Но как этого достичь? Для парижских секций средством для этого явилось вооруженное восстание. Вызвать такое восстание в низших слоях населения стало считаться поэтому главнейшей задачей революционеров. Но чем объяснялась победоносная сила парижского восстания? Тем, что парижские массы, находившиеся в самом яростном революционном возбуждении, всей своей массой и с необузданной яростью обрушились на противника, который был мал числом и не обладал превосходным вооружением. Но когда вечное возбуждение масс перешло в усталость, и когда против них выступила превосходившая их армия, — универсальное средство восстания перестало действовать.
Позднейшим последователям террористов 1793 г. и якобинских клубов пришлось иметь дело с сильным правительством, опиравшимся на надежную армию. А тем временем процесс производства шел своим однообразным ходом все дальше и дальше, не нарушаемый никакими насильственными событиями, которые могли бы возбуждающе подействовать на рабочий класс. Тупая повседневность гасила в массах всякое стремление к буре и натиску.
Такого рода положение должно было бы совершенно убить всякую мысль о восстании, если бы ее все снова не пробуждало противоречие между столь великим прошлым и столь печальным настоящим. Но, в общем, только немногие, исключительно смелые или одаренные пылким воображением личности приходили к попыткам организовать новое восстание.
Этому способствовала вера в то, что массы, вообще говоря, всегда склонны восставать, и что если они спокойны, то только потому, что не хватает должного толчка. Заговорщики не замечали коренного различия между 1793 г. и своим временем. Тогда массы толкали вождей к восстанию. Теперь вождям приходилось толкать массы на это.
Различие в вооружении заговорщиков и армии было слишком велико, чтобы заговорщики этого не видели. Но они надеялись преодолеть это препятствие предварительной подготовкой восстания, накоплением оружия и неожиданностью выступления. Этим они надеялись застигнуть армию врасплох, и, добившись в первый же момент некоторых успехов, увлечь за собой массы, и силой их натиска либо перетянуть колеблющуюся часть солдат на свою сторону, либо уничтожить их.
Для всего этого необходима была тайная организация. т. е. заговор в целях устройства восстаний.
Первый такой заговор имел место уже в 1796 г. Это был организованный Бабефом тайный союз «равных», своевременно открытый правительством и без особого труда залитый кровью его основателей (1797 г.).
Некоторым участникам этого заговора удалось спастись. Они остались верны своим убеждениям, и не в малой степени способствовали тому, что идея подготовки — путем тайных обществ — восстаний для свержения правительства и завоевания политической власти не умерла и приобретала новых сторонников.
Парижские заговорщики, пытавшиеся продолжать политику якобинцев на совершенно изменившейся тем временем почве, получили поддержку в Италии. Там возник ряд заговоров, руководившихся национальными интересами и стремившихся — после свержения Наполеона — к свержению Габсбургов и их союзников. «Карбонарии» сделались прообразом двух подобных организаций и в Париже, где они, впрочем, все больше и больше стали приобретать социалистический характер. В период между 1830 и 1848 г. эти тайные союзы, отчасти под руководством Бланки, стали приобретать все большее влияние на пролетарское мышление во Франции, несмотря на все поражения, которыми оканчивались обычно вызванные ими восстания.
Заговорщики выработали своеобразный тип революционера. Удача заговора требовала строжайшей конспирации и железной дисциплины. Член организации не должен был знать тех, кто стоял во главе ее. Руководящий комитет не избирался членами организации, а сам себя организовывал; затем, он подбирал себе помощников и агентов, которые уже в свою очередь вербовали членов, для которых состав комитета оставался тайной, чтобы не могло быть предательства. Слепое повиновение никому не известному, никем не контролируемому комитету, — таково было первое условие для вступления в члены заговорщической организации. Столь же важны были также железная сила воли и умение быть беспощадным. Заговорщик не только постоянно рисковал своей собственной жизнью, но и в любую минуту должен был быть готов к тому, чтобы пожертвовать чужой человеческой жизнью, вредившей делу. Ясность взглядов и умение разбираться в политических и социальных вопросах, напротив, для рядовых членов вовсе не были нужны. Это относилось исключительно к компетенции руководящего комитета, в руки которого заговорщики отдавали свою судьбу. Дух критики даже специально изгонялся, ибо дискуссии и споры в недрах тайного общества, или сомнение в мудрости руководителей были абсолютно не нужны. Лозунгом заговорщиков было: все или ничего. Ведь если им не удастся первым же ударом свергнуть правительство, то их ожидает смерть. Постепенное движение вперед для них невозможно. Первый же шаг должен привести либо к гибели, либо к победе.
Такова была психология заговорщиков, и заговоры были единственной формой оппозиции боевой части пролетариата на континенте Европы, начиная с поражения французского террора и вплоть до 40-х годов прошлого столетия.
Тем не менее, в большинстве заговоров пролетарии не играли решающей роли; по меньшей мере, столь же видную роль, как и промышленные рабочие, играли в них интеллигенты, преимущественно, студенты, адвокаты без клиентов, врачи без практики, журналисты без читателей и т. п.; коротко говоря, представители всякого рода богемы. Студенты, происходившие, главным образом, из среди буржуазии, воспроизводили в сущности политику последней, но только с большим радикализмом и задором, ибо горький опыт жизни, дела и семейные заботы не приучили их еще к осторожности. В настоящее время в Германии такие студенты образуют самое крайнее крыло немецких националистов, но в то время, во Франции, буржуазия была оппозиционна, студенты были настроены очень революционно, и из их среды выходила значительная часть заговорщиков. Для большинства из них это было лишь короткой, переходной стадией, юношеским увлечением, которое проходило, когда они начинали получать звания и чины. Но некоторые оставались верны своей молодости и превращались в профессиональных заговорщиков.
Как ни малы были в общем знания большинства этих интеллигентов, они все-таки стояли в этом отношении выше рабочих и чувствовали себя поэтому прирожденными вождями рабочего класса.
Но была другая разновидность рабочей оппозиции, которая была гораздо менее зависимой от руководительства интеллигенции. Эта разновидность возникла в Англии, где для открытого движения и организации масс были на лицо лучшие предпосылки. Изучение этого движения и этих организаций, в той же мере, что и изучение истории французской революции и ее предшественников, привело Маркса и Энгельса, с самого начала понявших значение чартистов и профессиональных союзов, к пониманию классовой борьбы. Они поняли, что великая борьба пролетариата вызывается социальными условиями, в которых он живет. Историческое значение получают только те выступления пролетариата, которые стихийно порождаются существующими социальными противоречиями. Задача передовых борцов пролетариата, социалистов, состоит не в том, чтобы при помощи своей инициативы насильно толкать пролетариат на борьбу, но в том, чтобы сообщать единство и планомерность борьбе пролетариата, вырастающей из условий его жизни. Для этого социалисты должны выяснить рабочим сущность общественного строя, задачи, которые он им ставит, средства для разрешения этих задач, — и организовывать и концентрировать их силы на том, что в каждый данный момент является необходимым и достижимым.
С этой точки зрения самым важным для движения является массовая организация и массовая агитация. А это достижимо не в заговорщических кружках, а путем легальной работы. Всякая такая возможность, как бы она ни была ничтожна, должна быть использована.
Освобождение масс зависит от них самих, от их способностей. Никакой диктаторски командующий комитет не может привить массам эти способности, массы должны их приобрести сами. Конечно, социалисты должны им в этом помочь, но это только значит, что социалистам нужны прежде всего сознание и ясность. Ясность же не достижима без дискуссии, а способность к самоосвобождению — без привычки к самоуправлению, т. е. без демократии.
Поэтому, даже в тех государствах, где еще нет демократии, где нет возможностей для открытой организации и пропаганды, и где рабочие могут организоваться только нелегально, — даже в таких государствах рабочие организации, с точки зрения марксизма должны строиться не на началах диктатуры, а демократически, — с гарантией исчерпывающей дискуссии.
В момент, когда Маркс и Энгельс пришли к этому заключению, они были еще проникнуты якобинскими представлениями в том смысле, что хотя они освобождение пролетариата и ставили в зависимость от его самостоятельности, массовой организации и массового действия, но в то же время полагали, что революционеры, будучи меньшинством в народе, могут завоевать политическую власть в государстве и подчинить ее своим целям.
Впоследствии они отказались от этой точки зрения. Но еще до этого они решительно выступали против тактики заговоров для устройства восстаний. Под их влиянием «Союз Коммунистов», который с 1848 г., в качестве преемника «Союза равных», был заговорщическим обществом, постепенно отказывался от своих заговорщических форм. И когда он в 1847 г. совершенно отказался от заговорщичества, Маркс и Энгельс вступили в число его членов.
Долгое время противоречие между новым учением о классовой борьбе и старым бланкизмом не могло обнаружиться во всей своей силе. Буря 1848 г. быстро пронеслась мимо, а в годы реакции все проявления пролетарской деятельности были подавлены.
Но лишь только возник первый Интернационал, как указанное противоречие между обоими методами немедленно сказалось. Французская Империя, несмотря на все свои старания сделать невозможным всякое пролетарское движение, все же вынуждена была предоставить некоторую — правда, очень небольшую — свободу деятельности профессиональным союзам. Этим немедленно постарались воспользоваться интернационалисты — во Франции к ним принадлежали, главным образом, сторонники учения Прудона, — которые обратили все свои силы на основание профессиональных союзов. Бла