ом признать факт отречения Государя – приказав полковому священнику привести полк к присяге Временному правительству. Оправданий, извинений и объяснений может быть много, но факта истины не изменишь. Я оказался против Бога и против Государя.
Думаю, даже вполне уверен, что и все еще оставшиеся в живых господа офицеры Императорской армии думают так же, как и я, и так же, как и я, ежедневно молятся о прощении нашего общего греха. Думаю, что и большинство, если и не все, командиры полков действующей против Германии армии – отказавшись исполнить направленное «против Государя» приказание, могли изменить положение вещей и отказом своим могли остановить зазнавшихся и охмелевших от успеха деятелей революции. Может быть, в этот решительный момент армия и могла еще спасти Отечество, как это она сделала в 1905 году, – может быть и нет, – не знаю, но знаю, что слушаться приказаний, направленных во вред существовавшему государственному строю и присяге – исполнять было нельзя.
Знаю теперь, что молчаливое приятие нами факта революции не спасло русский народ – миллионы погибших, страдания, длящиеся до сих пор нашего народа и томительное, унизительное прозябание миллионов россиян за границей – неоспоримый результат этого молчания офицерского кадра армии в решительную для жизни страны минуту.
А бездна все ближе и ближе. Вот, слушайте, звучит как гордо, – комитет, по почину Государственной думы возникший, – а вот и безвременное правительство за ним, изменив, предав, расшатав и углубив, свершив свое Каиново дело, трусливо бежали, как мелкое жулье, пойманное с поличным. Сам главковерх Керенский, забыв, что он Наполеон, потихоньку, на цыпочках, в женском платье, прихватив с собой русское золото, бежал, бросив свою «самую свободную» в мире армию, предоставив казарменной душе, опричнику, кадровому офицеру генералу Духонину умереть вместо него на своем посту. И вместо России, как возмездие, как проклятие засверкали кровавые С.С.С.Р.
Россия докатилась до бездны и рухнула вниз под пяту масонскую, а русский богатейший пирог быстро перешел от наших передовиков-февралистов к коммунистам, их родным братьям.
Глава VIII
Иные ЕМУ изменили
И продали шпагу свою.
Воля народа… Избранники народа… И пьяный матрос Железняк пинком ноги разгоняет избранников – учредилку.
В тумане большевизма теряются остатки последнего разума и пламя гражданской войны сжигает Россию.
Так недавно ликовавшая часть знати и «интеллигенция», пользуясь растяжимостью человеческой совести, частью приспособилась, а частью храбро бежала за границу. А родину – родину забыли. Ее решили спасать все те же офицеры, пополненные детьми-добровольцами, кадетами, гимназистами, юнкерами, студентами и женщинами.
«Интеллигенция» и тут проявила свою старую отчужденность от армии, не поддержав ее решительно ничем. А потом, сбежавшись на Дон с туго набитыми чемоданами, спряталась за спину этой же армии. Действительно, нет предела человеческой бессовестности, когда люди потеряют веру в Бога.
За измену Царю, за презрение к прошлому, за оставление древнего исторического пути расплата настала. И до сих пор платит кровью Россия.
Мне могут сказать – рядовой офицер не виноват. Нет, виноват – виноват, что имея остро отточенную шашку, он не рубил голов, в его присутствии не стеснявшихся клеветать на Царя и позорить власть, – виноват, что часто, зная о сборищах в салонах, где велись противогосударственные речи, он не принимал мер по долгу присяги для искоренения зревшей измены.
О, если бы мы знали подлую, клятвопреступную роль всех этих генералов-адъютантов изменников: Алексеева, Рузского, Брусилова, Корнилова и прочих обласканных Государем; роль Родзянко, Милюкова, Гучкова и прочих, на что у нас лишь в эмиграции открылись глаза, то все бы мы… Нет! Я не «либеральный интеллигент», говорящий всегда и везде, всюду и постоянно от имени всех офицеров, а скажу только о себе: да, я виноват, что, когда впервые 4 марта 1917 года, будучи командиром полка в глухих Карпатах, получив от начальства извещение, что Государю благоугодно было для пользы Отечества отречься от престола, я не усумнился в добровольности отречения и во всем поверил начальству, вероятно, также обманутому. Я должен был вдуматься и понять, – мог ли Государь, неизмеримо образованнее, развитее и опытнее всех нас вместе взятых, бывший в полном курсе политики, накануне решительного наступления, – мог ли Он не понимать гибельности отречения. Нас учили: «Делай все, что начальство прикажет, против Государя не делай». И вот тут я должен был понять, что это именно против Государя, что отречение вырвано силой, изменой и подлостью. Я должен был командировать в Ставку верного офицера, который среди штабных, давно знавших о зревшей измене, за стаканом вина и у телеграфистов, легко бы узнал скрытую от нас правду. А тогда мой полк еще был тверд. В соседних полках много было отречением удрученных. Я должен был повести полк или то, что быстро сорганизовалось бы из верных, на Ставку и Петроград. Украсить все фонари Шпалерной улицы всей Государственной думой в полном составе, а фонари Невского взбесившейся частью знати и «интеллигенцией», перестрелять трусов, бунтовщиков и предателей в Петрограде и тогда предстать перед моим Императором и если нужно, то заплатить жизнью за свое решение. Но необдуманно и слепо, веря начальству, тоскуя и болея случившимся, я не выполнил своего долга, а покорно сошел с исторического пути офицера. Мы «делали все, что прикажет начальство», и вышло, что делали и против Государя.
А в результате – все трупы, трупы и трупы. Тысячи, миллионы, гигантские горы трупов. И кровь – кровь всюду и везде. Стоны и вопли родного народа, стоны и безысходная тоска в эмиграции.
Вот к чему привели уклонение, а затем исход обманутых офицеров с их древнего исторического пути.
Все, что веками ковали предки своей доблестью и кровью – Полтава, Суворовские походы, Бородино, Крым, турецкие и кавказские войны, все пошло прахом, не стало Царя – не стало и России, ее распродали, расчленили; нет Латвии, Эстонии, Литвы, отошла Финляндия, Польша прихватив кусок исконной русской земли, Малороссия, продана Восточно-Китайская железная дорога, и даже румынский цыган украл Бессарабию. От деникинской «единая и неделимая» осталось одно делимое и продаваемое, к которому как воронье стремятся наши эмигрантские «вождики», заканчивающие свои призывы на «демократических основах», а в брюссельском журнале «Pourquoi Pas» даже указана сумма 8—10 миллионов долларов. Дешево же наши «вождики» ценят нашу матушку Россию и чрезвычайно дорого расценивают свои никудышные силенки.
И много, много времени и много потоков крови потребуется для нового собирания земли русской под стягом своего законного Императора Самодержца Всероссийского. И казалось бы, пора всем понять и сплотиться возле Главы Династии, вспомнив Его призывы, и дать Ему мощь и опору.
Ведь уже шли за всеми, кому не лень было командовать. Поддерживали всех «вождей», которые появлялись, объединялись вокруг всех и вся, вплоть до знаменитых фюссенских сонров, сборнов, солидаристов, освобожденцев разных вариаций, социалистов всевозможных оттенков, вплоть до коммунистических и во главе с одной «самой величайшей» и самой «известнейшей» в мироздании могучей державой – все-? – великой и все-? – премудрой казакией[1], сбежавшихся на звон мизерной суммы американских грошей, предназначенных для расчленения России.
И все это ссорится, доказывает и выхваляет своих «вождей» и их заветы, но все тщетно, все потуги многочисленных руководителей, возглавителей, объединителей и «вождей» не дали, не дают и не дадут никаких результатов, несмотря на их грозное размахивание бумажными мечами и перьями. А когда грянет час, и мы, старые офицеры, не изменившие присяге, и вы, молодежь и новые эмигранты, станем грудью против смерти – их не будет среди нас. Один раз предавши Императора, много раз предавая Родину, они будут спасать свои драгоценные жизни для новых политических интриг и новых предательств. И пусть, Россия обойдется без них. А русский народ вымирает. Эмиграция разлагается и опускается. Дети теряют свою национальность и заражаются всеми демократическими пороками.
Столько лет, казалось бы, жестокого урока в изгнании должны были бы научить многому, но честолюбие и жажда власти и первенства хоть в каком-нибудь осколке – крохотной, паршивенькой «самостийной» области, мешают честно сознать свои заблуждения, а многие замарали себя так, что действительно возврата к старому для них не может быть. Видно, мало еще их била судьба, видно, не наголодались и не наунижались они еще вдосталь по демократическим передним.
Всех перебрали и все испробовали, во всех и во всем разочаровались, так почему не испробовать последнего, еще не исчерпанного и единственно верного средства, объединиться возле Главы Династии, которого Господь нам сохранил из Дома Романовых, которому Россия обязана всей своей былой мощью, – но нет, не пробуя, его отвергают. Находятся малоумные, утверждающие, что идея монархии, идея, утвержденная самим Богом, не пользуется популярностью. Ну а все перечисленные партии и объединения популярны у народа, послушает ли он их? Много ли, кроме зла и разъединения, они сделали и делают? – Ничего.
Что бы ни говорили, но царское обаяние еще живо в народе, с молоком матери, веками впитывавшем веру в Божественную власть помазанника.
Значение авторитета царского имени поясню следующим: вот вы сидите на приеме. Вам называют каждого входящего: председатель союза, руководитель, объединитель, возглавитель, вождь, профессор, банкир, торговопромышленник, член Государственной думы, прокурор, предводитель дворянства, граф, губернатор, председатель палаты, – дамы, с милой улыбкой, сидя, протягивают руку, мужчины при рукопожатии встают. Далее, генерал А., картина чуть-чуть меняется, гг. офицеры, не утративши воинской дисциплины, сразу встают, – царский министр, тут скажется обаяние авторитета царской России и все мужчины встанут… Митрополит А. – встанут и дамы. И вот раздается возглас: Его Императорское Высочество Глава Династии – дамы склоняются в глубоком реверансе, и я убежден, что встала бы даже и бабушка русской революции, и вся фюссенская пятерка со всеми «казакиями». Вот вам, господа, значение обаяние царского имени. А что же, разве не сохранилось это в России, особенно среди голодающего народа, знавшего прекрасную, (по сравнению с Европой) старую, сытую жизнь?