Так почему же непредрешенцы и общественное мнение присвоили звание «основоположников» Добровольческой армии трем «вождям», которые вначале никого не вели и ничего не основывали? А о действительном основоположнике, моем 1-м Георгиевском полку, не только умалчивают, но, беснуясь с пеной у рта, кричат, что это клевета, а рассказать толком о самом начале Добровольческой армии никто ничего не может, да и не знает. Не смог это и генерал Деникин, так как не знал и в своих «Очерках» начало основания Добровольческой армии он обошел.
А почти весь 1-й Георгиевский полк в открытой борьбе «за Веру, Царя и Отечество» сошел в могилу, и никто не преклонил перед ним голову и теперь не желают признать за ним заслуженную им благодарность.
Нет! Ни генерал Алексеев, ни генерал Деникин, ни тем более генерал Корнилов не были основоположниками и создателями Добровольческой армии. Этими основоположниками были мы, георгиевцы, и я, их командир.
И никаким непредрешенцам не удастся в освобожденной, восстановленной тысячелетней царской самодержавной России обманом прикрепить «героический ореол» к изменникам и предателям.
Божия правда восторжествует!
В дальнейшем, не отдавая приказа о призыве, не принимая официально на себя командование, «штаб» генерала Алексеева начал перехватывать людей, прибывавших ко мне по моему призыву, и вместо того, чтобы всех направлять ко мне для создания сильного кулака, «умный штаб» начал формировать разные ячейки: кавалерию без коней, артиллерию без пушек, саперные, совершенно тогда не нужные, офицерские, юнкерские и студенческие ячейки, и много других, не говоря уже о хозяйственных и медицинских.
Штабы разбухали, ячейки множились, но воевать эти «герои» не желали и не пошли, а мой полк нес потери убитыми и ранеными.
Такими мерами генерал Алексеев рассчитывал выиграть добровольческую борьбу.
Наконец, 21 декабря 1917 года я получил «повеление от Верховного главнокомандующего генерала Алексеева» (хотя приказа о принятии ген. Алексеевым на себя командования Добровольческой армией объявлено не было, все делалось как-то шито-крыто) перейти в Ростов. В тот же день я со своим Георгиевским полком выехал по назначению.
Глава XIII
В Ростове мы расположились в лазаретном городке № 12 за городом, и первое, что мы сделали, – вновь развесили по Ростову объявления с призывом, но приходило немного – старые господа офицеры и молодежь.
Жить в Ростове стало несколько легче, так как лазарет оказался довольно хорошо снабженным запасами, да и заведующий лазаретом оказался очень ловким по получению необходимого из различных складов, еще существовавших в Ростове и принадлежащих земскому и городскому союзам. Кормили нас очень скромно, но достаточно, и Ростов, хотя и переполненный до отказа пробирающимися за границу «храбрейшими» беженцами, все же еще в смысле снабжения продуктами питания находился в лучшем положении, чем Новочеркасск. По прибытии в Ростов меня поразило громадное количество болтающегося праздно по городу «офицерства», вернее «ахвицерства» – толпами оно фланировало по главной улице и заполняло многочисленные рестораны, кофейни и кондитерские. Многочисленные призывные воззвания, расклеенные по городу, производили на них очень слабое впечатление, оказывается, что это ахвицерское хулиганье, носящее офицерские погоны, осмелилось даже устроить митинг, на котором было решено в добровольческие организации не записываться, как не соответствующие духу времени. Опять этот проклятый дух! А когда мы вернулись из 1-го Кубанского похода, то узнали, что красные сатанисты расстреляли около 15 000 этих офицеров – сами виноваты. Этот проклятый дух и привел наше Отечество к тому позору, от коего оно не оправилось и поныне.
А офицеров на Дон и в Ростов сбежалось десятки тысяч, но несмотря на это, я все же заканчивал формирование четвертой роты.
Помню и такой случай в богатом Ростове: улицы до отказа полны нарядной толпой. Лоснящиеся физиономии чудо-дезертиров призывного возраста в отличных штатских костюмах. Их было много, так много, что если бы они все были порядочными людьми и стали бы в строй, то в два месяца можно было бы прикончить российский сатанинский бунт. Тогда я уже думал об этом, и я бы силой поставил их в строй, если бы не сбежались на Дон спасать свои жизни все «вожди» и, пользуясь моим неведением, не связали бы меня по рукам и ногам. Среди этой громадной толпы на улице изредка проходили на разведку мои офицерские роты, да время от времени рыдал похоронный марш и трогательное умиляющее душу слезами – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, заглушаемые бравурной музыкой, гремевшей во всех садах и ресторанах. Это был сатанинский пир во время чумы.
Вид этих офицерских отрядов, плохо одетых, не вызывал ничего, кроме презрительных улыбок. Вот за таким отрядом по главной улице движется походная кухня. Офицер с черной повязкой на глазу правит заморенными лошадьми, а другой, прихрамывающий, вероятно кашевар, идет рядом с кухней. Толпа останавливается, смотрит с любопытством, смеется, слышатся плоские шутки, и никто не видит глубокой и страшной русской трагедии; только особняком стоящий старый отставной генерал смотрит на офицера-кашевара, на офицера-конюха, и горькие нескрываемые слезы струятся по старому честному лицу. Не знаю – быть может, он плакал над погибшей армией и офицерскими заветами, а может быть, плакал над безумной и жестокой толпой, его окружавшей, – не знаю, но оба офицера, увидя плачущего старика генерала, подчеркнуто отчетливо отдали ему честь, как бы желая выразить свое презрение толпе и сказать: «Старый начальник, верь, что пока мы живы, пока еще бьется в офицерах русское сердце, не погибли заветы Императорской армии».
За все время я получил от генерала Деникина, который командовал не знаю чем (приказа о его назначении не было), только один приказ – перевезти из Ростовского Государственного банка в Новочеркасский банк золото. Условившись с директором банка, я с одной ротой в 11 часов вечера прибыл в банк. Подводы стояли у банка. Золото в небольших запечатанных мешочках по 10 000 в каждом переносили и грузили только мои офицеры. Я стоял на подъезде. Вдруг ко мне подбегает офицер и показывает распоровшийся уголок. Все заволновались, достали где-то бечевку, и мы накрепко завязали распоровшийся уголок. Настроение у всех было повышенное, и если бы выпал хоть один червонец, то все бы бросились и его разыскали и всунули бы в мешочек. Ведь это было русское золото – золото государства российского, как могло быть иначе.
Впоследствии, когда мы уходили в 1-й Кубанский поход, казаки к нам не присоединились, а пошли в зимовники и, по сведениям из штаба, увезли с собой и это золото. А что же думали «мудрые вожди», объявившие себя верховными главнокомандующими? Почему генерал Алексеев не взял это золото, как золото государства российского и больше принадлежавшее нам? Возьми он это золото и пойди вместе с казаками в степь-зимовники, а не на ненужный и очень опасный Екатеринодар, тогда бы не было у нас таких тяжелых боев и не везли бы мы с собой 1500 раненых.
Да, мудрые были вожди, до того мудрые, что привели к крушению добровольческое движение.
В самом конце декабря или в начале января 1918 года генерал Алексеев со штабом переехал в Ростов и расположился в особняке Парамонова. «Основоположника и первосоздателя» Добровольческой армии генерала Корнилова все еще не было. Пышно расцветший штаб генерала Алексеева и Деникина поражал своими размерами, у нескольких дверей стояли вестовые, много вылощенных «героев» адъютантов и каких-то офицеров слонялись по коридору с деловым видом, молоденькие, хорошенькие машинистки шныряли со смехом по длинному коридору, часть их стучали на машинках, на дверях всюду надписи – отдел такой-то. Казалось, что эта Добровольческая армия насчитывает, вероятно, несколько корпусов или дивизий. Невольно подумалось: не слишком ли много командующих для той маленькой горсточки честных русских людей, держащих винтовки в руках?
В другом доме Парамонова было общежитие для служащих чинов штаба, по вечерам собирались по комнатам все «храбрые адъютанты, офицеры» и служащие молодые барышни, пили вино, хохотали и раздавались женские взвизгивания. Скромно говоря, когда по всей России текла кровь, здесь тыловые герои и героини справляли сатанинский шабаш на Лысой горе. При штабе открыли столовую, где хорошо кормили штабных. Мы же до самого выхода в 1-й Кубанский поход снабжались и кормились моим заведующим хозяйством фасолью и картошкой, мои деньги таяли, раненых перевязывали мои доброволки, а молодых и обученных сестер милосердия в санитарном отделе было много. В общежитии штаба стоял смех, пьянствовали и флиртовали вовсю, и никто из этих «господ» не подумал, что их место там, где с завтрашнего дня начнет обильно литься наша кровь. До самого 1-го Кубанского похода я от штаба не получил ни одного добровольца, ни одного врача, ни одной сестры милосердия. Ни Верховному главнокомандующему, ни просто главнокомандующему не было времени подумать о сражающихся. А ведь один штаб мог дать хорошую офицерскую роту.
Невольно вспоминаются «Очерки русской смуты» генерала Деникина из его молодости, и как он подготовлялся к роли вождя. В чине капитана Деникин отбывал ценз командира роты в 183-м Нултусском полку и ввел в своей роте «сознательную дисциплину». Кончилось командование, рота оказалась хуже всех остальных. «После моего ухода (как писал потом уже ген. – лейтенант Деникин в своих очерках) старый сверхсрочный фельдфебель Сцепура выстроил роту, поднял многозначительно кулак в воздух и произнес внятно и раздельно: «теперь вам не капитан Деникин. Поняли?» – «Так точно, господин фельдфебель». После этого рота быстро оправилась и стала не хуже других». Так вот, будучи капитаном, Деникин разложил роту, а в чине генерала разложил и погубил Добровольческую армию.
Если бы генерал Деникин и остальные «основоположники», со своей быховской программой, бросились спасаться в Сибирь, как хотел генерал Корнилов, то у меня быстро организовался бы полк, а вскоре и два полка, и, держа связь и руководствуясь указаниями генерала Каледина, мы бы свободно два-три месяца большевиков на Дон не пустили, ведь народ, уже достаточно вкусив коммунизма, тоже нас поддержал бы. А в апреле пришел полковник Дроздовский со своим отрядом, восстали казаки и сила наша выросла бы в большую, тогда первое что мы, я и Дроздовский, сделали бы: взяли один из полков и бросились бы спасать Государя и Его Семью. Иначе быть не могло, ведь полковник Дроздовский и я были кадеты одного класса Киевского Владимирского Кадетского Корпуса.