кие тенденции оставшейся еще в городах части рабочих.
Помимо этого, большевики сильно ошибаются, полагая, что можно произвольно отделить экономику от политики, и что им удастся спасти себя, делая одни только экономические уступки, или что экономические уступки являются средством для того, чтобы избежать политических уступок.
Для того, чтобы Россия могла выйти из своего теперешнего критического состояния, ей совершенно необходимо заграничная помощь, заграничный капитал. Золотой запас приходит к концу, а экспортные возможности России в форме продуктов минимальны. Только заграничный заем может дать им действительную помощь.
Но заем капиталисты могут дать лишь такому правительству, в прочность которого они верят. Они ничего не имеют против диктатуры и абсолютизма и охотно оказывают ему кредит, если уверены, что он удержится у власти. Но по отношению к коммунистической диктатуре они этой уверенности не имеют, и потому большевикам вряд ли удастся получить сколько-нибудь значительный заем на приемлемых условиях. Правительство, не опирающееся на преемственную связь или на традицию, а вышедшее из революции, не может получить кредита, если оно не в состоянии опереться на стоящее за ним большинство свободно избранного народного представительства.
С другой стороны, для восстановления России необходим не только заграничный капитал. Большевистский режим распылил почти весь тот запас квалифицированных рабочих, который накопился в России за последнее полвека промышленного развития. Теперь везде огромный недостаток в квалифицированных рабочих, и это является, пожалуй, наиболее крупным препятствием для возрождения русской промышленности. Этот недостаток квалифицированной силы будет болезненно ощущаться даже и тогда, когда сырья и топлива будет в изобилии. России столь же необходимы заграничные квалифицированные рабочие, как и заграничный капитал. Но эти рабочие еще меньше, чем капиталисты, захотят ехать в Россию, поскольку там не будет демократического режима. Или Ленин, Троцкий и Бухарин полагают, что рабочие, привыкшие к западно-европейской культуре и свободе, охотно полезут в ад нынешних русских городов, из которого без оглядки бегут и русские рабочие, не слишком избалованные всем прошлым развитием при царизме? Русские большевики, из которых многие в свою бытность в эмиграции подолгу живали в Западной Европе, очевидно плохо изучили западно-европейских рабочих, если они полагают, что последние когда-либо примирятся с мерзостью всяких «Че-ка»; что они согласятся участвовать в профессиональных союзах, в которых им придется «держать язык за зубами», и в которых правление будет назначаться правительством; что они согласятся удовлетвориться чтением одних только правительственных газет и безропотно подчинятся всем бесчисленным стеснениям со стороны правящей бюрократии, Только рабочие с рабской душой могут себя хорошо чувствовать в современной России. Кто до сих пор устремлялся из заграницы в Россию, так это литераторы и т. п. интеллигенты, которые попадали в свиту диктаторов, образуя там слой привилегированных и паразитов. Рабочие же, которые, будучи соблазнены заманчивыми описаниями насквозь изолгавшейся прессы, отправлялись, в Россию, чтобы там жить трудом своих рук, почти все через короткое время возвращались обратно.
Россия крайне нуждается в заграничных квалифицированных рабочих, но она не сможет их получить, пока не перейдет к демократическим формам общежития.
Таким образом, то, чего большевики хотят достигнуть при помощи экономических уступок, не может быть достигнуто, если к ним не прибавить еще и уступок политических.
С другой стороны, если бы даже и удалось без политических уступок привлечь в Россию достаточно много капиталов и рабочих для того, чтобы восстановить промышленность, то, в связи с этим, произошло бы такое усиление мощи рабочего класса, что его давление в сторону демократизма сделалось бы непреодолимым. Тем более, что тогда, благодаря усилившемуся товарообмену между городом и деревней, значительно окрепло бы и демократическое движение среди крестьян. Народные массы в России, потеряв свое доверие к коммунизму и к его диктатуре, потребуют самодеятельности и самоуправления.
Таким образом, экономические и политические уступки оказываются взаимно обусловленными и тесно связанными друг с другом. Теперь еще нельзя предвидеть, удастся ли элементам, стремящимся к демократии, во время принудить большевизм к таким уступкам, которые обеспечили бы мирное утверждение демократии и установление пролетарско-крестьянского режима, какой существовал, например, в Грузии до разбойничьего нападения большевиков. Или же большевики с присущим им заядлым упорством будут отвергать всякого рода политические уступки до тех пор, пока все демократические элементы будут столь основательно уничтожены, что после неизбежного падения большевиков останется место лишь для белой диктатуры или анархии в самых ужасных формах.
Так или иначе, долг европейских социалистов ясен. Для того, чтобы предотвратить грозящую белую диктатуру и анархию, они должны поддерживать не большевизм, а элементы демократического социализма, противодействующие большевизму. Большевистская диктатура уничтожила все те экономические предпосылки социализма, которые уже успели развиться в России. Победа же демократии обеспечила бы по крайней мере хотя бы постепенное восстановление этих предпосылок. Если демократии не удастся вынудить у коммунизма уступок, тогда несчастному русскому народу предстоит полоса самого жестокого и мрачного варварства, которому большевистская диктатура проложила путь.
Эта судьба диктатуры в России сильно дискредитировала лозунг диктатуры пролетариата, воспринятый в свое время Марксом и Энгельсом.
Без лозунгов в политике также мало можно обойтись, как в науке без абстракций. Было бы слишком утомительно и скучно, если бы политики стали каждый раз подробно разъяснять все элементы своего мышления. Им приходится поэтому подчас концентрировать их в ряде отдельных светящихся точек — лозунгов, которые ярко освещают всю их политику. Но это годится только тогда, когда лозунги столь ясны и недвусмысленны, что они вызывают у слушателя или у читателя те же ассоциации мысли, которыми проникнут выдвигающий их оратор или писатель. Если этого нет, то лозунги не освещают, а затемняют, порождают недоразумения и путаницу.
Лозунг диктатуры пролетариата с самого начала именно тем и страдал, что его можно было толковать в самом разнообразном смысле.
Маркс и Энгельс никогда, впрочем, не выдвигали этого лозунга на первый план, а упоминали о нем лишь мимоходом. Его нельзя найти ни в одном из их программных заявлений, его нет также и в Коммунистическом Манифесте, хотя в тот момент, когда они его писали, они во многих отношениях стояли ближе к бланкистскому мышлению, чем позже. В нем говорится все время лишь о «господстве» пролетариата. Так, между прочим, в главе «Пролетарии и коммунисты» говорится следующее:
«Первым шагом рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии.
Пролетариат воспользуется своим политическим господством для того, чтобы постепенно отобрать у буржуазии весь капитал, сосредоточить все средства производства в руках государства, т. е. организованного в господствующий класс пролетариата, и как можно больше увеличить производительные силы».
Таким образом, Маркс и Энгельс говорят в «Манифесте» лишь о господстве пролетариата, а не о его диктатуре. По-видимому, они сами чувствовали, что слово «диктатура» допускает слишком много неверных толкований. И эта возможность не позволяла и нам употреблять это слово в нашей агитации среди масс, не знакомых с нашей программой, с нашим учением. Теперь к этим соображениям прибавился еще один серьезный аргумент. Политические лозунги почерпают свое значение гораздо больше из истории, чем из словаря. История сделала слово о диктатуре пролетариата отличительным признаком большевизма, и в глазах массы этот признак столь же неразрывно связан с большевизмом, как и название «коммунисты».
Маркс и Энгельс в свое время также называли себя коммунистами, и тем не менее каждый, кто познал пагубность большевистских теорий, будет резко протестовать против смешения Маркса с большевиками. Подобно этому, мы имеем и все основания отказаться теперь от употребления слова «диктатура пролетариата», тем более, что последнее всегда было противоречивым, и до самого 1917 г. играло известную роль лишь в полемической, а не в агитационной литературе марксизма. Для нас совершенно достаточно Коммунистического Манифеста, который ни словом не упоминает о диктатуре, а говорит лишь о господстве пролетариата на основе завоеванной революцией демократии.
V. Трудовая повинность
а) Недостаток рабочей силы
Мы уже видели, что одной из главных болезней крупной промышленности в России является потеря большого числа квалифицированных рабочих. Сами большевики на это постоянно указывают. Так, в упомянутом уже докладе Бухарин пишет: «На фабриках остались только худшие элементы».
Он не указывает, в каком отношении эти рабочие «хуже», являются ли они менее производительными в хозяйственном отношении, или же политически менее приверженными к большевизму. По-видимому, он имеет в виду обе стороны.
Самый этот факт он объясняет приблизительно так же, как и я. Он говорит:
«Рабочие у нас голодают потому, что затормозилось товарообращение между городом и деревней. Это экономическое явление имеет свои социальные последствия. Раз положение крупной промышленности столь скверное, то рабочие ищут выхода своими собственными силами; на больших металлических заводах они, например, изготовляют мелкие предметы потребления, которые потом продают в свою пользу. Подобными методами пролетариат сам себя деклассирует. Если рабочий, благодаря указанным фактам, оказывается заинтересованным в свободной торговле, то он и чувствует себя