Цикл развития и результаты второго этапа движения
Женское и феминистское движение России прошло в своем развитии ряд этапов, траектория которых определялась внешними факторами, поскольку любое общественное движение является открытой системой, взаимодействующей с социальным и политическим окружением.
1‐я фаза второго феминистского этапа движения (1905) ознаменовалась постановкой и артикуляцией проблемы избирательных прав женщин. Протест был направлен против существующей политической системы в целом, и в частности – против бывших соратников по либеральному движению и деятелей социалистических партий, как не оправдавших надежд. Мир разделился на «мы» и «они». Определяющим моментом этого разделения явился признак пола и основанная на нем гражданская правоспособность.
2‐я фаза – разработка идеологии, в которой определялись пути решения проблемы через изменение норм права и воздействия на те властные структуры, в компетенции которых эта проблема находилась. В первую очередь – на Государственную Думу и Государственный Совет.
Отделить по времени процесс разработки идеологии и процесс переструктурирования старых женских организаций и создания новых, отвечающих задачам данного этапа движения, невозможно – эти процессы проходили практически одновременно. По сложившейся в российском женском движении тактике, каждая вновь возникающая проблема и задача движения получали свое структурное оформление.
3‐я фаза – рост движения. Характерными чертами этого этапа были инициирование коллективных действий против институтов существующей политической системы, против различных политических сил, и вместе с тем поиск союзников и развитие тактики дифференцированного рекрутирования сторонников во всех социальных группах, слоях, классах. Другим тактическим ходом было участие в коллективных действиях союзников, поддержка их акций и попытка институализироваться через признанные общественностью организации. В результате на волне массового политического протеста произошла радикализация движения.
4‐я фаза – достижение конкретных целей движения (1917), влияние на социальные изменения через изменение правовых норм электоральной политики и социальных институтов. В этот период русский феминизм достиг высокой степени институализации, одновременно с тем начало формироваться самостоятельное пролетарское женское движение (появление лидеров, организационных структур, самостоятельных коллективных действий).
Женское движение второго этапа носило специфический характер. Такие движения, по Г. Блумеру, имеют конкретные цели, и их результативность оценивается просто – через достижение заявленных целей. Более детальные критерии результативности и эффективности движений предлагает У. Гэмсон. В частности, он выделил два критерия успеха:
1) достижение заявленных движением целей;
2) формальное признание движения как законного представителя определенной социальной группы.
На основании этих критериев он выделил четыре возможных результата движения:
1) полный успех: цель достигнута, движение признано властями и оппонентами;
2) частичный успех по типу «кооптации»: движение признано, но цель не достигнута;
3) частичный успех по типу «упреждения»: цель достигнута, но движение оппонентами не признано;
4) поражение движения: цель не достигнута1354.
Исходя из этих критериев, можно сделать вывод о полном успехе российского женского и феминистского движения. Его цели, выражавшиеся в достижении избирательных прав женщин, были достигнуты в максимальном объеме: россиянки получили бесцензовое избирательное право в органы власти всех уровней – от органов местного самоуправления до Учредительного собрания. При этом движение равноправок было легитимным в глазах власти и оппонентов.
В качестве условий, способствовавших успеху, следует назвать такие факторы.
1. Цель движения была поставлена узко и конкретно.
2. Организация, возглавившая движение, обладала разветвленной структурой, включая провинциальные отделения, которые:
а) сумели организовать поддержку заявленной цели движения среди широких слоев населения;
б) смогли создать группы поддержки в различных социальных институтах и властных структурах. Например, они заручились поддержкой депутатов Государственной Думы, которые стали проводниками идеи избирательных прав женщин в высшем законодательном органе страны.
3. Успешно проводилась тактика дифференцированного рекрутирования и стимулирования участия в движении женщин из разных социальных классов, слоев и групп.
4. Для проведения массовых коллективных действий в достижении цели движения было очень точно выбрано время – кризис легитимности власти.
Именно этот последний фактор – период социально-политических кризисов – особо выделяется Гэмсоном, и в данном конкретном случае он явился решающим.
В ситуации слома старой политической системы и формирования новой, в ситуации двоевластия российское общество в целом и новые структуры власти в частности оказались наиболее открыты к требованиям различных социальных групп. Одно крыло власти откликнулось на запрос части своего населения, движимое собственным политическим интересом в развивающемся противостоянии со своими политическими оппонентами.
Вместе с тем предложенные Гэмсоном такие слагаемые успеха, как осуществление внеинституциональных и насильственных действий, а также наличие жесткой иерархической структуры в руководящей организации движения, в данном случае не находят подтверждения. Мирные митинги и демонстрации женских организаций, политические дебаты с властью в ситуации баланса двух политических сил оказались более результативными, чем неинституциональные акты.
Представляется, что женское и феминистское движение сумело достигнуть столь впечатляющих результатов – Россия стала одной из первых стран, предоставивших женщинам всю полноту избирательных прав, – потому что движение развивалось в двух стратегических направлениях.
Первая стратегия: формирование культурного дрейфа движения. На протяжении почти 60 лет движение продвигалось в достижении своих конкретно поставленных целей, постепенно меняя законодательство и социальные практики в отношении женщин, меняя культуру общества, воздействуя на язык и формируя новый дискурс в отношении женщин, женского и женственного. Участницы движения культивировали инициативу индивидуальных решений, предпринимали нетрадиционные ходы для достижения своих личных целей, практика и опыт которых, повторяясь в тысячах женских судеб, порождали одни социальные инновации и делали возможным другие.
Вторая стратегия: вычленение конкретной узкой цели как главной и усердная работа во имя ее. Достижение этой цели было значительно облегчено теми изменениями, которые произошли в обществе в отношении женщин благодаря их социальной активности, их успехам в таких профессиональных сферах деятельности, как медицина, народное просвещение, политика.
Р. Тернер и Л. Киллиан1355 считают критериями результативности специфических движений два условия, которые, по сути, совпадают с критериями Гэмсона:
1. Достижение целей движения.
2. Обеспечение поддержки населения.
По мнению этих авторов, обе эти цели на практике достигаются редко, однако в нашем случае можно говорить об усвоении и принятии идей и целей феминистского движения городским населением к марту 1917 года. Это был преимущественно средний класс, без поддержки которого достижение политического равноправия женщин было бы невозможно.
Вместо заключенияСоветский феминизм
В конце октября 1917 года Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов сместил Временное правительство и объявил о создании нового правительства – Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Выборы в Учредительное собрание состоялись 12–14 ноября 1917 года, но в день своего открытия, 5 января 1918 года, собрание было разогнано. Партия большевиков пришла к власти.
События октября 1917 года часто трактуются в исторических трудах как начало новой эры России, не связанной с предыдущей историей страны. Разумеется, это не так, и анализ женского движения – лишнее тому подтверждение.
Практически во всех работах на тему решения «женского вопроса» утверждалось, что советская власть даровала россиянкам избирательные права, что в отношении женщин в 1917 году в Советской России было принято самое передовое в мире законодательство. Но, по верному замечанию М. Либоракиной, никогда не анализировался вопрос, почему в России – стране с давними традициями репрессивного патриархального законодательства – это стало возможно1356. Вспомним, что весной 1917 года Советы рабочих и солдатских депутатов в ситуации двоевластия отвергли идею избирательных прав женщин, а осенью того же года вдруг приняли их. Ларчик открывается просто. Женские политические права под давлением женского движения законодательно были закреплены за женщинами всех классов и состояний Временным правительством. В апреле 1917 года женщины России получили избирательные права на уровне местного самоуправления (городского)1357, а в сентябре 1917 года они получили право избирать и быть избранными в высший законодательный орган страны – Учредительное собрание1358. Таким образом, ни советское правительство, ни партия большевиков не имели никакого отношения к факту получения женщинами России политических прав.
Социально-экономические права женщин в значительной части также были завоеваны движением. III Государственная Дума приняла закон «О некоторых изменениях и дополнениях действующих узаконений о личных и имущественных правах женщин и об отношениях супругов между собой и к детям», который после прохождения в Государственном Совете был утвержден IV Государственной Думой в феврале 1914 года. Закон находился в разработке с 1880‐х годов и был полем столкновений между разработчиками (в лице различных комиссий Министерства юстиции, Министерства внутренних дел) и Священным Синодом (и лично К. П. Победоносцевым). Вместе с тем закон находился под неусыпным контролем со стороны женских организаций: «Вз.‐благ. общество», «Российское общество защиты женщин» и другие женские организации регулярно выдвигали требования по сути закона, способствуя тем самым его прохождению. Согласно этому закону, были отменены паспортные ограничения для женщин, были расширены их имущественные права, гарантирована личная независимость. Женщина получила право заключать договоры о найме, поступать на службу и в высшие учебные заведения при условии раздельного проживания с супругом.
Таким образом, к моменту прихода к власти большевики уже имели очень прогрессивную по меркам того времени законодательную базу в отношении женщин. Но не все ограничения были с них сняты. Так, законопроект о равноправии женщин, разработанный феминистками и предложенный еще I Государственной Думе в 1906 году, не получил своего полного воплощения. При разработке законопроекта была проведена экспертиза всего свода законов Российской империи и указан путь к развитию «дружественного женщинам» законодательства. Советский законодатель воспринял эти наработки в решении «женского вопроса».
Преемственность наблюдалась во всех составляющих «женского вопроса», в том числе в отношении к проблеме проституции. «Российское общество защиты женщин» еще в 1906 году обратилось в Министерство юстиции с предложением ужесточить наказание за вовлечение в проституцию. В 1909 году был принят закон «О мерах пресечения торга женщинами в целях разврата», в котором предусматривалось наказание за сводничество, за сутенерство и извлечение любой выгоды из проституции. Все последующие законопроекты феминистских организаций о проституции (например, законопроект Лиги равноправия женщин об отмене регламентации проституции 1913 года) также рассматривали проститутку как элемент эксплуатируемый и находящийся под давлением социальных условий и потому предусматривали наказание для всех участников этого промысла, кроме проститутки. Тот же дух и ту же направленность сохранил и советский закон. Уголовный кодекс РСФСР 1922 года определял наказание за притоносодержание и вовлечение в проституцию несовершеннолетних. Статьи, запрещавшей проституцию и наказывавшей проститутку, не существовало. Петербургские историки Н. Б. Лебина и М. В. Шкаровский сделали вывод, что «законодатель исходил из искаженного представления о том, что в сексуальную коммерцию женщины вступают лишь по принуждению»1359. Отметим, что это была популярная в феминистско-аболиционистских кругах позиция, основанная на изучении проституции, и вряд ли ее можно однозначно назвать искаженной.
Нерешенными к осени 1917 года остались проблемы прав женщин в семье и репродуктивной сфере: вопросы об упрощении процедуры развода, о незаконнорожденных детях, о «праве на материнство» (праве на аборт и его законность). Эти вопросы осмыслялись равноправками теоретически, и их предложения инициировались законодательно. Эти нерешенные проблемы достались в наследство советскому правительству, и были решены им именно в той перспективе, которую задали и за которую ратовали русские равноправки. Усилиями русских феминисток требования прав женщин в семье носили политический характер и были широко манифестированы. Советский законодатель и в этом случае пошел по теоретически проработанному и политически прописанному пути.
Другой причиной того, что советский законодатель поддержал идеи женского равноправия, их важность для процессов демократизации и обновления России, является та, что эти идеи были восприняты не только либеральной, но и частью радикальной интеллигенции, которая пришла к власти. Такие деятели большевизма, как Я. Свердлов, Л. Троцкий1360, В. Куйбышев1361, не раз демонстрировали свое понимание важности проблем женщин. Коллонтай писала в своих мемуарах о «ценнейшей помощи» председателя ВЦИК Свердлова в ее деятельности на посту наркома «по освобождению женщин» осенью 1918 года1362.
Таким образом, декреты советского правительства в отношении женщин были результатом долгой и сложной интеграции идей равноправия как в сознание среднего класса, так и в деятельность государственных структур, политических партий и объединений, в их программные документы. Эта деятельность была начата задолго до октября 1917 года. Можно с уверенностью утверждать, что прогрессивность первых советских законов была определена теоретическими наработками русского феминизма.
16 (29) декабря 1917 года советское правительство приняло «Декрет о расторжении брака», 18 (31) декабря – «Декрет о гражданском браке, о детях и о ведении книг актов гражданского состояния». Эти декреты гарантировали женщинам гражданское и моральное равенство супругов: равные права в отношении детей, равные имущественные права, равное право на развод, на выбор местожительства. Брак и его расторжение стали исключительно частным делом. Эти положения были развиты в Кодексе законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве РСФСР от 16 сентября 1918 года. Законодатель отказался от концепции незаконнорожденности, и все дети, рожденные в браке и вне его, получили равные права. Также Кодекс устанавливал взаимные алиментные обязательства родителей и детей.
На смену Семейному кодексу 1918 года пришел Кодекс 1926 года, который уравнял зарегистрированный и незарегистрированный брак, поднял брачный возраст женщин с 16 до 18 лет, установил упрощенную процедуру установления отцовства (только лишь по заявлению матери) и упростил процедуру развода. По Семейному кодексу 1926 года развод допускался в одностороннем порядке и даже по почтовому уведомлению.
В первые месяцы советской власти был также отменен старый закон о наследовании (апрель 1918), принят декрет о введении обязательного совместного обучения (май 1918), в ряде постановлений правительства введена равная оплата труда мужчин и женщин (например, в постановлении «Об оплате труда служащих и рабочих советских учреждений» (октябрь 1918)). Кодекс законов о труде (декабрь 1918 и ноябрь 1922) подтвердил принцип равной оплаты труда мужчин и женщин, гарантировал охрану женского труда, были также введены 16-недельный отпуск по беременности и родам и пособие кормящим матерям.
Первая советская Конституция, принятая в июне 1918 года, закрепила равные с мужчинами политические и гражданские права женщин. Все, о чем мечтали, к чему стремились и за что боролись российские равноправки, свершилось. Советское законодательство надолго опередило свою эпоху и задало «ориентиры для западного феминистского движения»1363.
На первом этапе осуществления проекта новой формы демократии в виде Советов интересы нового государства и цели женского, феминистского движения объективно совпали. Советскому государству были нужны женские руки для проведения экономической модернизации страны (индустриализации и урбанизации), поэтому экономическая и политическая мобилизация женщин стала насущной необходимостью. Идеология женского, феминистского движения также призывала женщин к активному участию в общественной жизни общества. Другое дело, что советское вовлечение в публичную сферу было принудительно-насильственным и безальтернативным, а феминизм предполагал свободу выбора.
Но различия заключались не только в этом. Решение «женского вопроса» «сверху» было подчинено интересам нового государства, а интересы женщин как социальной группы в расчет не принимались. Так, Коллонтай неоднократно заявляла, что в коммунистическом обществе женского дела нет, а есть только интересы трудящегося коллектива. Для равноправок же правовая (внешняя) эмансипация была ключевым условием и прологом к эмансипации личностной (внутренней), которая оценивалась феминистками как самое важное условие для достижения подлинного освобождения женщины.
«Женский вопрос» соотносился новой властью только с работницами и крестьянками. Женщины среднего класса были исключены из общественной жизни и новой стратификационной модели общества. При этом работницы и крестьянки определялись властью как отсталая и консервативная категория населения. Они считались отсталым элементом не только из‐за низкого уровня грамотности, но и потому, что были оплотом традиционной семьи, которая рассматривалась большевиками как экономическая единица, основанная на частной собственности1364.
И опять, как и на заре появления «женского вопроса», женщины предстали как объект воздействия, который нужно воспитывать и преобразовывать, а женскую активность – пробуждать и направлять в «правильное русло». Самостоятельные и самоорганизованные женские организации, которые были в состоянии предъявить требования правительству и указать на собственные заслуги в деле достижения прав женщин, были не нужны новой власти. Все «буржуазные» женские организации были закрыты и прекратили свое существование в 1918 году. Тем не менее в партийных резолюциях выражалась обеспокоенность тем, что сложные условия жизни создают «почву для феминистических уклонов», которые
могут способствовать созданию таких специальных обществ, которые <…> приведут к отрыву женской части трудящихся от общеклассовой борьбы1365.
Риторика дарования всей полноты гражданских прав изменила восприятие этих действительно прогрессивных законов. Утверждение Коллонтай, что права женщин «им завоевала коммунистическая революция», заставляло думать, что они были даны «сверху», а не завоеваны женщинами в результате их собственной политической борьбы, и даны они были на определенных условиях политической лояльности и поддержки власти1366. Труд на благо социалистического отечества стал государственной повинностью и основой большевистского определения гражданства1367. Поэтому довольно быстро законы о равноправии стали рассматриваться не в логике прав женщин, а в логике их долженствования. От идеологии свободной личности, имеющей право выбора и отвечающей за себя, произошел переход к идеологии личности, мобилизованной на строительство коммунизма, то есть личности, права выбора не имеющей. От идеологии самостоятельного достижения правовой эмансипации и реализованных целей своего движения – к идеологии «дарования и получения». Эта подмена разрушала так усердно выпестованную феминистками коллективную женскую идентичность и сформировавшуюся субъективность женщин, осознающих себя собственными освободительницами.
Победу у равноправок украли. «Мы победили» – под таким заголовком А. Коллонтай опубликовала заметку в журнале «Работница»:
Если бы полгода тому назад нам сказали, что весною <…> работницы, женщины будут пользоваться одинаковыми политическими правами с мужчинами, мы бы только улыбнулись. Что за сказка! Но эта сказка теперь стала былью. И стала она былью только благодаря революционной геройской борьбе рабочих и работниц, солдат и солдаток, всей русской демократии1368.
Именно поэтому мы не найдем в советской историографии ни имен равноправок, ни их идей, ни каких-либо вообще упоминаний о деятельности русских феминисток в процессе обретения женщинами России гражданских прав.
Задачи партии в отношении женщин были определены как политическая и экономическая мобилизация женщин и сопутствующая ей дефамилизация.
Для пробуждения «широких женских масс» в 1918 году при местных партийных комитетах были созданы женкомиссии – и женотделы в 1919 году. Письмо ЦК РКП(б) предписывало последним проводить делегатские собрания и организовывать «практиканство».
Таким образом, для вовлечения женщин в советскую публичную сферу была использована привычная и институционализировавшаяся форма женской активности: женское движение в виде делегатского движения и позднее – движения жен-общественниц, которые были запущены «сверху» и перед которыми были поставлены партийные задачи. Перед делегатским движением ставилась задача служить единению широких масс беспартийных работниц и крестьянок с партией. Перед движением жен-общественниц – привлекать к делу строительства социализма женщин, оказавшихся вне сферы общественного производства и, соответственно, партийного контроля.
Марксистский феминизм А. М. Коллонтай
Коллонтай вошла в первое советское правительство в качестве народного комиссара по государственному призрению. В то же время она была носительницей феминистских идей, хотя и отрицала это. По словам Т. Ю. Журженко, дискурс женской эмансипации и дискурс построения коммунизма драматически пересеклись в работах Коллонтай1369, что нашло отражение в ее деятельности. На посту наркома она пробыла недолго, четыре месяца, и оставила его «по причинам принципиального несогласия с текущей политикой»1370. Оставшись не у дел, Александра Михайловна обратилась, по ее словам, «к нерешенной задаче – освобождению женщины»1371. Она писала: «По закону женщины получили все права, но на практике они все еще жили под старым игом. Неравноправные в семейной жизни. Порабощенные тысячей мелочей домашнего хозяйства»1372. При создании Женотдела при ЦК РКП(б) Коллонтай не предложили возглавить отдел, хотя именно она была автором этой идеи и предлагала ее еще в далеком 1906 году, затем на VII Апрельской партийной конференции в апреле 1917 года. На конференции предложение Коллонтай было провалено З. Лилиной и И. Арманд как «феминистский уклон», а в 1918 году идея создания особых женских структур в партии получила поддержку.
Первой заведующей Женотдела стала Арманд, после преждевременной смерти которой в сентябре 1920 года этот пост заняла Коллонтай, впрочем, тоже ненадолго (1920–1921). Участие Коллонтай в «рабочей оппозиции» послужило причиной ее отправки в 1922 году в почетную ссылку – торгпредом в Норвегию. Политического влияния в стране Коллонтай больше никогда не имела.
Ее деятельность на посту наркома вылилась в проведение профеминистской государственной политики, или политики государственного феминизма первых лет советской власти, когда вопросы в отношении женщин ставились как приоритетные государственные задачи. При Наркомате государственного призрения (с апреля 1918 года – Наркомате социального обеспечения) Коллонтай создала отдел по охране материнства и младенчества – Охранматмлад (учрежден 31 декабря 1917) и коллегию по охране и обеспечению материнства и младенчества. Политика этих структур строилась на том принципе, что охрана материнства как специфической функции женщины является прямой обязанностью государства. Также ею был создан Дворец по охране материнства, который, впрочем, сгорел, не успев открыться.
В целом политика первых лет советской власти была направлена на отказ от регулирования семейных отношений и контроля над женщиной. Отмена церковного и введение гражданского брака, который регистрировался в органах местной администрации, равные права супругов, право женщины оставлять в браке свою фамилию, признание законными всех детей, право на развод – все, о чем уже писалось выше, устанавливалось при самом непосредственном участии наркома Коллонтай.
Перерыв в ее государственной и партийной деятельности после ухода с поста наркома позволил ей сосредоточиться на теоретическом осмыслении проблем строительства советской гендерной политики. И она сделала это в развитии теорий марксизма и феминизма.
В работах этого периода Коллонтай обратилась к нерешенным проблемам русского феминизма: сексуальные и репродуктивные права женщин, освобождение женщины от ига патриархальной семьи и права на развод, аборт, рождение ребенка вне брака, не осложненные социальными последствиями. Коллонтай разрабатывала эту группу прав в самом радикальном ключе, считая, что на деле «советское брачное законодательство было не намного прогрессивнее других законов» и что «в этой области было еще много лицемерия и несправедливости»1373. Ее идеи о равноправном партнерстве в браке и необязательности его оформления, о ценности сексуальных отношений в жизни женщины (вариант эротической дружбы), об освобождении женщин от быта и делегировании материнских функций государству звучали очень радикально. В идеале отношения между женщиной и мужчиной должны были строиться на любви и товарищеских отношениях – «Эрос крылатый», по определению Коллонтай. Но и «бескрылый Эрос» (только сексуальные отношения) тоже имел полное право на существование.
Коллонтай сама признавала, что в вопросе новой сексуальной морали она была «самым радикальным крылом партии» и с ее идеями «горячо боролись многие товарищи по партии»1374.
Суть ее проекта женского освобождения, по мысли В. И. Успенской, состояла в том, чтобы в ситуации революционной ломки буржуазного строя при непосредственном участии самих женщин одним махом избавиться от тех структур, которые поддерживали «половое неравенство». Коллонтай мечтала направить революционный порыв женских масс на освобождение от патриархатных структур и норм общества: буржуазной семьи, морали, привязанности женщины к мужчине и к семье. Единственной обязанностью женщины было рожать детей и вскармливать их до яслей1375.
Она продолжила реализацию своих идей на посту заведующей Женотделом при ЦК РКП(б), где оказалась между двух огней плохо совместимых теоретических подходов (марксизма и феминизма) и двух взаимоисключающих практик. С одной стороны, советского и партийного строительства, с другой – попыток вписать в этот процесс женскую составляющую.
Александра Михайловна поддерживала ту установку своей партии, что массовое вовлечение женщин в общественное производство обеспечит решение «женского вопроса», и шла по пути «реализации равноправия женщины как единицы народного хозяйства и как гражданки в политической сфере, кроме того, с особым условием: материнство как социальная функция»1376. Она призывала работниц и крестьянок отдать свой труд и употребить свои гражданские права на благо Советской России и полной победы коммунизма. Коллонтай писала, что силы и здоровье женщин нужно беречь для коллектива, и потому активно поддерживала политику обобществления быта, которая как направление партийной работы была принята на VIII съезде партии в 1919 году.
О. А. Хасбулатова считает, что идеи освобождения женщин от «домашнего рабства» носили мифотворческий, упрощенный характер и что политика социализации быта также преследовала интересы государства, а не только женщин. Этот интерес, по мнению исследовательницы, просматривается в вопросах распределения продуктов среди населения и повышения производительности труда1377. Отметим, что политика социализации быта не имела проработанной теоретической базы, какая существовала благодаря феминисткам в отношении других женских проблем и интересов. Т. Ю. Журженко считает, что «государственный утилитаризм» Коллонтай в отношении женщин был порожден ее искренней верой в то, что впервые в истории интересы женщин и государства совпали1378.
Несмотря на приверженность упрощенной марксистской доктрине в решении «женского вопроса», Коллонтай пришла к выводу, что изменений в социальной структуре общества недостаточно для изменения отношений между мужчиной и женщиной, что должны произойти личностные изменения и в женщинах, и в мужчинах1379. Для женщины, по мнению Коллонтай, препятствием выступали культурные представления общества. Она пришла к выводу, что культурная революция для женщин не может ограничиться лишь преодолением неграмотности, что она связана со сложным процессом изменений представлений женщин о самих себе, о своих правах, своих возможностях и своей ответственности. Другими словами, Коллонтай обогатила теорию культурной революции, включив в нее как обязательную составляющую элементы теории сексуальной революции и новые для марксизма понятия «психология пола» и «половая мораль». Она считала, что женщине предстоит проделать большую работу над собой, чтобы получить свои права, для чего ей нужно отказаться от «типичных женских качеств», то есть измениться по мужскому образцу.
Коллонтай пришла или, скорее, вернулась к идее «новой женщины». О ней она впервые изложила свои представления в одноименной статье еще в 1913 году. «Новая женщина» не только была занята в общественном производстве и участвовала в политической деятельности, но и по-новому выстраивала свои сексуальные и семейные отношения. И тут оказалось, что «новая женщина» Коллонтай полностью совпадала с «новой женщиной» равноправок. В феминистском варианте «новая женщина» стремилась быть самостоятельной и независимой личностью, жить общечеловеческими интересами, боролась за свои гражданские права, выступала против двойной сексуальной морали и отказывалась играть второстепенную роль в обществе. Феминистка А. В. Тыркова, например, развивая эту тему, считала, что «новая женщина» должна бороться не только за свои политические и социальные права, но и за изменение морали, она должна вырабатывать новый женский характер1380. Тыркова призывала соратниц по движению работать над созданием общества, в котором женщины и мужчины были бы разными и равноценными членами общества. Для этого, по ее мнению, нужно подготовить общественные условия и психологию, заставить поверить и мужчин, и женщин в неизбежность и насущность равноправия1381. Расходилась Коллонтай с равноправками (да и то не со всеми) только в решении проблемы «разности – одинаковости».
Образ «новой женщины» работал в дореволюционной России, заработал он и в новых политических и экономических условиях, в другой социальной среде. В значительной степени этому способствовала женская коммунистическая пресса: журналы «Работница» (возобновлена в 1923), «Крестьянка» (издавался с 1922 по 2015), «Делегатка» (1923–1931), «Коммунистка» (1920–1930), «Общественница» (1936–1941). По сравнению с дореволюционными женскими журналами эти издания выходили огромными тиражами1382, и на их страницах женщина недавних социальных низов представала как субъект социальных действий и значимая участница грандиозных социальных процессов.
В 1920‐е годы «новая женщина» Коллонтай обогатилась идеей женщины – лидера социалистического строительства. По мнению С. Г. Айвазовой, «Коллонтай предлагала революционному государству сделать ставку на женщину как привилегированного партнера при создании новых форм общежития, нового коммунистического уклада»1383, к чему лидеры большевистской партии не были готовы. Скорее они были склонны рассматривать женщин как культурно отсталую и обремененную предрассудками массу.
Коллонтай стремилась сделать женское движение самостоятельным. Это было продолжением феминистской традиции и плохо согласовывалось с генеральной линией партии, и чем дальше, тем сильнее обрисовывался этот разрыв.
Развивая марксистский феминизм, Коллонтай ввела в марксистскую теорию категорию «пол» и тем самым сделала женскую проблематику значимой для социалистической теории1384.
Но Александра Михайловна положила начало и «сексуальной контрреволюции» (термин В. Райха), поскольку она рассматривала материнство как социальную обязанность женщин перед государством. В этой точке совершился поворот к политике государственного протекционизма и вмешательства в частную жизнь женщин и семьи, к политике принудительного материнства и прямому контракту женщины с государством. В этом виден возврат к ситуации поглощенности лица миром (Н. А. Бердяев) и личности – родом (С. Г. Айвазова). Легализация абортов в ноябре 1920 года, по свидетельству Коллонтай, произошла под давлением женских организаций и рассматривалась советским правительством как мера вынужденная и временная. Речь о праве женщины на выбор, на распоряжение своим телом не шла. Идея осознанного материнства, которую развивали равноправки, была оставлена за ненадобностью и со временем вытеснена из общественного, в том числе женского, сознания.
Так был заложен краеугольный камень женского подавления – решение проблем женщин государственной властью в рамках нового социального строя при отсутствии контроля со стороны женского движения. Последнее в виде делегатского движения упразднили в 1930‐е годы. Известная мысль, что в отсутствие общественных движений происходит огосударствление общественной жизни с неизбежным проигрышем граждан, подтвердилась в очередной раз.
Следствием сексуальной контрреволюции стало то, что «дарованные» права свелись к льготам и гарантиям материнских функций женщин. Политика государственного протекционизма не разрушала, а закрепляла отношения патриархатного типа, не создавала условий для развития женской личности. Семья оказалась в полной зависимости от государства. Политические права в государстве, существующем без выборов, утратили свое значение. Государство начало формировать новые отношения между полами, то есть новый гендерный порядок. По мысли Е. Здравомысловой и А. Темкиной, «советское государство выступало главным агентом создания и поддержания нового советского гендерного порядка, регулирующего отношения между государством, гражданами и гражданками»1385.
Нападки на саму Коллонтай и ее идеи начались в 1923 году. После потери ею статусных позиций в партии и отъезда в почетную ссылку в Норвегию появились статьи Б. Арватова, И. Лин и П. Виноградской1386. В этих текстах идеи Коллонтай грубо дискредитировались, а она сама подвергалась политическому шельмованию. Так, например, по мнению Виноградской, работницы вынужденно «проглатывали феминистский соус» в «писаниях тов. Коллонтай», хотя «их чуткое ухо не реагировало» на фальшивые ноты «иной среды и иного мира»1387.
Женотделы
Отделы по работе среди женщин (женотделы) пронизывали партийную структуру сверху донизу, от ЦК РКП(б) до низовых партийных комитетов. Вместе с тем они имели и горизонтальное подчинение и были созданы при областных, губернских, городских, уездных и районных комитетах партии. Отделы действовали с 1919 по 1930 год. Изначально их задачи были определены как трудовое раскрепощение работниц и крестьянок, развитие самодеятельности женского пролетариата. Затем сфера деятельности женотделов была сужена до распространения влияния партии на широкие слои беспартийных работниц и крестьянок путем их политического культурного воспитания, а также вовлечения женщин в партийное, советское, профсоюзное и кооперативное строительство и социализацию быта (создание яслей, столовых и так далее)1388. По мнению многих исследовательниц, это была политика трудовой мобилизации, для которой было необходимо «вырывание» женщин из семьи, так как они были дешевой рабочей силой1389.
12 декабря 1918 года вышла инструкция по работе среди женщин («Указания ЦК РКП(б) по вопросам организации работы среди женщин»), и ЦК сформировал комиссию для пропаганды и агитации среди женщин – структуры, которые также централизованно создавались на местах. В декабре 1919 года циркулярное письмо ЦК РКП(б) «Работа среди женского пролетариата» обязала все партийные комитеты создать отделы для работы «исключительно с женщинами».
Работа среди женщин велась строго централизованно. Партийные директивы определяли цели, задачи, средства работы, состав, численность женотделов, их компетенцию, отчетность и место в структуре органов власти. Н. Н. Козлова нашла в тверских архивах требования центра буквального соблюдения инструкций, для того чтобы «не получить неправильные женские организации на местах»1390. Показательно, что ЦК РКП(б) еще дважды пересматривал «Положение о женсоветах» (в 1921 и 1926 годах)1391 и четырежды рассматривал и утверждал «Положение о делегатских собраниях» (в 1923, 1925, 1927 и 1929 годах)1392.
Местные комитеты партии в Тверской губернии зафиксировали, что при создании женотделов других женских (рабочих) организаций на местах нет и что опереться в работе с женскими массами не на что. Партийные документы, по данным Н. Козловой, демонстрируют полную отчужденность работниц и крестьянок от публичной сферы. В то время как организации женщин среднего класса, хотя бы в виде дамских благотворительных комитетов, существовали практически во всех провинциальных городах. Отсутствие рабочих женских объединений лишний раз подтверждает вывод об отсутствии до 1917 года женского пролетарского движения. По мнению Н. Козловой, хотя работа большевиков среди женщин разворачивалась на голом месте, серьезного сопротивления она не встречала1393.
Коллонтай считала, что женсоветы должны вести работу под контролем партийного комитета, всегда помня, что на первом месте должны быть общие задачи партии. Вместе с тем при разработке идеологии женотделов она предполагала для них определенную автономию:
<право> выдвигать перед партией и советскими органами нужды и запросы женского трудового населения, содействовать развитию законодательства и изменению условий жизни работниц и крестьянок в духе всестороннего раскрепощения женщин1394.
Тем самым новые партийные женские структуры должны были брать на себя движенческие функции – институциональное представительство женщин как специфической социальной группы. Объективно они вставали на позицию, утверждающую, что женщины имеют свои общеженские проблемы внеклассового характера,
которые либо вытекают из особенностей женского пола <…>, либо связанные с особо неблагоприятным положением женщин, с фактической закрепощенностью их или неравенством1395.
Женотделы проводили женские митинги, конференции, делегатские собрания. Все эти формы работы использовались феминистками и в глазах населения были нормой.
По почину Женотдела с апреля 1920 года началась практика привлечения делегаток из работниц, крестьянок, домохозяек и служащих к практической работе в отделах исполкомов и их учреждениях. С 1921 года, после постановления СНК «О порядке привлечения работниц и крестьянок к работе в советских учреждениях», их стали привлекать к работе в судах и профсоюзных организациях. Делегатки, согласно квоте, избирались на общих собраниях на один год, в течение которого они занимались по программе, разработанной Женотделом и Агитационно-пропагандистским отделом ЦК партии. Делегатки должны были проводить идеи партии в жизнь и информировать партию о женских проблемах. Они проходили практику в советских органах (в отделах социального обеспечения, здравоохранения, образования исполкомов), в фабрично-заводских комитетах, в профсоюзных и партийных структурах. Они вели прием посетителей, проводили обследования, рассматривали жалобы. Многие из них после практики оставались на советской, партийной и профсоюзной работе. Год от года делегатское движение разрасталось: в 1922 году делегаток было 95 тысяч, в 1923/1924 – 208 700; в 1924/1925 – 378 200; в 1925/1926 – 500 тысяч, а в 1926/1927 – 620 тысяч1396. Так женское движение возродилось в виде делегатского движения.
Женотделы очень скоро расширили свои функции и действительно стали структурой, которая осуществляла институциональное представительство женщин и способствовала росту их самосознания и осмыслению ими своих интересов и проблем. Сохраняя просветительскую и информационную функции, они взяли на себя и контролирующие, и правозащитные роли. Женотделы защищали интересы женщин и стали специфической организацией, решающей их повседневные проблемы (трудоустройство, устройство детей в дошкольные учреждения), взаимодействующей с властями в случае неравноправного положения женщин на производстве, в связи с проблемами охраны женского труда и приема женщин в школы ФЗУ и так далее. Кроме того, женотделы ставили вопросы о привлечении делегаток к работе в советских и профсоюзных органах и об оплате труда в этих структурах. В этом они опирались на дополнения Центрального отдела работниц и крестьянок к тезисам товарища Зиновьева «Об улучшении советского аппарата и о борьбе с бюрократизмом»1397. С появлением безработицы в годы НЭПа женотделы перешли на «оборонительные позиции, чтобы защитить провозглашенное в 1917 году право женщины на труд1398.
В соответствии с планом работы на 1928–1929 годы отдел по работе с женщинами при ЦК ВКП(б) планировал проверить работу профсоюзов, коопераций и Советов по улучшению быта работниц, а также действия Наркомздрава и Наркомпроса по выполнению директив о мероприятиях по улучшению быта крестьянок и дать им новые директивы.
Женсоветы стремились к расширению собственных структур. В 1924 году были созданы комиссии по изучению и улучшению женского труда, которые контролировали вопросы охраны труда женщин и профессиональной подготовки женщин-работниц. Комиссии также противостояли вытеснению женского труда с производства1399 – во всем этом сказывались традиции и опыт женского и феминистского движения, которые еще не были забыты.
Женотделы далеко отошли от поставленных партией задач трудовой и политической мобилизации женщин, а потому давление на них было постоянным. Исследовательницы отмечают неприятие деятельности женотделов со стороны партийных и советских органов1400, которое было особенно сильно в 1920–1921 годах1401. Более того, некоторые комитеты партии на местах принимали самоуправные решения о ликвидации женотделов1402.
Высшие партийные инстанции регулярно обращались к теме женсоветов. Страсти вокруг женских структур в партии не утихали. Не успел XI съезд партии в 1922 году положить конец дискуссии о праве женотделов на существование1403, как уже XII съезд в 1923 году призвал к изживанию «феминистических уклонов» путем осуществления полного руководства работой женотделов со стороны парткомов и укомплектованию женотделов квалифицированными партработниками1404.
Несмотря на давление, сама работа женотделов подтверждает вывод Е. К. Костюшевой о том, что в Советской России имела место «своеобразная феминистская практика, осуществляемая на низовом уровне коммунистического женского движения» и что «инициативное поведение женщин по защите своих прав и интересов в 1920‐е годы было продолжением традиции, сформировавшейся в ходе развития либерального женского движения в России середины XIX – начала ХX века»1405.
Деятельность женотделов по формированию активного социального поведения женщин, включению их в производственную сферу и общественную жизнь (определенные нуждами трудовой мобилизации) сопровождалась процессами разрушения полоролевых установок патриархальной семьи и традиционных моделей поведения женщин. Участие в общественно-политической и экономической жизни повышало самосознание и самооценку женщин, они усваивали новые роли и преодолевали «внутренние препоны» (О. А. Шапир). «Раскрепощение» женщин проходило по феминистскому варианту. В отечественной историографии встречается мнение о «женской революции», происшедшей в 1920‐х годах под воздействием делегатского движения1406.
Объективно женотделы становились структурой, развивающей и продвигающей независимую женскую личность, ее экономическую и бытовую самостоятельность. В результате личностная самоидентификация активисток и участниц делегатского движения претерпевала серьезные изменения. Появились новые лидеры движения1407, многие из которых принимали участие еще в женском «буржуазном» движении.
Движение женщин переросло заданные ему рамки. Обсуждение и практика реформирования отношений в семье, построения брака на основах «новой морали», защиты достоинства женщин – все это позволяет говорить об очередном витке в развитии феминистских идей и практик под влиянием новых социально-политических условий в рамках марксистской идеологии и риторики.
Женсоветы реализовывали задачи, поставленные в свое время равноправками, в немыслимых для последних масштабах.
Самодеятельная инициатива в решении бытовых и производственных вопросов, расширение контролирующих функций, оценка проблем женщин как базовых и самоценных, созвучность с феминистскими установками о ценности женской личности как таковой если не в теоретической, то в практической плоскости – все это вступило в полное противоречие с партийными установками, что стало особенно заметно после 1929 года. Курс на ускоренную индустриализацию отодвинул на второй план проблемы отдельного человека и достойного быта. Заниматься социализацией быта у государства не было средств, как не было и понимания необходимости такой политики. Теперь это рассматривалось как азарт и перегибы первых революционных лет. «Женский вопрос» в СССР был объявлен решенным.
Постановление ЦК ВКП(б) «О реорганизации аппарата ВКП(б)» от 5 января 1929 года упразднило женотделы1408. Симптоматично, что в апреле того же года было образовано Управление лагерями, которое в ноябре 1930 года получило название Главное управление исправительно-трудовых лагерей и мест заключения – ГУЛаг. Вместо женотделов были созданы женсекторы при отделах агитации комитетов партии, а в 1934 году были закрыты и они. Секретарь ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович написал в своей статье, что женотделы закончили круг своего развития, перестали быть прогрессивным центром и стали «тормозящим», что женщин в советских, профсоюзных, фабрично-заводских комитетах достаточно1409.
Ликвидация женотделов была неожиданной. Журнал «Коммунистка», редактором которого была Н. К. Крупская, как орган отдела по работе с женщинами при ЦК ВКП(б) (в который был переименован Женотдел) был закрыт в одночасье, несмотря на то что подписка на новый, 1930 год уже была завершена. Последняя заведующая «женским» отделом А. В. Артюхина считала, что женщин еще совсем недостаточно во всех структурах общества: в партии их было только 13,5%, в промышленности – 29% (против 30,4% в 1913 году), среди учащихся рабфаков – 30%1410. Но это уже никого не интересовало.
Закрытие женотделов – знак свертывания демократии в стране. Они воспринимались как крайне радикальный проект даже в начале революционных преобразований, а в ситуации концентрации власти – особенно. Женщины в СССР так и не стали действующим коллективным субъектом, защищающим свои интересы и привносящим в политику свою субъектность, хотя благодаря женскому и феминистскому движению они были на пути к этому. В. И. Успенская права: реализация идей Коллонтай не отвечала возможностям общества, а деятельность женсоветов – потребностям нового, но все еще патриархатного государства, осознавшего выгоды массового вовлечения женщин в социалистическое строительство1411. Сбылся прогноз А. А. Кальманович, которая на женском съезде в далеком 1908 году предупреждала, что «грядущий социализм будет мужским социализмом»1412 и цена ему будет не больше, чем существующему царскому режиму, если женщины уже на этапе создания демократических оснований жизни не войдут во власть на том уровне, чтобы принимать решения, не поймут, как это важно.
По данным Е. К. Костюшевой, в Петрограде в годы нэпа (1921–1925) появились новые самостоятельные женские организации и возродились некоторые старые: «Общество содействия женскому сельскохозяйственному образованию», Российская Лига женщин, Ассоциация культурных женщин. Они ставили перед собой задачи не коммунистического строительства, а развитие самосознания женщин и улучшение бытовых условий, занимались культурной работой среди женщин. В этом нет ничего удивительного. Повторимся, что в России (в первую очередь, в столицах) усилиями женского и феминистского движения была сформирована потребность и уже сложилась традиция деятельного решения женщинами своих проблем через движение, основанное на признании собственной женской коллективной идентичности, на осознании своих гражданских прав, на выдвижении своих требований и на контроле за деятельностью правительства. Эти объединения уже никак не могли влиять на политику и вскоре прекратили свое существование.
Понятия «женское движение», «феминизм», «женские интересы», «женские права», «женская культура» в советской пропаганде, а затем и в социальных и гуманитарных науках были опорочены. Наследие русского феминизма было прочно забыто. Традиция защиты женщинами своих прав прервана.
Движение жен хозяйственников, инженеров и техников тяжелой промышленности, появившееся изначально при Наркомате тяжелой промышленности в 1934 году, никак не может рассматриваться как самодеятельная и самостоятельная инициатива женщин. Оно так же, как и делегатское движение, было запущено «сверху» и не имело ни малейшего шанса выйти на уровень самостоятельного развития. В органе движения – журнале «Общественница» – «вдохновителем движения жен» был назван нарком тяжелой промышленности С. Орджоникидзе. Журнал принадлежал наркомату и пестрел портретами Орджоникидзе и других комвождей. Вслед за движением жен ИТР появилось движение жен командиров, жен стахановцев, жен работников здравоохранения, легкой и пищевой промышленности, жен слушателей Промакадемии, жен писателей, художников и так далее. Это был отход от идеи женщины как полноценного социального субъекта. Идеи не столько феминистской, сколько либеральной в самом широком смысле слова.
Женщины в этом движении позиционировались как второстепенный, зависимый от своего матримониального статуса элемент. Цель движения жен была чисто утилитарной: мобилизовать неработающих женщин на исполнение задач, поставленных партией перед их мужьями. «Наше движение помогает решению задач, поставленных вождем народов товарищем Сталиным», – писала жена директора Кривожстроя и председательница совета жен ИТР на Кривожье Е. Э. Весник1413. Официально женам ИТР отводилась деятельность по повышению общей «культурности» рабочих, но на деле жен-домохозяек через общественную работу привлекали в производственную сферу как дополнительный трудовой резерв. Это подтверждает начавшееся в ответ на решения XVIII съезда ВКП(б) в 1939 году движение жен-домохозяек за освоение производственных профессий и переход на производство1414.
Нет сомнений, что в рамках этих проектов появлялись и воплощались самостоятельные и оригинальные женские инициативы. Но сами эти движенческие проекты были имитацией. Они наглядно демонстрировали приоритет партийной идеологии коммунистического строительства и отсутствие собственной идеологии женского движения, отрицали существование специфических женских проблем и женщин как самостоятельных субъектов социальных действий. Они подчиняли женскую инициативу классовым задачам, манипулировали женщинами и эксплуатировали их энтузиазм под видом движения. Эти имитационные движения прекратили свое существование к началу войны, в 1941 году.
Новый всплеск советского феминизма произошел в годы застоя. Это было неожиданно на фоне общественно-политической пассивности женщин в СССР. В 1979 году в Ленинграде тиражом десять экземпляров вышел самиздатовский альманах «Женщина и Россия». Это была инициатива Татьяны Мамоновой, Юлии Вознесенской, Татьяны Горичевой и Натальи Малаховской.
По словам Н. Малаховской, она и ее подруги не знали, что такое феминизм, им это объяснила лидер группы Т. Мамонова1415. Авторы издания оперировали понятием «женский вопрос» и в редакционной статье утверждали, что он – «существеннейшая часть общей борьбы за обновление мира»1416. Авторки отрицали советский опыт решения «женского вопроса», результатом которого явилась подмена женского освобождения изощренной и завуалированной формой эксплуатации и дискриминации.
Альманах, несмотря на микроскопический тираж, произвел сильное впечатление на власть и вызвал резкую реакцию. В альманахе были опубликованы статьи о реалиях женской жизни в Советском Союзе (положение в роддомах, процедура аборта, женские колонии, пятирублевое пособие одиноким матерям), об общей униженности женщин в советском обществе и об отсутствии репрезентации женщин в советской культуре. Были включены и рассуждения о женской культуре, которые привели авторок к поиску своей женской идентичности.
Участницы альманаха подверглись запугиванию, обыскам и травле со стороны КГБ. Издательниц предупредили, что в случае продолжения работы над альманахом их арестуют. Самой страшной угрозой, по словам Малаховской, было то, что у них отнимут детей. Поэтому было принято решение начать издавать новый журнал – «Мария».
1 марта 1980 года организаторы и авторы журнала провели конференцию, на которой основали клуб «Мария». Первый номер журнала был арестован в макете, но потом воссоздан и, перепечатанный на машинке и переплетенный вручную, увидел свет. Группа начала работу над вторым номером.
Первая редколлегия в составе Татьяны Мамоновой, Татьяны Горичевой, Юлии Вознесенской и Натальи Малаховской была выслана из Советского Союза летом 1980 года. Но вокруг журнала уже сложился свой круг поддержки, своя рабочая группа в лице Татьяны Беляевой, Натальи Мальцевой (Вера Голубева), Ксении Ротмановой (Клавдия Романова), Галины Григорьевой (Галина Хамова), Елены Шаныгиной (Елена Дорон), Натальи Лазаревой, Натальи Лукиной, Аллы Сарибан и Софьи Соколовой. Эти женщины также подверглись репрессиям со стороны властей. Одни из них вынужденно покинули страну (в общей сложности выслали семерых), другие потеряли работу. Наталью Лазареву дважды арестовывали, она была осуждена и провела в заключении в общей сложности около пяти лет. Журнал прекратил свое существование в 1982 году.
Ленинградские феминистки идентифицировали себя не как феминисток, а как диссиденток. Они понимали феминизм как запрет на проявление «женского», как формирование женщины по мужскому образцу. Феминизм у них ассоциировался с советским строем и советским женским движением, против которого они выступали как диссидентки. Но и в диссидентском движении они остро чувствовали отношение к женским проблемам как второсортным: активисты-мужчины хорошо понимали взрывоопасность «женских» идей. Собственно, проект женского журнала начался с того, что мужская диссидентская элита не пускала женские материалы на страницы таких самиздатовских изданий, как «Часы» и «37».
Ленинградские диссидентки писали о потребности «развития женщины во всей красоте и полноте ее пола», о необходимости противостоять «рабству большевистского гермафродизма»1417. Они считали, что духовное возрождение женщины – наиважнейшая задача для всего общества, а потому проповедовали демократизм, любовь и ненасилие, разгосударствление частной жизни. Это позволяло им считать, что они занимаются проблемами социальными и правозащитными. Тем самым ленинградские активистки продолжили теоретическую традицию тех русских феминисток, которые призывали к равенству в различии.
Издательницы «Марии» были художницами, писательницами, поэтессами, философами, тесно связанными с андеграундом – движением против официальной культуры. Своим творчеством они вписывали в культуру женское видение мира. На страницах «Марии» они утверждали, что страна находится на краю нравственной, духовной и даже физической гибели из‐за попрания женских ценностей1418. По сути, ленинградские диссидентки воспроизвели идеи русских равноправок о женской культуре, ничего о них не зная. Новое женское самосознание заявило о себе через альтернативную, неофициальную культуру. Это было проявление новой коллективной женской идентичности, нулевой фазой, латентным этапом движения, которое усилиями КГБ было предотвращено.
Так советский феминизм стал феминизмом диссидентским, что было логичным завершением проекта освобождения женщины при социализме. С. Г. Айвазова определила этот всплеск советского феминизма как реакцию на «советскую эмансипацию»1419.
В ситуации перестройки традицию женского самиздатовского журнала продолжила Ольга Липовская, которая в 1988–1991 годах издавала в Ленинграде журнал «Женское чтение». Липовская была знакома с феминистской теорией и прямо написала в редакционной статье, что «журнал будет освещать и популяризировать феминизм»1420.
Феминизм вновь появился в России в ситуации агонии социалистического строя и на новом витке своего развития вылился в диссидентскую и правозащитную деятельность.