пление, отправив в тыл наш хозяйственный «бронепоезд» с несколькими ранеными, а сам решил задержаться до темноты, которая уже приближалась. Вскоре пришел из поезда разведчик и доложил, что в трех верстах за нами сняты рельсы и поезд ждет указаний. Мы отходили взвод за взводом, рассыпанными в редкую цепь, и огрызались против противника, обстреливавшего нас артиллерийским огнем с фронта и левого фланга. Уже в темноте мы подошли к нашему поезду-«броневику», который метался туда и сюда от снятых рельс и обратно, перестреливаясь своими двумя орудиями с батареями противника, расположенными за речкой на холмах. Мой «бронепоезд» замолк, снаряды все расстреляны, и в это время граната противника попала в паровоз, окутавшийся со свистом паром. С поездом было кончено. Я приказал двум артиллеристам – капитану Падчину и капитану Завальевскому испортить орудия, снять замки и забросить их в ближайшее болото. Я выслал к станции Ряжное разведку, где были расположены 18 гвардейских офицеров. Разведка вернулась и доложила, что на станции никого нет, один железнодорожник им рассказал, что офицеры ушли, а также и станция Неклиновка, где был полковник Кутепов, занята обошедшими красными. Зная, что до сих пор и большевики двигались вдоль железной дороги, я, забрав больных и раненых, двинулся в сторону от железнодорожной линии. Ночью мы натолкнулись на маленькую деревушку, где взяли несколько подвод и, погрузив своих раненых, усиленными маршами двинулись к Ростову кружным путем, подальше от линии железной дороги. На третий день похода мои разведчики мне сообщили, что под Таганрогом идет бой, слышна артиллерийская стрельба, значит там кто-то сражается с красными. Движение на выстрелы. Я круто свернул к линии железной дороги и вышел на линию на высоте станции Морская. Действительно, станция оказалась в руках моего подполковника Святополк-Мирского, державшего там фронт приведенной им из Ростова 4-й ротой, состоявшей из 120 добровольцев, поступивших за время моего отсутствия в Георгиевский полк, а также и небольшого числа гвардейцев, бывших на станции, а сам полковник Кутепов уехал в Ростов к генералу Алексееву.
Возмущенный подполковник Святополк-Мирский сообщил мне довольно неприятные и удивительные новости, а именно, что в городе открыто много вербовочных бюро. Довольно было появиться трем офицерам какого-либо полка и заявить о своем желании формировать свой полк, и они получали разрешение на формирование; формировались сразу кавалерийские полки и артиллерийские батареи без лошадей и орудий, саперные части, юнкерский батальон, студенческий и даже какой-то отряд «черная рука». Появился отряд в лисьих шапках с длинными лисьими болтающимися хвостами из женских горжеток – дань «от благодарного населения», как называли в Добровольческой армии награбленные вещи. Все это болталось по Ростову, но на фронт не посылалось, и еще формировалось много каких-то учреждений, это только позволяло уклоняться от поступления в ряды армии и затрудняло учет офицерства и добровольцев, и что для отличия уже записавшихся в ряды какой-либо части от праздношатающихся и уклоняющихся приказано поступившим уже в армию носить на левом рукаве нашитый угол из трехцветной национальной ленты, а благодаря всем этим бюро, поступление добровольцев в 1-й Георгиевский полк, находящийся в тяжелых боях, прекратилось. Поэтому он привел ко мне всех имевшихся у полковника Индейкина людей – 4-ю роту – 120 человек, оставив несколько человек для охраны помещения и кое-какого нашего полкового имущества.
Тут я узнал еще одну новость. Когда у меня были самые горячие бои у Матвеева-Кургана, в Ростов прибыл с 17 на 18 января 1918 года генерал Корнилов – еще одним «гениальным вождем» стало больше. Генерал Корнилов стал Верховным главнокомандующим, а генерал Алексеев оказался Верховным «основателем и первосоздателем Добровольческой армии». Все верховные и верховные, а при выходе в 1-й Кубанский поход вся армия не превышала трех батальонов.
На станции Морская я соединился с подполковником Святополк-Мирским. За время моих боев на Дон в Ростов прибыли части корниловского ударного полка под командой капитана Неженцева, распевавшие свой «корниловский гимн», где была строфа: «Мы былого не жалеем, царь нам не кумир». Теперь чуть-чуть одумались, и эту строфу замалчивают, это тот самый полк, который в составе чешской бригады явился в распоряжение начальника Киевского военного округа и, в тот же день ушедший с чехами, бросив своего начальника русского генерала, русский древний Киев, русских моих родных малороссов на разрушение и гибель, а послушался предателя чешского президента Масарика. Этот корниловский полк по приказанию генерала Корнилова был оставлен в Ростове и усиленно снабжался и пополнялся людьми. И все это верховными и просто главнокомандующими для чего-то держалось в тылу, а мы на фронте редели и редели, каждый день отправляя десятки раненых.
Стыдно и больно вспоминать, что творилось в тылу, и это «верховные» видели, знали и допускали, подкреплений не присылали. С кровавыми боями, чтобы не быть окруженным все прибывающими новыми красными силами, я начал бесконечный отход с боями на Ростов, а там еще продолжали плясать. Так с беспрерывными боями я понемногу отошел от самого Ростова. На смену мне были высланы казачьи добровольческие части, сформированные из бежавших из станицы Глиновской казаков, а я, по приказанию генерала Деникина, вернулся в прежнее помещение полка. 150–200 раненых и убитых – цена геройского сопротивления моего полка красному потоку, движущемуся на Ростов. Этим сопротивлением, задерживая противника, полк дал возможность новорожденной Добровольческой армии сформироваться и несколько устроиться. Умирая, мы помогали формируемым частям усиливаться, устраиваться и приготовляться, а сами были совершенно при этом забыты; от нас только требовали, но ничего не давали. А если бы мне бросили в помощь все ячейки, корниловский полк и всех, кто зря болтался при штабах, то не пришлось бы «вождям» удирать в 1-й Кубанский поход. Ни один «верховный» главнокомандующий, ни один просто командующий «армией» из 2000 в тылу и 200 человек моего Георгиевского полка на фронте, не приехал ко мне, чтобы выяснить обстановку и помочь мне.
Постепенно умирая, к 6/11 1918 года мы отступили до самого Ростова.
Сколько доблести, сколько жертвенности и подвигов было проявлено 1-м Георгиевским полком. Больше 150 убитых и раненых. А в это время в тылу формировались, хорошо кушали, пили вино, флиртовали, дебоширили и плясали, а мы ели картошку и фасоль, и то лишь на мои деньги. Все это знали «верховные», но не знали одного – фронта, где умирают.
У меня сохранилось подлинное циркулярное письмо генерала Алексеева от 18 января 1918 года № 7, которое привожу ниже:
«Генерал Алексеев
18 января 1918 года
№ 7
Ростов-на-Дону Циркулярно
Командирам: Особого Юнкерского батальона и артиллерийского дивизиона; полковнику Кутепову.
По почину супруги начальника Ростовского гарнизона Веры Николаевны Чернояровой и сочувствующих делу лиц, в Ростове собрано 28 414 руб. 35 коп. на устройство елки участникам боев в ноябре – декабре 1917 г. и январе 1918 г. по соглашению с жертвователями суммы эти распределены мною так:
1. 14 207 руб. 17 коп. офицерам и юнкерам Особого Юнкерского батальона и артиллерийского дивизиона, участвовавшим в боях под Нахичеванью и Ростовом с 26 ноября по 3 декабря 1917 года.
2. 14 207 руб. 13 коп. тем частям Добровольческой армии, участвовавшим в боях 13–17 января 1918 г. между ст. Неклиновка – Матвеев-Курган. Не зная перечня всех частей, принимавших участие в этих боях, причитающую сумму передать полковнику Кутепову.
Предписываю в каждой группе составить комиссию из участников всех частей по назначению начальствующих лиц.
Комиссии должны разработать вопрос, как желательно использовать полученные деньги. Краткий отчет в использовании должен быть представлен мне для ознакомления жертвователей.
Генерал от инфантерии
Алексеев.
Для сведения командиру
1-го Георгиевского полка».
Коснусь неправильностей, допущенных в циркулярном письме № 7, свидетельствующих о полном незнании генералом Алексеевым, какие части существовали, где они сражались, и кем и когда формировались.
Всякий начальник, принявший командование, должен знать все свои части, объявив приказом о своем вступлении в командование. Генерал Алексеев никакого приказа о вступлении в командование «армией» не издал, что подтверждает в «Очерках русской смуты» ген. Деникин.
Генерал Алексеев в циркулярном письме пишет об участии особого юнкерского батальона и артиллерийского дивизиона в боях под Нахичеванью, Ростовом и с 13–17 января 1918 г. между станцией Неклиновка и Матвеев-Курган.
Все это неправда!
1. 21 ноября 1917 года под Нахичеванью никакого особого юнкерского батальона не было и он еще не существовал, а генерал Алексеев тихонько сидел в вагоне на вокзале в тупике. Восстание в Нахичевани прикончил я со своей ротой и, вернувшись, доложил об этом генералу Алексееву в его вагоне.
2. Никакого артиллерийского дивизиона не было, а было всего два орудия, захваченных мною в Лежанке, и два моих артиллериста, капитан Падчин и капитан Завальевский, под Нахичеванью орудия не участвовали, а генерал Алексеев эти два орудия громко и грозно называет дивизионом.
3. 30 ноября 1917 г. я с 1-м Георгиевским полком, 300 человек, прибыл в Кизетеринку и поступил в распоряжение донского атамана генерала Каледина, у которого было несколько конных сотен и батарея. Никаких других отрядов не было, ни «особых юнкерских», ни «двухпушечных дивизионов». Ростов быстро был занят генералом Калединым, которому я помогал пешей атакой.
4. Бои, от станции Неклиновки по станцию Матвеев-Курган включительно и при отходе вел один только я с тремя ротами 1-го Георгиевского полка, да в тылу было у полковника Кутепова 18 гвардейских офицеров.
Из изложенного видно, что «вожди» никого не вели и ничего не знали. Распоряжение о выделении в комиссию, для разработки вопроса о деньгах, непременно участников боев, то есть ослабить сражающуюся часть, было совершенно неразумно, и я распоряжения генерала Алексеева отказался выполнить и никакой комиссии не послал, чтобы не ослаблять свой и так малочисленный полк, а ограничился, для этой цели, назначением оставленного в Ростове полковника Индейкина. В результате, вероятно в виде наказания, никаких денег ни от кого я не получил. Предполагаю, что причитающиеся только нам двум, мне и Кутепову, деньги пошли на устройство штабных пирушек или разным «особым» батальонам и полкам – из 3-х человек, в боях не участвовавшим.