«В своей посвященной большевизму книжонке, которая вся состоит из 154 страниц, Каутский подробно излагает, чем питались наши отдаленные человекоподобные предки и высказывает предположение, что они, преимущественно питаясь растительной пищей, дополняли ее по временам небольшими животными, гусеницами, червями, пресмыкающимися и т. п., а иногда и небольшими птицами (см. стр. 85). Словом, никак нельзя было предположить, что от столь высокопочтенных и по-видимому склонных к вегетарианству предков произойдут столь кровожадные потомки, как большевики. Вот на какую солидную научную основу Каутский поставил этот вопрос».
Это звучит очень забавно, но Троцкому, по-видимому, совсем не смешно, ибо вслед за этим идет взрыв бешеной ярости:
«В данном случае, как это нередко бывает с произведениями подобного рода, за академической схоластической внешностью скрывается злобный политический памфлет. Это одна из самых лживых и бессовестных книг».
Этот взрыв ярости меня не трогает, но я считаю нужным сказать несколько слов о моем методе, который Троцкий пытается высмеять в юмористическом введении к своей сердитой брани.
Я понимаю исторический материализм в том смысле, что человек, подобно всем другим живым существам, определяется условиями своей жизни, причем естественные условия не претерпевают заметных изменений на протяжении периода, охватываемого человеческой историей, так что все изменения, происходящие в человеке и, в частности, в тех проявлениях его существа, которые наиболее подвержены изменениям, т. е. в его духовных способностях, склонностях и функциях, — обусловливаются в конечном счете изменениями его экономических условий, подчас крайне быстро изменяющихся в ходе истории.
Форма, которую организм или какое-либо свойство последнего принимает под влиянием определенной среды, зависит не только от этой среды, но и в столь же сильной степени от той формы, в которой организм или это свойство вступили в эту среду. Данная тропическая степная равнина оказывает свое воздействие на льва и на газель, на ехидну и на навозного жука, но на каждого по-иному.
Поэтому, для того, чтобы понять влияние определенной исторической среды на человека, нам необходимо знать, каков был этот человек до его вступления в данную среду. И для того, чтобы добиться исчерпывающего объяснения, нам подчас приходится возвращаться к самой первобытной древности, к временам, которыми не даром так сильно интересовались и наши великие учителя.
Так, напр., сущность человеческой морали и ее превращений совершенно немыслимо, по моему мнению, постигнуть, если не начать с первобытного человека и его предков. А в настоящий момент, в эпоху, когда кровопролитие и убийство сделалось, благодаря, между прочим, и некоторым социалистам, повседневным явлением, исследователь не может пройти мимо вопроса, объясняется ли это явление атавизмом, — возвратом к первоначальной человеческой природе, все сильнее и сильнее пробивающейся наружу, — или же лишь влиянием необычайных обстоятельств.
Такого рода проблема может иному военному министру показаться в высокой степени ненужной и курьезной, но я, к сожалению, никак не могу отказаться от своего метода.
В этом меня, впрочем, укрепляет и то обстоятельство, что и сам Троцкий оказывается вынужденным в дальнейшем ходе своих рассуждений, забраться «в глубь времен». Он лишь делает это более аподиктично, не обременяя себя обилием доказательств, и потому ему достаточно одной строки там, где мне приходится потратить несколько страниц.
Вся сумма его доказательств в пользу положения, что принуждение к труду вызывается необходимостью, исчерпывается следующей поразительной зоологической максимой:
«Можно сказать, что человек является порядочным ленивцем (стр. 109)».
И это все. На столь тацитовскую краткость я, признаться, не способен, так что мне придется несколько подробнее остановиться на этом изречении, способном возрадовать сердце любого рабовладельца.
Согласно современной теории развития, все равно дарвиновского или ламарковского толка, человек происходит от обезьяноподобных предков. Обезьяны же, как всем известно, являются чрезвычайно подвижными и неусидчивыми существами. Условия их жизни заставляют их пребывать в постоянном движении, как в целях добывания пищи, так и для защиты от хищных зверей.
Органы каждого животного приспособлены к условиям его существования. Функционирование их в форме, унаследованной от предков, принадлежит к жизненным потребностям организма. Упражнение этих органов доставляет удовлетворение, а всякая помеха в этом отношении является тягостной. В этом смысле работа, т. е. деятельность, направленная к добыванию всего нужного для жизни и к защите жизни, составляет часть жизненного процесса животного и является для него потребностью, а не чем-то ненавистным.
Изменение этого положения начинается лишь с момента создания орудий, т. е. искусственных органов, при помощи которых человек удлиняет и усиливает свои естественные органы, возвышаясь этим над миром животных. Употребление этих искусственных органов может действительно вызвать необходимость таких действий, которые отнюдь не совпадают с унаследованными функциями естественных органов и потому могут вызвать неприятные эмоции.
Однако, это отнюдь не необходимо и имеет место лишь вначале культурного развития, и то в редких случаях. В этот период, искусственные орудия, подсобные предметы, оружие, служат по большей части лишь для того, чтобы с большей интенсивностью и с большим успехом выполнять унаследованные, доставляющие удовлетворение, движения. Так, напр., бывает, когда к охоте на мелких зверей присоединяется, благодаря новому оружию, и охота на более крупных. Или когда становится легче бороться против хищников, к которым относятся, конечно, не только звери, но и члены чужого человеческого племени, в виду того, что оружие придает и животным, питающимся растительной пищей, органы, свойственные обычно лишь хищным зверям.
Но у живого существа имеется потребность не только в пище или в защите своей жизни, ему нужны также и приятные ощущения его органов чувства. Даже у животных имеются эстетические ощущения: им нравятся определенные звуки, цвета, формы. Развитие техники дает человеку возможность искусственно вызывать у себя и у себе подобных такого рода приятные эмоции, украшая свое тело, свою одежду, свою утварь, свое оружие и свое жилище, хотя бы это была лишь пещера, приятными для его глаза красками и формами и изобретая инструменты, издающие приятные для его уха звуки.
К нормальным деятельным функциям живого существа принадлежит также и наблюдение окружающей его среды и раскрытие тех причинных связей, от которых зависит его благополучие, так напр., распознавание признаков близости живой добычи, пастбища или врагов, умение определять наступление изменений в погоде, и т. д.
Открытия и изобретения, являющиеся сами результатом наблюдения связи между определенными причинами и действиями, в свою очередь дают толчок и возможность к открытию других подобных взаимоотношений.
Таким образом, по мере технического развития, наряду с зачатками художественной деятельности, постепенно зарождается и деятельность научная. Они в той же мере соответствуют прирожденному существу человека, как и охота или борьба с врагом, и точно так же принадлежат к тем занятиям, которым человек предается со страстью.
Параллельно с этим, зарождающаяся техника создает и ряд таких видов деятельности, которые сами по себе не доставляют наслаждения и не вызывают страсти, как напр., разрыхление почвы для целей земледелия, обработка шкур для изготовления одежды и обуви, постройка шатров или хижин, изготовление утвари и т. п. Тем не менее, люди и этой работой занимаются охотно — в предвидении конечного результата ее, в погоне за нужным продуктом или вещью.
Долгое время технический прогресс обозначал лишь увеличение работы, лежащей на человеке. Поэтому, Троцкий ошибается, полагая, что человеческий прогресс основан на прирожденной лености, так как развитие техники вытекает-де из стремления уменьшить количество работы (стр. 109, 110).
В столь общей форме этого сказать нельзя. Машины, сберегающие труд, появляются лишь на довольно высокой ступени технического развития. Начало технического прогресса вытекает из потребности в более надежной защите против опасностей и случайностей жизни, из стремления к более регулярному получению пищи, к более солидной защите против непогоды и врагов и, наконец, из потребности в усилении уже известных наслаждений или открытии новых.
Вся художественная деятельность человека обозначает для него лишь, что он обременяет себя новой работой, которой не знал его животный предок; то же самое происходит с ним, когда он ткет и прядет, или занимается столярной и токарной работой и т. п. Когда люди открыли, что поджаренная каша из раздробленных зерен вкуснее, нежели сырые зерна, то это открытие обозначало для них огромное увеличение работы, благодаря необходимости растирать или раздавливать хлебные зерна в ступе или при помощи жернова. (Избавлять себя от этой работы при помощи водяных мельниц люди научились лишь в более поздние времена.) А сколько лишней работы для людей принесло с собой открытие огня, искусство варить, жарить, печь. Если бы люди действительно были прирожденными ленивцами, то они бы сторонились всей этой работы, как чумы, и никогда не дошли бы до изобретения и изготовления орудий и утвари.
Правда, с развитием техники, образуется постепенно и известное различие. Работа распадается на два рода: на работу, которая сама по себе уже является удовольствием или страстью, и на труд, который сам по себе неприятен, и которым приходится заниматься лишь в виду его конечного результата.
От работ первого рода люди отнюдь не стремились избавиться, наоборот, к ней они стремились и предавались ей всей душой. Работу же второго рода они действительно всячески старались уменьшить, поскольку это было возможно без уменьшения добываемых при ее помощи продуктов, или поскольку эти продукты можно было получить и без затраты собственного труда.