остальные же из нас должны продолжать настаивать на том,
Чтобы Теорию Порочного Замысла преподавали бок о бок,
Локоть к локтю, mano a mano[315] с домыслами мистера
Дарвина. Постулатом Теории является то, что Творец
Умственно неполноценен из‐за генетического дефекта либо
Из-за злоупотребления алкоголем и предрасположен к
Антиобщественному поведению, хотя некоторые теоретики
Доброкачественно Порочного Замысла, как они себя именуют,
Предлагают как радикальную альтернативу то, что Творца
Отвлекли или он был невнимателен и ошибки являются не
Результатом Злой Воли, но некомпетентностью и неспособностью.
Прилив на финише гонок
Норману Фишеру
Реклама без товара.
Пляж без песка.
Любовник без любви.
Поверхность без верха.
Прикосновение без руки.
Протест без причины.
Колодец без дна.
Жало без укуса.
Крик без рта.
Кулак без драки.
День без часов.
Парк без скамеек.
Стихотворение без текста.
Певец без голоса.
Компьютер без памяти.
Пляжный домик без пляжа.
Ухаб без дороги.
Печаль без утраты.
Цель без намеренья.
Шум без звука.
Рассказ без сюжета.
Парус без лодки.
Самолет без крыльев.
Ручка без чернил.
Убийство без жертвы.
Грех без грешника.
Соглашение без условий.
Приправа без вкуса.
Жест без движенья.
Зритель без зрелища.
Склон без изгиба.
Стремление без желанья.
Объем без размеров.
Нацист без еврея.
Комик без шутки.
Обещание без надежды.
Утешитель без утешенья.
Убежденность без уверенности.
Кража без украденного.
Может быть без было.
Мишна без Торы.
Двое без одного.
Шелковистость без шелка.
Неизбежное без необходимости.
Логика без умозаключений.
Неожиданность без изменений.
Каньон без глубины.
Дым без запаха.
Решимость без цели.
Гель без сцепленья молекул.
Болезнь без следа.
Минерал без формы.
Линия без продолжения.
Настойчивость без намерения.
Прочерк без пустоты.
Граница без разделенья.
Марионетка без веревочек.
Соответствие без требований.
Разочарование без надежды.
Цвет без оттенка.
Идея без содержания.
Горе без конца.
До начала времен
До начала начал, песни поэтов были эхом космоса, а космос отзывался эхом на заклинанья поэтов. Стихотворение и космос были нераздельны, как гром и молния. Эоны спустя песни поэтов низвергались в оглохшие уши. И все же поэты пели о древних временах, когда их слова пробудили этот наделенный сознанием мир к жизни. И эти новые чары были так же чудесны, как вызывавшие трепет песни древних времен, которые они воспевали. Много поколений спустя поэты перестали петь. И все же их стихи вызывали с пылом и величием древние песни. Прошло много эр, и поэты забыли древние песни и секреты их. Тем не менее, они осознали утрату и создавали фантасмагории, которые обрушивались сами в себя, обилие метаморфоз посреди ослепительной пустоты. Эти новые стихотворения были одержимы столь ошеломительно мрачными тайнами, что вселенные, зримые и незримые, содрогались, когда их декламировали. И теперь, безмерное время после мифических творцов этих мрачных фантомов, поэты позабыли даже об утрате тех древних песен; их слова пусто звенят в безразличной вселенной; они лишены образов, сюжетов, иллюзий. В нынешние времена стихотворения создаются просто из слов в бесчисленных сочетаниях. И все же в своем небесном бессилии эти стихотворения возвышенно демоничны – определяя мир, отрицают мир – как самые древние песни до начала времен.
День самозабастовки
Мы слишком долго страдали под подавляющим гнетом самих себя
• откажись слушать себя
• разорви все финансовые отношения с собой
• откажись признавать членов семьи
• бойкотируй работу
• отключись от социальных сетей
• откажись от полномочий
• активно протестуй против собственного сознания
помни: вся проблема в Я
Теория аффекта
жалко что так жалко
грустно что так грустно
несчастен от своих несчастий
печалюсь о своей печали
в депрессии от своей депрессии
тревожусь о своей тревоге
счастлив быть счастливым
радоваться рад
разочарован разочарованьем
развлечен развлеченьем
зол на злость
безразличен к безразличью
отчаиваюсь от отчаяния
утратил себя в утрате
кайфую от кайфа
потрясен потрясеньем
болею от боли
ранен раной
унижен униженьем
параноидален из‐за паранойи
обижен обидой
развоплощен воплощением
несчастен от несчастий
желаю желать
отупел от тупости
стыжусь своего стыда
не ведаю о своем невежестве
винюсь от своего чувства вины
парализован своим параличом
оконфужен своим конфузом
онемел от своей немоты
задвигался из‐за своей неподвижности
возбужден от своего возбуждения
в порядке когда в порядке
смущен своим смущением
безутешен от своей безутешности
устрашен своим страхом
ободрен своим смущением
Это не мой саквояж
Меня и впрямь достает, когда ты говоришь это, мужик.
Как я сказал, это не моя саквояж, мужик. Ты
меня вырубаешь. Может, это чей-то
саквояж, может, он твой, мужик, но это
не мой саквояж. Ни фига, никак. Что за блажь.
Так тупо. У меня есть свой саквояж, мужик.
& не нужен мне этот саквояж. Просёк?
Говорю тебе, мужик, ты так пристал
что достал. Мой саквояж клёвый, мужик, & я
не врубаюсь, о чем базар. Типа, как я сказал, мужик,
это не мой саквояж.
Пари Паскаля
Зашорена двойными и тройными шторами голова
Истинное перед носом различаю едва
Слежу, упираясь взглядом в то, что исчезло из вида давно
Ум ускорен ударом, но доплеровским разгадан радаром
Не для меня потеплела планета
Я делал и делаю это, но ответственности не несу за это
Искусство тянет жилы, оно меня утомило недаром
Делаю вид, что кропаю в тетради, но нет сил, правды ради
Скажу, эти рифмы вас раздражают бесспорно, но
Взгляните правде в глаза: в самую пору вам скажу-ка
Что стало с дизъюнкцией, зонтиком и скукой?
Самоизоляция
Не выйдешь из
выхода, наигрывая едкий
мотив из старых деньков,
когда мы танцевали
до самозабвенья. Теперь мы
в забвенье, Божье
безмолвье делает
нас глухими друг к другу,
и скрипач пиликает
знакомый мотив. Знакомый
и убийственный. Проснись,
слушай эти застывшие
все еще голосочки:
Антропомрак
играет рядом чуть
севернее, и это
лишь привкус того,
что грядет.
У могилы Пессоа
Я не я
и ты не ты
но и вы не вы
но все нашлись
в их они
Не Тогда Там Потом[316]
Но вот сейчас
Давай назначим свидание
Нашей новой судьбе
(Ставки для нас
Пан или пропал)
Когда история сгинет
Будем сами по себе
Без весла и без ветрил
Словно нас кто-то обрил.
Когда потом тогда
Нигде не найти сейчас
Это онтологическая взвесь
Чтоб снять этот весь
Бесконечный стресс.
Не потом это все равно как
Не сейчас теперь, перст
На себя указует или
В небо без горизонта.
Будь сейчас тогда
И будь там
Когда. Сейчас миг
Бросил радуги блик.
Иди прикинь
Марджори Перлофф к 90-летию
Перевод предшествует
поэзии. По
словам других,
интерпретация не
цель
критики,
но
пространство для
искусства. Значенья
следуют за высказыванием
надеясь на
еще один шанс
для удара битой.
(Поэзия как
утверждение никогда
не признает
отступничества.) Интерпретация
как перевод
может
ошибаться – но
этого не узнаешь, пока
не зарыдаешь. Тьма –
наполовину свет,
просто ты
его не можешь
увидеть.
(Мы продолжаем
изобретать
колесо, ибо
забуксовали.)
Если бы не было
критиков,
нам пришлось бы
их изобрести.
Почтительность непочтительна.
Не представительство –
посредничество.